Утро понедельника началось внезапно и застало беспокойного постояльца не в собственной комнате — фон Вегерхоф, пропущенный стражей у двери, предупрежденной о его исключительности в этом вопросе, и без особенного труда миновавший владельца, без зазрения вторгся в обиталище Адельхайды. «Подъем, — скомандовал он, выдвинув за порог растерянную Лотту и не обратив ни малейшего внимания на устремленный в его сторону возмущенный взгляд. — Наши в городе». «„Ваши“? Снова нашли труп?» — уточнил Курт, торопливо выбираясь из-под одеяла, и стриг поморщился: «Fi. En voilà idées noires[229]… В Ульме представитель Конгрегации. С сопровождением. На твоем месте я бы оделся и явился в здание ратуши, к каковому они наверняка направятся. Порази Келлера своей всеведущностью».
Келлеру было не до удивления — шарфюрер не сразу обнаружился в одном из коридоров магистрата, погрязший в суете и заботах. Сопровождение вновь прибывшего, как удалось узнать еще по пути сюда у одного из стражей, превышало все самые безнадежные теории ульмских ратманов. Сам прибывший, облаченный в черно-белую рясу доминиканца и окруженный флюидами кротости и благопристойности, по словам солдат, мгновенно внушал мысль о собственном главенстве во всей этой процессии, невзирая на свой скромный вид и мирное поведение; над всадниками за его спиной вздымались штандарты Конгрегации и академии святого Макария, под коими располагались представители и той, и другой. Как рассказал уже шарфюрер, вместе с представителем начальства явились его личная охрана, особо доверенный secretarius, а также назначенный в новообразующееся отделение обер-инквизитор и следователь с помощником, долженствующие сменить Курта по его отбытии из Ульма, и немалый штат, приписанный к ним и включающий в себя все возможные должности, от exsecutor’а до рядового стража.
— Он занял второй этаж целиком, — сообщил Келлер нервно, — и не пускает туда даже моих парней. Однако обоих тварей оставил под моим надзором; стало быть, не сомневается. Велел послать за вами, — добавил он и, одарив фон Вегерхофа испепеляющим взором, многозначительно присовокупил: — обоими. Но, как я вижу, вы и это учли.
— Предположил, — возразил Курт; тот раздраженно отмахнулся:
— Не заливайте мне уши, Гессе. Идите наверх — он велел послать вас к нему, когда явитесь. Обоих, — повторил шарфюрер снова, и стриг изобразил в его сторону благодушную полуулыбку. — Если выйдете от него живыми, значит, не полетит и моя голова. В свете этого — bene sit[230].
— Je vous remercie[231], — чопорно промолвил фон Вегерхоф, вплывая в двери, и Келлер нездорово поморщился.
Второй этаж ульмской ратуши в это утро напомнил внутренность кельнского Друденхауса в дни важных дознаний — так же у каждой лестницы стоял молчаливый страж, так же шел куда-то кто-то с бумагами в руках или просто торопливо пробегал мимо, не обращая внимания ни на кого и не останавливаясь, чтобы поздороваться, и лишь у самых дальних комнат наперерез шагнул некто, поинтересовавшийся, наконец, не есть ли не знакомый ему человек со Знаком майстер инквизитор Гессе в сопровождении барона фон Вегерхофа, коих ожидают вон за той дверью.
За дверью, некогда скрывавшей небольшой зальчик невнятного назначения, обнаружился напрочь вмонтированный в плиты пола каменный стол, за которым сидел одинокий немолодой человек, неспешно и вдумчиво водящий пером по выложенному перед собою листу, своей безмятежностью являющий резкий контраст с окружающим миром. На вошедших он взглянул приветливо, без тени удивления, остановившись взглядом на стриге, и тот, не замедлив у порога, прошел к столу и уселся напротив.
— Альберт, — поприветствовал фон Вегерхоф коротко, и тот улыбнулся в ответ, глубоко кивнув:
— Знаю, постарел. А ты недурственно выглядишь. Как всегда, впрочем. Не мнитесь у двери, юноша. Курт Гессе, как я разумею?
— Да… — напряженно подтвердил он, медленно подойдя, и начальство, тяжело вздохнув, извлекло из-за ворота рясы сияющий полированной сталью Знак.
— Вам я не ведом, посему прошу подступить и убедиться, — предложил он, подав Сигнум на ладони.
Убеждаться было не в чем — того факта, что фон Вегерхоф признал явившегося лично, было вполне довольно, однако исполнение предписаний повелевало необходимостью, и он осторожно шагнул ближе, склонившись над выбитым в медальоне номером.
— Четыре?.. — растерянно переспросил Курт, сам не зная, зачем — ошибки в таком деле были невозможны; тот улыбнулся еще шире:
— Отчего вдруг сей устрашенный взор? О, нет; я не Альберт Майнц, как вы, возможно, могли себе помыслить, особенно после знакомства с Александером.
— Но вы представитель Совета.
— Истинно так; присядьте, Гессе. Нам с вами предстоит беседа о свершившихся в сем недостойном городе делах. У вас, замечу, — продолжил тот, когда Курт, нащупав табурет, осторожно уселся рядом со стригом, — облик куда как менее здравый, нежели у упомянутого, из чего я вывожу заключение, что дела все так же и вершатся, не давая вам и минуты роздыха.
— Угу, — ухмыльнулся фон Вегерхоф. — Я тоже так подумал, застав его сегодня поутру tête à tête с Адельхайдой.
— В городе мирно, — пропустив высказанное мимо ушей, продолжил новоприбывший, — не слышно сумятицы, не видно возмущений. Шарфюрер поведал мне уже о некоторых детальностях начатых вами деяний, и могу сказать, что упования наши на вашу рассудительность и способность разрешать преткновения независимо оправдались всецело. Бенедикт весьма был в вас убежден, и теперь вижу — не понапрасну.
— Как он? — уже серьезно спросил фон Вегерхоф, и тот вздохнул:
— Скверно, Александер. Неделю уж пребывает на одре. Плоть человеческая не вечна, сколь бы ни была крепка…
— То есть как — на одре? — несколько неучтиво оборвал Курт, и тот улыбнулся снова:
— Не тревожьтесь, сей одр не смертный, хоть несколькими днями ранее все мы почти уж было в том уверились. Бенедикт не желал сообщать вам о том, дабы не препятствовать вам мыслить благоразумно и не отвлекать от дознания. Теперь же опасности миновали, и лекарь свидетельствует, что дело идет к исцелению; не совершенному, увы, сердце уж не юношеское, однако и утратить вашего духовного отца вам сейчас не грозит. А теперь, побеседовав за здравие, перейдем к упоминанию за упокой. Прежде, нежели из ваших уст услышать изложение истории, имевшей место быть в замке императорского блюстителя, желалось бы мне уточнить некие детальности начатых вами решений. Как мне ведомо, обитателям сего города объявлено было, что убиты стриги (числом два), и есть плененные (люди, числом шесть, и стриг, числом один). Однако сих — двое, и хотел бы я услышать, отчего бытность второго создания была утаена.
— Я полагал — не мешало бы ее исследовать, — пытаясь не сбиться на древний слог отца Альберта, ответил Курт нерешительно. — К тому же — дочь наместника; ни к чему давать повод к обвинениям — этим мы фактически помогли бы исполниться хотя бы части плана Мельхиора.
— Ох, — коротко заметил тот с укоризненной усмешкой. — Вы уж и зачинщика вызнали, и с такой убежденностью его именуете…
— Я… мы с Александером допросили птенца. Он описывает человека, нанявшего их шайку для учинения всего этого непотребства, и описания сходятся с его приметами.
— И все же, Гессе, поминать вот так гласно сие имя не следует — от греха, — с напором возразил тот, и Курт кивнул:
— Понимаю. Так вот — он хотел скандала, хотел опорочить императорского ставленника, и если прилюдно казнить его дочь, если огласить хотя бы ее причастность к этому делу, мы ему лишь поможем. Я распорядился объявить ее убитой, и она уже похоронена. Сам ландсфогт находится здесь, под охраной, и объявлен больным — после убийства его дочери и вообще выпавших на его долю испытаний этому никто не удивился, как и тому, что я не выпускаю его на волю — всем известно, как Конгрегация хватается за свидетелей. Также по моему приказу содержится без связи с внешним миром и друг другом вся замковая челядь, ибо без вашего указания я не знал, какие в их отношении следует принимать действия.
— «Распорядился»… — повторил тот с улыбкой. — «По моему приказу»… Недурно управились. Размах обер-инквизиторский. Как вам такая мысль, Гессе? Не желаете соблюсти традицию, по каковой всякое новое дознание завершается для вас обретением нового чина?
— Смеетесь, — с надеждой предположил он, и отец Альберт кивнул:
— Смеюсь. Однако ж, смеюсь всерьез. Город немалый, тяжелый, при всем том же, вы сумели с ним совладать. Помощник обер-инквизиторский — неужто не осилите? Думаю, куда как лучше многих прочих, предложенных на сию должность. Бенедикт не возражает…
— Так это его идея, — невольно покривился Курт. — Всё мечтает отстранить меня от оперативной работы и усадить за бумаги… Благодарю. Полагаю, найдется немало достойных следователей, постарше, поопытней. А главное, без ветра в голове — боюсь, бумаги со стола сдует.
