Армия Багратиона также прошла свою перестройку, меняя названия, непрерывно пополняясь новыми полками и одновременно меняя места своей дислокации. Она называлась Подольской, Южной, 2-й, Западной, пока в 1812 году не стала окончательно 2-й Западной армией. Ее составили дивизии Молдавской армии, которые вывели из Молдавии и Валахии ближе к Киеву и Житомиру, а потом пополнили другими полками, подошедшими из России. С февраля 1810 года 2-й армией командовал генерал Д. С. Дохтуров, которого и сменил в августе 1811 года князь Багратион. За последние полгода перед войной армия дважды меняла места своей дислокации, смещаясь на северо-запад. В этом перемещении от Житомира к Белостоку и Гродно был заложен свой смысл. Изначально 2-я Западная армия предназначалась для вспомогательных действий в помощь 1-й армии, шла ли речь о наступлении на Польшу или об отступлении вглубь России. С этой целью и проходило ее перемещение из Житомира сначала в Луцк, потом в Пружаны (после 19 мая40), а затем в Волковыск, то есть поближе к 1-й армии. По этой же причине ей не давали сильно увеличиваться. Наоборот, когда произошло увеличение 2-й армии за счет резервов, от нее отделили четыре корпуса, и в Мае 1812 года на их основе образовали новую армию. Она была названа 3-й Резервной Обсервационной армией и располагалась южнее 2-й Западной, прикрывая Киев. Ее главная цель — наблюдать за действиями ставшей враждебной России Австрии, с тем чтобы не допустить вторжения австрийских войск в русские пределы. По идее военного руководства, эта армия (около 50 тысяч человек), которой командовал генерал от кавалерии А. П. Тормасов, представляла собой резерв 2-й армии и должна была с началом военных действий помогать ей, наносить ущерб противнику, который вздумал бы ударить в ее тыл. В конечном счете идея разделения армий оказалась неплодотворной, в момент высочайшего напряжения борьбы за Москву армия Тормасова оказалась фактически выключена из военных действий, защищая дальние юго-западные пределы империи, в то время как враг ворвался в самое ее сердце.
Наши молодцы-солдаты бодро шагали
Несомненно, что долгое время русская армия готовилась к войне наступательной. К границе подтягивались все новые и новые войска вовсе не для того, чтобы стать «железным заслоном» на пути врага, но для того, чтобы ударить по нему на его же территории. Одни шли, как им казалось, скрытно, не привлекая к себе внимания, — так, 12 октября 1811 года военный министр предписал 25-му егерскому полку двинуться в Митаву, но не по обыкновенному большому тракту, а по второстепенным дорогам, чтобы не встречаться «с проезжающими по почтовой дороге» людьми, среди которых могли быть шпионы41. А уже весной 1812 года войска шли по столбовым дорогам, открыто. Зрелище непрерывно идущих на запад, к границе, полков воодушевляло патриотов, заставляло сильнее биться сердца. А. П. Бутенев, назначенный дипломатическим чиновником при Главном штабе 2-й Западной армии Багратиона, в начале июня 1812 года спешил в Волковыск по Минской дороге: «Тут уже начал я обгонять направлявшиеся к границам войска. Наши молодцы-солдаты бодро и весело шагали по сыпучему песку, в шинелях и с ранцами, ружья на плечах, в предшествии музыкантов и песенников, которые оглашали воздух народными песнями. Я очень живо помню эти встречи, особенно когда проходил Московский гренадерский полк, прославленный своею храбростью в наших воинских летописях. Шефом его был тогда родственник царской фамилии герцог Мекленбургский, он ехал впереди полка»42. У всех было приподнятое настроение, присущее людям, готовым к наступлению. Войска непрерывно тренировались, и, как вспоминал артиллерийский офицер из корпуса генерала Дорохова И. Т. Радожицкий, «инспекторские смотры во всей армии беспрерывно продолжались», а «в первых числах июня корпус наш двинулся к границе; корпусная штаб-квартира находилась в Олькениках, а наша бригадная — в Ойшишках. Авангард корпуса, под командою генерала Дорохова, стоял в Оранах… Мы отбыли еще несколько смотров от бригадных и дивизионных командиров. Войска вообще были хорошо одеты и выучены; солдаты рослые, стройные, добрые, ожидали с нетерпением похода за границу, чтобы ударить на француза по старой привычке (стереотип — во все прежние войны с французами первыми нападали мы. — Е. А.). В Олькениках мы стояли около недели, ожидая со дня на день похода вперед, но вдруг получили приказ 12 июня идти поспешно назад, в Яшуны. Причиною столь внезапного движения были французы, которые предупредили нас и сего числа до рассвета перешли границу чрез Неман. В Мериче они захватили все команды нашей дивизии, посланные туда для принятия из магазинов провианта. От Олькеник в Яшуны, 40 верст расстояния, мы прошли в один переход, кажется, не мы одни так торопились: война началась не на шутку». И еще: «Мы думали, что непременно пойдем навстречу французам, сразимся с ними на границе и погоним их далее»11. Так же, как Радожицкий, думали многие в русской армии. Но планы наступательной войны не были реализованы, хотя армию подвели к самой границе на позицию предполагаемого удара. Это в конечном счете и обернулось ее столь драматическим и долгим отступлением.
Удара на опережение не последовало ни осенью 1811-го, ни весной 1812 года. Было много причин (кроме невозможности быстро собрать в один кулак разрозненные части армии), которые этому воспрепятствовали, начиная с нерешенной проблемы завершения Русско-турецкой войны и заканчивая соображениями этики — ведь Россия напала бы на своего союзника! Но важно другое — начиная с 1810 года планы нападения на французов постоянно обсуждались в окружении Александра параллельно с планами отступления (в том числе в сочетании с генеральным сражением). Да и на практике велись приготовления сразу и к наступлению, и к обороне. Для подготовки первого варианта армии выдвигались на предельную близость к границе и в соответствии с этим близко к границе устраивались склады провианта, разрабатывались наступательные диспозиции, подобные тем, которые рассылались в октябре 1811 года. Одновременно для реализации второго (оборонительного) варианта действий укреплялись и модернизировались крепости вдоль западной границы, строился, как уже сказано, знаменитый Дрисский лагерь. Но обстоятельства все время складывались так, что остановиться на каком-то одном плане действий власть не смогла44. Отчасти это отражало умонастроение императора Александра, нередко в своих действиях предпочитавшего уйти от окончательного, твердого решения.
Государь не мог не считаться с мнением оппонентов наступательной концепции, то есть сторонников плана активной обороны. Они указывали на колоссальную мощь Наполеона, мобилизовавшего силы покоренных им европейских стран, склоняли государя к ведению длительных оборонительных действий на своей территории, включая названный так историками уже в XX веке «скифский» план медленного отступления вглубь страны, пространство которой отходящие войска и местные власти должны были превратить в выжженную землю. Удачный пример таких действий дала Северная война (1700–1721), когда Петр Великий со своей армией отходил из Польши вглубь собственной страны, изматывая шведскую армию Карла XII арьергардными боями и всячески истощая ее силы диверсиями. Кроме того, у всех на глазах был «испанский вариант» войны — народная, партизанская война в Испании против французских захватчиков; она опровергала банальную истину, что поражение в генеральном сражении решает судьбу страны… Александр говорил французскому послу А. де Коленкуру о Наполеоне: «…Возможно, даже вероятно, что он нас разобьет, ежели мы примем сражение, но это не приблизит его к заключению мира. Ведь испанцы, например, часто бывали разбиты, но никогда не были ни побеждены, ни подчинены. И это при том, что они не так уж далеки от Парижа, как мы; климат Испании отнюдь не похож на наш, и у них нет тех средств, коими располагаем мы. Мы имеем за себя пространство, и мы сохраним свою хорошо организованную армию»45.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
