— Это ведь то же самое? То, от чего умер Марк? Они заболели чумой?
Керис кивнула:
— Мне очень жаль.
— Надеюсь, я гоже умру. И на небесах мы будем все вместе.
59
Керис ввела в госпитале меры предосторожности, о которых говорил Мерфин. Она порвала льняные тряпки на маски монахиням, имеющим дело с чумными, и всякий раз после контактов с больными велела мыть руки уксусом, разбавленным водой. У сестер потрескалась кожа.
Медж привела детей и заболела сама. Заразилась и Старушка Юлия, лежавшая рядом с умирающим Марком. Целительница мало что могла для них сделать. Протирала лица, облегчая жар, давала холодную воду из фонтана, замывала следы рвоты и ждала, когда больные умрут. Занятость не давала ей возможности думать о собственной смерти. Монахиня замечала восхищение в глазах горожан, наблюдавших, как она успокаивает заразных чумных, но не видела в этом самоотверженного мученичества, считая себя человеком, который не любит сидеть сложа руки, а предпочитает действовать. Как и все прочие, врачевательница мучилась вопросом, кто следующий, но решительно отгоняла его.
На больных пришел посмотреть аббат Годвин. Монах отказался надеть маску, заявив, что это бабские бредни, поставил все гот же диагноз — разгоряченная кровь — и предписал кровопускание, кислые яблоки и бараний рубец.
Что бы чумные ни ели, их все равно тошнило, но Керис не сомневалась, что от кровопускания будет лишь хуже. Бедняги и так теряли ее много: кашляли кровью, мочились кровью, их рвало кровью. Однако приходилось выполнять распоряжения ученых врачей. У нее не хватало времени сердиться всякий раз при виде того, как монах или монахиня, стоя на коленях возле больного, вытягивали ему руку, взрезали вену маленьким острым ножом и поддерживали локоть, а в стоявшую на полу миску выливалось по пинте — а то и больше — бесценной крови.
Наконец Керис присела возле Мэр и взяла ее за руку. Ей могли сделать замечание, но она об этом не думала. Для облегчения страданий целительница дала подруге небольшую дозу макового дурмана, который научила ее делать Мэтти. Кашель не прекратился, но стало не так больно. После очередного приступа монахиня задышала легче и смогла говорить.
— Спасибо тебе за все, — прошептала Мэр.
Керис удерживала слезы.
— Мне жаль, я не могла тебе ответить.
— Ты любила меня, хоть и по-своему, я знаю. — Больная монахиня опять зашлась в кашле, а когда откашлялась, целительница стерла с ее губ кровь. — Я люблю тебя. — И Мэр закрыла глаза.
Врачевательница дала волю слезам, не думая о том, кто может это увидеть и что подумать. Она сквозь завесу слез смотрела на умирающую, а та становилась все бледнее, дышала все слабее, и наконец дыхание остановилось. Керис не двинулась с места, продолжая держать руку Мэр — очень красивую, хоть побелевшую и неподвижную. Только один человек любил Керис столь же сильно — Мерфин. Как странно, она отвергла и его. С ней, наверно, что-то не так — какое-то душевное уродство мешает ей любить подобно остальным женщинам.
Этой же ночью умерли все дети Марка Ткача и Старушка Юлия.
Целительница не находила себе места. Неужели ничего нельзя сделать? Чума распространяется быстро и не знает пощады. Все будто оказались в тюрьме, гадая, кто следующим отправится на виселицу. Неужели Кингсбридж превратится во Флоренцию или Бордо, где трупы валяются на улицах? В воскресенье на лужайке перед собором должен открыться рынок. Сотни людей из окрестных деревень смешаются с горожанами в церквях и тавернах. Сколько из них заболеет? В такие мгновения, чувствуя мучительную беспомощность, врачевательница понимала, почему люди опускают руки, считая, что все во власти духов. Но это не ее путь.
По умершим монахам проводили специальную поминальную службу с дополнительными молитвами о душе усопшего, в которой принимали участие все братья и сестры. Мэр и Старушку Юлию все любили: Юлию — за доброе сердце, а Мэр — за красоту; многие плакали. Монахинь хоронили вместе с детьми Медж, и на кладбище собралось несколько сотен горожан. Сама Ткачиха лежала в госпитале.
Под свинцово-серым небом, на холодном северном ветру Керис почувствовала запах снега. Брат Иосиф прочитал молитвы, и шесть гробов опустились в землю. Кто-то из толпы задал вопрос, мучивший всех:
— Брат Иосиф, мы все умрем?
Беззубый, но умный, сердечный и внимательный шестидесятилетний монах ответил:
— Да, брат, все умрем, но неизвестно когда. Поэтому нужно каждую минуту быть готовым к встрече с Богом.
Неуемная Бетти Бакстер спросила:
— Это ведь чума?
— Лучшая защита — молитва, — ответил Иосиф. — Но если Господь все же решил забрать вас, то идите в церковь и исповедуйте грехи.
Бетти так просто было не уговорить.
— Мерфин говорит, что во Флоренции люди сидят по домам, чтобы не сталкиваться с больными. Это правильно?
— Не думаю. Разве флорентийцы избегли чумы?
Все посмотрели на архитектора, который стоял с Лоллой на руках.
— Нет, не избегли, — отозвался он. — Но в противном случае, возможно, умерло бы еще больше.
Иосиф покачал головой.
— Дома нельзя присутствовать на богослужении. А благочестие — лучшее лекарство.
— Чума передается от человека к человеку, — не сдержалась Керис. — Не контактируя с людьми, больше шансов не заболеть.
— Женщины стали врачами! — воскликнул аббат Годвин.
Целительница не обратила на него внимания.
— Нужно закрыть рынок. Это спасет много жизней.
— Закрыть рынок! — презрительно повторил настоятель. — И как же это сделать? Послать гонцов во все деревни?
— Запереть городские ворота. Перекрыть мост. Не пускать никого в город.
— Но в городе уже есть больные.
— Закрыть все таверны. Отменить собрания гильдий. Запретить многолюдные свадьбы.
— Во Флоренции не ходили даже на заседания городского совета, — проинформировал Мерфин.
— А как же работать? — спросил Элфрик.
— Будешь работать — умрешь, — отрезала Керис. — А заодно убьешь жену и детей. Выбирай.
— Мне не хочется закрывать таверну, потеряю много денег, — покачала головой Бетти Бакстер. — Но я сделаю это, чтобы спасти жизнь. — Монахиня воспрянула духом, но Бетти тут же ляпнула: — А что говорят врачи? Они знают лучше всех.
Врачевательница даже застонала. Годвин ответил:
— Чума посылается Богом за наши грехи. Мир стал порочен: ереси, распущенность, непочтительность. Мужчины требуют власти, женщины думают лишь о нарядах, дети не слушаются родителей. Господь разгневан, а гнев его страшен. Не пытайтесь бежать от его справедливости! Она настигнет вас, где бы вы ни прятались.
— И что же делать?
— Если хотите жить, ступайте в церковь, исповедуйте грехи, молитесь, ведите благочестивую жизнь.
Зная, что спорить бесполезно, Керис не удержалась:
— Умирающий от голода должен идти в церковь, но ему еще нужна пища.
Мать Сесилия одернула помощницу:
— Сестра Керис, тебе не нужно больше говорить.
— Но можно спасти столько…
— Хватит.
— Это вопрос жизни и смерти!
Настоятельница понизила голос:
— Никто тебя не слушает. Прекрати.
Целительница понимала, что аббатиса права. Сколько ни спорь, послушают священников. Она закусила губу и ничего больше не сказала. Карл Слепой затянул гимн, и монахи потянулись вереницей обратно к собору. За ними последовали монахини, толпа рассосалась. Когда вышли из собора во дворик, мать Сесилия чихнула.
Каждый вечер Мерфин, укладывая Лоллу спать в «Колоколе», пел ей, читал стихи или рассказывал сказки, а дочь задавала ему странные, неожиданные для трехлетней девочки вопросы — то совсем детские, то серьезные, то смешные. Сегодня мастер пел дочери колыбельную, и кроха расплакалась.
— Почему умерла Дора?
Так вот в чем дело. Лолла привязалась к Доре. Они проводили вместе много времени, заплетали друг другу косички; дочь Ткача, играя, учила маленькую подругу считать.
— У нее была чума, — ответил Мерфин.
— У мамы тоже была чума. — Лолла перешла на итальянский, который еще не совсем забыла: — La moria grande.
— У меня она тоже была, но я выздоровел.
— И Либия.
Деревянную куклу Либию девочка привезла с собой из Флоренции.
— У Либии была чума?
— Да. Она чихала, у нее был жар, пятна, но монахиня ее вылечила.
— Я очень рад. Значит, опасность миновала. Никто не заболевает чумой дважды.
— И у тебя миновала?
— Да. — Это показалось ему хорошей точкой для завершения разговора. — А теперь давай спать.
— Спокойной ночи.
Фитцджеральд пошел к двери.
— А Бесси не заболеет? — спросила дочь.
— Спи.
— Я люблю Бесси.
— Это здорово. Спокойной ночи.
