Непосредственная опасность — выборы настоятельницы. Его терзали видения, как мужской монастырь закрывают, как он сам с позором покидает Кингсбридж и становится где-нибудь простым монахом, каким-нибудь помощником настоятеля, который будет требовать от него соблюдения дисциплины, унижать. «Если это случится, — думал Годвин, — я уйду из жизни».
С другой стороны, это не только угроза, но и шанс. Если повести дело по-умному, сестер может возглавить благосклонная, более того, послушная ему монахиня. Он ставил на Элизабет. Она станет властной руководительницей, ей важно положение, но с ней можно работать. Клерк прагматична, что доказала, предупредив о намерении Керис проверить сокровищницу. Это союзница.
Приглашенная вошла с высоко поднятой головой, наверняка понимая, что неожиданно стала важной персоной, и получая от этого удовольствие. Годвин вдруг усомнился, а согласится ли казначейша на его предложение. Нужно быть осторожнее. Монахиня обвела взглядом большой зал.
— Роскошный дворец, — тонко напомнила она, что помогла ему добыть деньги.
Настоятель сообразил, что сестра ни разу не бывала у него, хотя дворец построили несколько лет назад. До сегодняшнего дня сюда приходили только Петронилла и Сесилия.
— Спасибо, — откликнулся аббат. — Я уверен, он внушает уважение к нам знати. У нас уже гостил архиепископ Монмаутский.
На последние деньги сестер он купил шпалеры с изображением сцен из жизни пророков. Элизабет всмотрелась в пророка Даниила во рву львином:
— Очень хорошо.
— Аррас.
Монахиня подняла брови.
— Это ваш кот на буфете?
Годвин зашикал.
— Никак не могу от него избавиться, — солгал он, выгоняя кота.
Монахам не полагалось иметь домашних животных, но этот кот аббата успокаивал. Сели за длинный обеденный стол. Настоятель терпеть не мог, когда за его стол садились женщины, словно уравниваясь с мужчинами, но приходилось терпеть. Он заказал дорогое блюдо — вареную свинину с имбирем и яблоками. Филемон разлил гасконское вино. Элизабет попробовала свинину:
— Замечательно.
Годвина не очень интересовали гастрономические изыски, но они производили впечатление на посетителей, а вот Филемон с жадностью набросился на еду. Монах перешел прямо к делу:
— Как вы планируете победить на выборах?
— У меня больше шансов, чем у сестры Керис.
Аббат уловил сдерживаемую неприязнь, с которой Клерк произнесла это имя. Несомненно, Элизабет не забыла, что Мерфин предпочел ей Керис, и собиралась вступить с давнишней соперницей в бой на другом поле. Она готова убить ее, но победить, подумал Годвин. Это его устраивало. Филемон спросил:
— Почему вы гак считаете?
— Я старше, дольше в монастыре и дольше занимаю определенные должности. Кроме того, я родилась и выросла в глубоко религиозном доме.
Филемон с сомнением покачал головой:
— Все это не имеет значения.
Монахиня подняла брови, пораженная его откровенностью, и аббат поморщился от грубости своего помощника. «Ее нужно расположить. Что же ты ее раздражаешь, она разозлится», — хотел он сказать. Подручный ничего не почувствовал и продолжил:
— В монастыре вы дольше Керис всего на год. А сан вашего отца — да упокоится его душа — скорее против вас. Все-таки епископам не полагается иметь детей.
Клерк вспыхнула.
— Настоятелям не полагается иметь котов.
— Мы обсуждаем не настоятеля, — нетерпеливо отмахнулся Филемон.
Обнаглел, с содроганием подумал Годвин. Аббат хорошо умел маскировать свою враждебность и производить впечатление приветливого и любезного собеседника. Помощник так и не обучился этому искусству. Однако Элизабет держалась стойко.
— Так вы пригласили меня сюда сообщить, что я не одержу победу? — Она повернулась к хозяину дворца: — Как это на вас не похоже — варить мясо с дорогостоящим имбирем, просто чтобы полакомиться.
— Вы правы, — опустил голову монах. — Мы хотим, чтобы вы стали настоятельницей, и всемерно желаем вам в этом помочь.
Филемон продолжил:
— И начать лучше с трезвой оценки положения. Керис любят все — братья, сестры, купцы, знать. Выполняемое ею послушание дает ей огромное преимущество. Большинство монахов, сотни горожан идут с жалобами в госпиталь, и она им помогает. Вас же видят редко. Вы казначей — в представлении обычных людей это что-то бесчеловечное, связанное с цифрами.
— Благодарю за откровенность, — ответила Элизабет. — Вероятно, мне следует сложить руки.
Годвин не понял, насколько она серьезна.
— Вы не можете победить, — продолжил Филемон. — Но она может проиграть.
— Не говорите загадками, это раздражает, — отрезала Клерк. — Выражайтесь яснее.
Да, понятно, почему ее не очень любят, думал аббат. Его помощник сделал вид, что не заметил гневного тона.
— Ваша задача на следующие несколько недель состоит в том, чтобы погубить Керис. Вам надлежит превратить ее в глазах монахинь из милой, работящей, сострадательной сестры в чудовище.
Глаза Элизабет сверкнули.
— Это возможно?
— С вашей помощью — да.
— Продолжайте.
— Она все еще настаивает на том, чтобы сестры надевали в госпитале льняные маски?
— Да.
— И мыли руки?
— Да.
— Это не следует из Галена, вообще ни из одного авторитетного врача древности, не говоря уже о Библии. Похоже на суеверие.
Клерк пожала плечами:
— Кажется, итальянские врачи верят, что чума передается по воздуху. Ее подхватывают, посмотрев на больных, или дотронувшись до них, или подышав с ними одним воздухом. Я не понимаю как…
— А откуда итальянцы это взяли?
— Возможно, наблюдая за больными.
— Я слышал, Мерфин уверял, что итальянские врачи лучшие после арабов.
Элизабет кивнула:
— Я тоже это слышала.
— Выходит, вся дребедень с масками от мусульман.
— Возможно.
— Иными словами, от язычников.
— Пожалуй.
Филемон откинулся на стуле, словно предъявил решающее доказательство. Монахиня все еще не понимала:
— Вы намекаете на то, что мы осилим Керис, заявив, будто она ввела в женском монастыре языческое суеверие?
— Не совсем так, — улыбнулся помощник аббата. — Мы скажем, что она занимается колдовством.
До Клерк дошло:
— Ну конечно! Я почти забыла.
— Вы свидетельствовали против нее на суде.
— Это было так давно.
— А мне казалось, обвинение врага в страшном грехе забыть невозможно.
Уж Филемон точно никогда такого не забыл бы, подумал Годвин. Вызнавать и бесстыдно использовать человеческие слабости он умел, как никто. Аббат иногда стыдился его изощренного коварства. Но оно так полезно, что монах всегда отгонял неловкость. Кто еще выдумает подобный способ отравить любовь сестер к Керис?
Послушник принес яблоки и сыр, помощник настоятеля налил всем еще вина. Элизабет кивнула:
— Ну что ж, разумно. Вы уже продумали, как закинуть удочку?
— Важно подготовить почву. Никогда нельзя бросать подобные обвинения открыто, прежде не убедив в их серьезности большинство.
Да, Филемон великолепен, думал Годвин. Монахиня спросила:
— И как вы намерены этого достичь?
— Дела красноречивее слов. Откажитесь от маски сама. Когда вас спросят, пожмите плечами и спокойно ответьте, что слышали, будто такое принято у мусульман, а вы предпочитаете христианские методы. Убедите снять маски ваших подруг. Не слишком часто мойте руки. Видя повязки на остальных, недовольно хмурьтесь, но молчите.
Аббат одобрительно кивал. Коварство подручного иногда граничило с гениальностью.
— А про ересь говорить?
— Сколько угодно, но не упоминая Керис. Расскажите, что слышали, как где-то, например во Франции, якобы казнили еретика или дьяволопоклонника, развратившего женский монастырь.
— Я не хотела бы лгать, — поджала губы Элизабет.
Беспринципный интриган иногда забывал, что не все настолько бессовестны, как он. Годвин торопливо вмешался:
— Разумеется, нет. Мой помощник лишь хочет сказать, что такими историями следует делиться, когда вы их услышите и если вы их услышите, напоминая тем самым сестрам о вечно подстерегающей опасности.
— Хорошо. — Зазвонил колокол к вечерне. Монахиня встала: — Я не могу пропустить службу. Не хочу, чтобы кто-нибудь заметил мое отсутствие и догадался, где я.
— Верно, — кивнул аббат. — Но мы согласовали наши действия.
Она кивнула:
— Никаких масок.
Видя, что ее одолевают какие-то сомнения, настоятель спросил:
— Вы ведь не думаете, что они действительно помогают?
— Нет… Нет, разумеется, нет. Как же они могут помогать?
— Именно.
— Благодарю за обед.
Сестра вышла. Вроде прошло хорошо, размышлял Годвин, но все-таки с беспокойством заметил Филемону:
