Я рассудил, что детям будет спокойнее, если они будут каждый день видеться с мамой, а во всем остальном будет сохранен обычный распорядок дня. Каждое утро, провожая девочек в школу, мы заглядывали в больницу, и еще раз – после обеда. Я объяснил детям, что мама хочет иметь с собой частицу дома, поэтому каждое утро, перед тем как уходить из дома, мы шли в сад и срезали для Марии самый красивый цветок.
Нас с женой воспитывали абсолютно по-разному, и, следовательно, мы как родители могли брать из обоих методов все лучшее. Например, за столом все определенно происходило так, как это было принято у Шрайверов. И мои родители, и родители Марии требовали, чтобы по вечерам вся семья собиралась за столом за ужином, однако на этом сходство заканчивалось. Когда я был маленьким, в доме моих родителей никто за столом ничего не обсуждал. Четкие правила гласили, что есть нужно молча. Все мы были очень замкнутыми, и если у кого-то возникала какая-нибудь проблема, каждый решал ее самостоятельно. Но в семье Марии было принято делиться тем, что произошло за день. Каждый что-нибудь рассказывал. Я неплохо умею поддерживать разговор, но Мария в этом настолько превосходит меня, что ужин превращался в веселье, и она все объясняла детям. Мария принесла за стол атмосферу своей семьи. Я пытался учиться у нее, чтобы перенять ее подход и стать таким же. Нам в семье очень повезло, что, по крайней мере, один из родителей обладал подобным умением.
Когда дети делали уроки, каждый помогал в том, в чем был сам силен. Мария прекрасно разбиралась во всем, что было связано с языком, а я прекрасно разбирался во всем, что было связано с числами. Мария – замечательный писатель, у нее невероятно богатый словарный запас, и она изящно обращается со словами. Больше того, материнство вдохновило ее написать познавательные книги для юношества. В первой из них, «Десять вещей, которые мне следовало бы знать перед тем, как выходить в реальный мир», она разбила вдребезги миф о сверхродителе, который продолжает как ни в чем не бывало вкалывать на работе, при этом воспитывая детей. «Дети меняют карьеру родителей (не говоря про то, что они меняют весь образ их жизни)» – так называлась одна глава, суть которой сводилась к следующему утверждению: «На работе тебе можно найти замену… Но как родитель ты незаменим». Мы с Марией свято в это верили.
Я всегда уютно чувствовал себя с числами. В детстве, изучая математику, я везде находил четкий смысл. Простые дроби были мне понятны. Десятичные дроби были мне понятны. Я знал все римские цифры. Я решал любые задачи. Когда мне показывали статистические данные, я, вместо того чтобы лишь бегло взглянуть на них, как поступает большинство людей, читал их как увлекательный роман, выискивая факты и тенденции.
Я задавал своим детям арифметические задачи, которыми когда-то мучил нас с Мейнхардом наш отец. Он всегда заставлял нас приступать к занятиям за месяц до конца летних каникул, и мы занимались каждый день, так как отец считал, что мозг необходимо постоянно разогревать и тренировать, как это делает с мышцами спортсмен. Решать задачи приходилось не только нам с братом, но и всем тем, кто приходил к нам домой поиграть. Вскоре многие приятели стали избегать ходить к нам в гости. Разумеется, я все это терпеть не мог. Но вот через тридцать пять лет я в точности так же заставлял заниматься своих собственных детей. Я неизменно требовал, чтобы в ресторане они вычисляли размер двадцатипроцентных чаевых. Дети вычисляли сумму и прибавляли ее к счету. Я всегда проверял, не ошиблись ли они. Это был целый ритуал, и всем он нравился.
Но когда речь заходила о семейных заботах, мы опирались на традиции семьи Шварценеггеров. В Европе ребенок с раннего детства помогает поддерживать в доме чистоту. Обувь нужно снимать при входе, иначе будет большой скандал. Уходя из комнаты, надо гасить за собой свет, поскольку электричества не хватает. Нужно беречь воду, потому что ее приходится носить из колодца. Ребенок с малых лет постигал основы домашнего хозяйства. Я хорошо помню то потрясение, которое испытал, познакомившись близко с Марией, привыкшей к тому, что за ней убирают. Она входила домой и снимала свитер – великолепный, кашемировый, – и бросала его где попало, в том числе прямо на пол. Там свитер и оставался. Сам я даже сейчас не могу так обращаться с кашемировым свитером. Мне приходилось подбирать его с пола и вешать на стул. И хотя я могу себе это позволить, я ни за что не надену кашемировый свитер, чтобы кататься на лыжах или заниматься другим видом спорта. Я выберу хлопок, шерсть – что-нибудь подешевле, например, фуфайку за десять долларов, чтобы мне было удобно в ней потеть.
Хотя со временем Мария превратилась в такого же фанатика аккуратности, каким был я, все равно именно я поддерживал в доме европейскую дисциплину – разумеется, разбавленную терпимостью, поскольку понимал, что совсем уж сходить с ума не нужно. В отличие от своих знакомых, оставшихся в Австрии, я поумерил свой пыл. В противном случае может получиться, что ребенок, общаясь со своими сверстниками в школе и сравнивая, какие у кого дома порядки, вообразит, что отец у него чокнутый. Я также дал себе слово, что на этом поколении в нашей семье физические меры наказания прекратятся. Я не собирался продолжать в Америке традиции Старого света.
Мы с Марией выработали свой подход, при котором к детям относились заботливо, однако в то же время существовали определенные правила. Так, например, с малых лет дети сами стирали свои вещи: учились пользоваться стиральной машиной, насыпали порошок, клали вещи в барабан, выбирали режим загрузки. Затем они сами клали вещи в сушилку, складывали их и убирали в шкаф. При этом нужно также было следить за тем, чтобы правильно выбрать время и не мешать заниматься стиркой другим членам семьи.
Каждое утро, перед тем как вести детей в школу, я проверял, что весь свет выключен, постели заправлены, все шкафы и ящики закрыты. Правда, небольшой беспорядок в комнате и на столе допускался; тут я был не такой строгий, как мой отец. Тем не менее постели должны были быть заправлены. Идеального порядка, как в армии, я не требовал. Но я не хотел, чтобы дети привыкали к тому, что за ними уберет кто-то другой. Сложнее всего мне пришлось бороться за то, чтобы приучить детей гасить свет, когда они выходили из комнаты или ложились спать. Тут я один противостоял всему клану Шрайверов, поскольку дети переняли привычку не гасить свет от матери. Когда мы только познакомились с Марией, она всегда ложилась спать при зажженном свете. Только так она чувствовала себя в безопасности. Позднее, когда мы гостили в Вашингтоне или Хайянис-Порте и я возвращался поздно, когда все уже спали, входная дверь была не заперта, а во всем доме горел свет. Этого я никогда не понимал. Мне это казалось полным безумием. На следующее утро в качестве оправдания предлагалось что-нибудь вроде: «О, мы знали, что ты вернешься поздно, и хотели сделать тебе приятное, поэтому не стали гасить свет». Но даже если я уже был дома и среди ночи спускался вниз, там горел свет. Во всем доме сияла иллюминация, как на Таймс-сквер. Я объяснял детям, что электроэнергии не хватает, а с водой в нашем штате проблемы. Нельзя стоять под душем пятнадцать минут. Пять минут – это предел. Я стал засекать время. И нужно следить за тем, чтобы выключать за собой свет, потому что если в комнате никого нет, он уже больше никому не нужен.
