— Постойте, постойте, — воскликнул вдруг осененный какой-то мыслью Данилов. — О чем вы там писали?
— Да о разных вещах писал. О своих сомнениях и раздумьях.
Данилов улыбался.
— Писали об офицерах своего отряда, характеристики им давали? Причем очень нелестные.
— Да, да. А вы откуда знаете?
— Потом писали о встрече с каким-то своим бывшим соклассником, который наконец нашел свое место в жизни — стал карателем?
— Вы откуда все это знаете? — Семенов удивленно смотрел на Данилова.
Данилов разжигал любопытство товарища.
— Подпись стоит «П. С.»?
— Правильно.
— Так это же мои разведчики убили вашего связного и всю его почту доставили к нам в штаб, в Усть-Мосиху. Там было много донесений и оперативных сводок.
— Я не знаю, что он вез, какие документы. Но меня очень беспокоило исчезновение этого письма.
Данилов заглянул в глаза старшему лейтенанту.
— Вы уж извините, Петр Алексеевич, но мы это письмо читали тогда вслух, коллективно. Читали и удивлялись, что среди офицеров, и тем более карательного отряда, есть люди, недовольные режимом Колчака… Так это, оказывается, ваше письмо? Вот так открытие!
Сергей ошарашенно моргал глазами.
— Вы что, воевали друг против друга?
— Ну да. Петр Алексеевич подавлял наше восстание… В карательном отряде был.
Старший лейтенант улыбнулся:
— Подавлял…
Данилов захохотал.
— Здорово мы вам тогда дали ночью в Усть-Мосихе! Правда?
— Я тогда предупреждал Большакова, что надо выставить заслоны в сторону бора. Но в нем самоуверенности было через край. Говорит, они теперь не очухаются за неделю после такого разгрома.
— Трофеи мы тогда захватили немалые.
— Еще бы! Мы же все покидали. В Камень прибежали наполовину безоружные и разутые.
— Помню, кухни полевые захватили уже с готовым завтраком. Хорошо наши ребята позавтракали…
Старший лейтенант шагал с задумчивой улыбкой.
Данилов вдруг сказал:
— А ведь если бы в ту ночь мы захватили вас в плен, расстреляли бы.
— Конечно бы, расстреляли, — как о само собой разумеющемся сказал старший лейтенант. — И правильно бы сделали.
— А если бы я вам попался?
Семенов долго шел не отвечая. Потом тихо сказал:
— Вас бы отправили в Барнаул и там после пыток тоже бы пустили в расход.
У Данилова было хорошее настроение. Допытывался:
— А если бы я попал к вам лично?
— А если бы попались вы мне в руки, — Семенов медлил в раздумье. — Могло бы случиться так: я бы, наверное, устроил с вами диспут. Если бы, конечно, были условия — был бы я один из офицеров, без командира отряда. И если бы вы меня убедили тогда в правоте своего дела, то могло получиться, что я бы увел всю роту к партизанам и приказал бы сложить оружие. Могло этим кончиться. И не пришлось бы мне так долго блуждать по лабиринтам прежде, чем я смог выбраться на большую дорогу…
Потом долго шли молча. Каждый занят своими мыслями. Данилов с Семеновым были там, в далеком девятнадцатом году, Сергей думал о превратностях судеб человеческих. Вот идут рядом люди, которые когда-то воевали друг против друга, были идейными врагами. Разве думали они тогда, что будут вот так по-товарищески разговаривать, вспоминать те дни?
Когда вышли на Красный проспект, распрощались: Сергей пошел в общежитие, старший лейтенант с Даниловым медленно побрели вверх по проспекту, разговаривая о другом.
— Вчера приехал мой начальник Попов Серафим Павлович, — сказал медленно Семенов. — Вы его знаете? Три месяца в Москве был в командировке. Участвовал в расследовании какого-то большого дела. Орденом Ленина наградили за это. Говорит, скоро будет открытый процесс над большой группой троцкистов. Накрыли и взяли центр крупной террористической организации.
— А что, Петр Алексеевич, действительно так много у нас сейчас врагов народа, как об этом пишут в газетах?
— Да, очень. В гражданскую войну куда легче было бороться. После взятия Барнаула я ушел в армейскую контрразведку и до самого преобразования ЧК в ОГПУ был в армейских органах. Трудно было, но не так. Сейчас гораздо труднее. Враг приспосабливается к нашим методам. И распознать его не просто. Вот недавно взяли мы двух человек на строительстве нового вокзала. Разве можно было подумать, что они враги? Один из них врач, другой — истопник на кухне. Мы давно обратили внимание на одинаковые симптомы желудочных заболеваний строителей: внезапные рези в желудке, в кишках. Причем чуть ли не массовые отравления. Даже три случая смерти было. Установили наблюдение. И вот недавно поймали с поличным врача и истопника. Прямо на месте преступления за руку схватили. Но это, так сказать, прямая диверсия. А сколько косвенных, рассчитанных на дальний прицел. В Донбассе, например, ждут какие-то грузы, из-за них вот-вот остановится огромный комбинат. От нас эти грузы отправили своевременно. А эшелон в Донбасс не пришел. Начинаются поиски. Оказывается, он попал почему-то совсем в противоположную сторону — на Дальний Восток. Документы оформлены правильно и отправлялся эшелон в ту сторону, в какую надо, а очутился вдруг совсем не там. Вот и разберись, кто это сделал. И пока от стрелочника до начальника станции или отделения дороги переберешь всех, за это время еще десяток других преступлений сделают. Так вот и крутишься.
— А не может это быть из-за нашего обычного массового разгильдяйства?
— Может. Вот и разбирайся. А вдруг это тщательно продуманное и далеко прицеленное вредительство?..
Они подошли к высокому серому зданию краевого управления НКВД. Семенов откозырял.
— Значит, так и решим, — подытожил какой-то видимо, ранее начатый разговор Данилов, — с понедельника привозите своих чекистов, будем и их обучать. До свиданья, Петр Алексеевич.
Семенов еще раз откозырял и взбежал по широкой лестнице.
5
Андрей Иванович Павлов последние месяцы был чем-то обеспокоен. Вечерами уже почти не выходит на излюбленное их с Даниловым место бесед — на кухню. Сидит, листает красные томики сочинений Ленина, темно-синие массивные книги Энгельса, скромное издание — в сером коленкоре «Вопросов ленинизма» Сталина. И не столько читает, сколько ходит из угла в угол своей небольшой комнатенки. До полночи слышатся за стенкой его размеренные шаги. Уж не задумал ли старик написать какой-нибудь труд по истории партии?
Наконец он заговорил. Это было вечером.
— Зайди, Аркадий Николаевич. Хочу с тобой посоветоваться.
Они сели за кухонный стол. Андрей Иванович долго молчал, насупившись, так долго, что Данилов даже забеспокоился — наверное, очень тяжелую весть собирается сообщить ему и никак не может решиться. Наконец Андрей Иванович поднял голову.
— Вот о чем хочу поговорить с тобой, Аркадий Николаевич. Ты, конечно, обратил внимание, что за последние два-три года и особенно нынче к месту и не к месту стали склонять имя Сталина? Мало того, что всякие карьеристы и подхалимы с трибун распинаются, так даже официальная пресса почему-то считает обязательным ежедневно чуть ли не в каждой статье ссылаться на Сталина, всячески возвеличивать его. В ущерб авторитету партии и, я бы сказал, не на пользу Сталину! Ведь открой любую газету от районной до центральной, ткни пальцем в любую статью, — и всюду Сталин, Сталин и Сталин! И эти открытые письма с рапортами… Я не могу понять, из каких соображений Иосиф молчит, почему он не запретит это безобразие. Я его знаю очень хорошо не только по ссылке, но и после революции. Не одну ночь напролет просидели мы с ним у него на квартире, разговаривая по душам обо всем. Могу сказать твердо: в личной жизни это весьма и весьма скромный и непритязательный человек! Кристально честный! Против своей совести не сделает ни шага. За это я тоже ручаюсь… А вот что сейчас вытворяют с его именем, я понять не могу. Он же это видит! Он не может не видеть это! Почему он молчит? Почему не цыкнет.
Данилов задумчиво барабанил пальцами по столу. Андрей Иванович Павлов высказал сейчас то, что подсознательно бродило в нем самом. Мысли, отдаленно напоминающие эти, изредка появлялись, но так и не оформившись, растворялись, исчезали. И вот старый революционер, стоявший когда-то рядом с Лениным у истоков партии, снова натолкнул Данилова на них.
— И что вы хотите делать, Андрей Иванович?
— Я написал письмо Сталину. Личное письмо. Хотел с тобой посоветоваться. Вот прочти, — Андрей Иванович протянул листок.
«Здравствуй, Иосиф!
Давно я тебе не писал — не хотел отрывать от дел. Но то, с чем я решил обратиться к тебе сейчас, заслуживает внимания. Я буду очень краток.
Мне кажется, что за последнее время стали не в меру восхвалять твое имя. Конечно, каждому выступающему не набросишь на рот платок. Но когда это же делают газеты, то такое славословие становится уже навязчивым. Создается впечатление, что есть Сталин, но нет партии.
