— Ложитесь, — сказала она.
Он растянулся на постели.
Она не то развязала, не то расстегнула что-то под шарфом, которым заканчивалось ее платье под самой шеей, платье упало на пол, и она очутилась совсем голая возле постели.
Обнаженная, она оказалась еще худее, чем он решил поначалу, груди чуть свисали, но были такие маленькие, что кончики их все же торчали, как гвоздики, подумал он, вбитые в ладони деревянного Христа, стоявшего у входа в храм святой Урсулы Урийской. Он снова потянулся к ней, она отстранилась. Потом взяла его руки, развела их, словно бы распяла на постели, и начала гладить их кончиками ногтей, сначала у сгиба локтя, очень-очень легко; и, хотя было слышно, как скребут кожу ее ногти, она ни разу не царапнула его, а все водила по коже пальцами медленным и методическим движением, словно сгребала граблями траву. Он безропотно покорился ей.
Вот острые, ласковые, колкие прикосновения спустились к запястью, потом поднялись до подмышек. Он потянулся к ней, выпятив свою жирноватую грудь с почти женскими сосками, грудь тяжеловесного рыжего парня, стараясь коснуться грудью ее маленьких остроконечных грудей. Ногти ее теперь врезались уже в плечи, в подмышки. Он застонал от наслаждения и страха.
А тем временем Маттео Бриганте вел с Мадам деловые разговоры. Ее помощница, выбившаяся из простых девиц и теперь тоже причастная к управлению домом, синьорина Чинтия, принимала живейшее участие в их беседе. Все трое разместились в кабинете Мадам вокруг массивного письменного стола, покрытого стеклом, рядом с картотекой, где хранились накладные, счета, контракты.
В этом сезоне дела шли неплохо из-за прилива туристов на Адриатическое побережье; содержатели отелей и ресторанов определенно разбогатели, а это в свою очередь благоприятствовало развитию других областей коммерции. Мадам подумывала открыть еще одно заведение, но на сей раз на самом побережье, в Сипонте, на курорте, который охотно посещали буржуа из Фоджи и иностранцы. Следовало бы заинтересовать гостиничных портье, превратить их, так сказать, в загонщиков дичи, то бишь туристов. Правда, расходы по переезду будут значительными, но зато и доходы увеличатся, и амортизация наступит быстро. Пока Мадам излагала свои проекты, Бриганте подсчитал, что такая девушка, как Фульвия, приносит на худой конец пятьдесят тысяч лир в день, куда больше, чем дает, скажем, небольшой отель, средний гараж, большая оливковая плантация или три грузовика, занятые на перевозке бокситов. Труднее было установить, какой процент составит доля накладных расходов: во сколько, например, обойдется снисходительность полиции? Желая соблазнить будущей прибылью возможного компаньона, Мадам безусловно преуменьшила сумму этого кабального налога. Бриганте решил лично навести соответствующие справки у своих друзей из провинциальной полиции.
Мадам заявила, что новым заведением будет управлять Чинтия. Она девица серьезная и способная. Но женщина, хочешь не хочешь, остается женщиной. Ей потребуется поддержка человека солидного и опытного, и не только для материальной помощи в период пуска заведения, но и для переговоров с полицией, муниципальными властями, рэкетирами.
В дверь тихонько поскреблись. Вошла Фульвия, все в том же черном шелковом платье. В руке она держала бумажку в десять тысяч лир и протянула ее Бриганте.
— Первая, — сказала она.
Мадам улыбнулась. Чинтия нахмурила брови.
— Сейчас будет и вторая, — продолжала Фульвия.
Она повернулась и пошла к дверям.
— Как это тебе удалось? — спросил Бриганте.
Фульвия оглянулась.
— Твой сын просто баба, — сказала она.
— Заткнись, — крикнул Бриганте.
— Еще сердится, — удивилась Фульвия.
— Сказано — заткнись, — повторил Бриганте.
— Он там, у меня, — проговорила Фульвия. — Умолял меня вернуться. Если бы я только захотела, я бы разом у него все его тридцать тысяч могла взять.
Чинтия неодобрительно поджала губы.
— Так бы и накидал тебе по морде, — сказал Бриганте.
Фульвия окинула его насмешливым взглядом.
— Да не расстраивайся ты, — посоветовала она. — Восемь мужчин из десяти — такие же, как твой сын. Они вовсе не тем, чем ты воображаешь, держатся.
И она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Бриганте держал в кончиках пальцев бумажку в десять тысяч лир, сложенную в длину.
— Ничего не понимаю, — сухо произнесла Чинтия. — Хипесничество, как известно, не в стиле нашего заведения.
— Просто это по уговору между Маттео и Фульвией, и с моего, кстати, разрешения, — пояснила Мадам.
— И все-таки не следует подавать плохой пример персоналу, — возразила Чинтия.
— Видишь, какая она принципиальная, — обратилась Мадам к Бриганте.
— А ты объясни ей, в чем дело, — посоветовал он.
— Разрешаешь?
— Ведь я же сказал: объясни.
— Ну так вот, — начала Мадам, — сын Маттео завел шашни с одной дамой. Мы поручили мальчика Фульвии, чтобы она его вылечила.
— Но при чем тут деньги? — спросила Чинтия.
— Дамочка подарила мальчику тридцать тысяч лир, чтобы он сел в поезд, уехал и нашел им гнездышко — словом, разные там глупости. Вот мы и попросили Фульвию выманить у него эти тридцать тысяч. Мальчик не сможет уехать, дамочка потребует у него отчета, и он вернется к папочке с поджатым хвостом.
— А кто же эта добрая дамочка? — спросила Чинтия.
— Жена одного судьи, — ответил Бриганте.
— Лучше с судьями не связываться, — сказала Чинтия.
— Мы же вернем судье его супружницу, — пояснил Бриганте. Он прижмурил глаза, что означало у него улыбку. — Судья еще нас благодарить будет.
— Словом, все в полном порядке, — продолжала Мадам. — Фульвия отдаст отцу деньги, которые она взяла у сына.
— Которые он сам ей дал, — уточнил Бриганте.
Но Чинтия все еще сидела, недовольно поджав губы.
— Видишь, какая упрямая, — кивнула на нее Мадам.
— Ничего подобного, — заявил Бриганте. — Просто хочет мне показать, какой она будет образцовой директрисой. А сколько вам потребуется на обзаведение в Сипонте?
— Это еще нужно прикинуть, — сказала Мадам. — Ты же не торопишься…
Бриганте протянул Чинтии кредитку.
— Шампанского, — сказал он. — Угощаю всех.
Чинтия вышла и заглянула в большую гостиную. Там было темно и прохладно. Солнечные лучи полосами пробивались сквозь жалюзи, роняли блики на золоченые спинки кресел. Одна девушка вязала, другие листали иллюстрированные журналы.
— Синьор Бриганте ставит вам шампанское, — объявила Чинтия.
— С какой это радости? — спросил кто-то из девушек.
— Дочку замуж выдает.
— За кого же это?
— За судью, — ответила Чинтия.
Она вернулась в кабинет, неся ведерко со льдом, где стояла бутылка замороженного шампанского. Горничная подала бокалы.
— А жена судьи старая? — обратилась Мадам к Бриганте.
— Ей двадцать восемь, — ответил Бриганте, — и шлюха к тому же. Почище твоей Фульвии.
— Фульвия делает самые большие деньги во всем доме.
— Ты мне об этом уже говорила. Не знаю даже, чем ее успех объяснить? Встретишь на улице, так даже не оглянешься.
— Потому что она умная, — объяснила Мадам.
— Она умеет с первого взгляда определить слабину любого человека, уточнила Чинтия.
— Это я тоже умею, — заявил Бриганте. — Вот только к собственному сыну никогда не приглядывался.
— Раз уж мы заговорили о деле, давай посмотрим смету, — сказала Мадам.
Она придвинула к себе бумаги. В дверь снова легонько поскреблись. Вошла Фульвия и протянула Бриганте две бумажки по десять тысяч лир, которые он и взял.
— А как ты это у него выцыганила?
— Спросить сам у своего сына.
Бриганте поднялся и сунул в руку девушки две сложенные бумажки.
— Это тебе, — пояснил он, — ты их честно заработала.
— Спасибо.
— Я тут шампанское заказал. Поди выпей-ка бокальчик со своими подружками.
— Чуть попозже, — отказалась она. — Сначала я твоего сынка отпущу. Я девушка добрая.
— Он тебе позволил уйти?
Фульвия поглядела прямо в глаза Бриганте насмешливым взглядом.
— Слишком он у тебя послушный, — сказала она. — Должно быть, ты его здорово запугал. У него скверная привычка; ему нравится чужому закону подчиняться.
Бриганте подошел к ней вплотную.
— Значит, так, обо всех ты все знаешь? — спросил он.
— И о тебе тоже, — ответила она.
— Мне еще никто никогда своих законов не навязывал.
Он обернулся к Мадам и Чинтии.
— Подождите-ка меня, — сказал он. — Я пройду на минуточку к Фульвии.
Фульвия рассмеялась.
— Нет, Маттео, только не сегодня.
— Почему это?
Она нагнулась к его уху:
— А чтобы ты подождал. Тогда тоже будешь передо мной пресмыкаться.
