но он просил передать привет попугаю.
– Ох, этой несчастной твари? Да ему надо шею свернуть! – возмутилась Биббо. Очевидно, попугай чем-то насолил ей недавно.
– И еще: Мана – Даг-сахиба то есть – да и меня тоже очень интересует легенда о том, как Саида-бегум своими собственными прекрасными руками утоляла жажду странников в пустыне под Кербелой.
– К сведению навабзады, это вовсе не легенда, – ответила Биббо, задетая тем, что в набожности ее хозяйки усомнились, но тут же, вспомнив о купюре в десять рупий, приветливо улыбнулась Фирозу. – Когда по улицам проносят тазии, она стоит на углу Кхиркивалана и Катра-Маст. Ее мать, Мохсина-бай, всегда так делала, и Саида-бай делает так же. Само собой, она не хочет, чтобы ее узнали, и заворачивается в бурку. Она очень набожная госпожа и находится на этом посту, даже если чувствует себя нехорошо. А некоторые считают, что плохое самочувствие позволит им не выполнять обряды.
– Я не сомневаюсь в том, что ты сказала, – заверил ее Фироз, – и не думал насмехаться над Саидой-бай.
Служанке очень понравился куртуазный ответ Фироза, и она сказала:
– Навабзада получит награду за то, что он истинно верующий.
– Награду? Какую?
– Он сам увидит.
И это оказалось правдой. В отличие от Мана, Фироз не поправлял перед зеркалом шапочку на голове, поднимаясь по лестнице. Пройдя прямо в комнату, где Саида-бай в темно-синем сари и без каких-либо украшений выступала перед аудиторией, он увидел – или, вернее, имел возможность лицезреть – в глубине помещения Тасним. В бежевом салвар-камизе она была так же нежна и прекрасна, как и тогда, когда он увидел ее в первый раз. В глазах ее стояли слезы. Увидев Фироза, она опустила взгляд.
Голос Саиды-бай не дрогнул, когда она заметила Фироза, но глаза ее блеснули. Публика к этому времени была уже крайне возбуждена. Плакали и женщины, и мужчины. Некоторые били себя в грудь, поминая Хусейна. Казалось, Саида-бай всей душой погрузилась в музыку марсии, но какая-то часть ее все же наблюдала за собравшимися и сразу обратила внимание на вошедшего сына наваба Байтарского. Саида взяла это на заметку, чтобы разобраться с Фирозом позже. Однако в голосе ее при появлении Фироза усилилось негодование против убийцы имама Хусейна:
– И когда проклятый наемник поднял окровавленное копье,
Принц всех мучеников склонил голову в знак благодарности Богу.
Одержимый дьяволом, жестокий Шамр обнажил кинжал и рванулся
вперед.
Небеса содрогнулись, задрожала земля при виде всех ужасов этих.
Не выразить мне, как Шамр приставил кинжал к его горлу, —
Все было так, словно он растоптал саму Священную Книгу!
– Тоба! Тоба! Йа Аллах! Йа Хусейн! Йа Хусейн![160] – вопили слушатели.
Некоторые испытывали такую душевную боль, что не могли ничего произнести, а при исполнении следующей строфы, которая повествовала об обмороке сестры Хусейна Зайнаб и о том шоке, который она пережила, когда, открыв глаза, увидела голову своего брата, святого князя мучеников, насаженную на пику, в комнате воцарилась мертвая тишина, послужившая паузой перед дальнейшим оплакиванием. Фироз посмотрел на Тасним. Ее глаза были по-прежнему опущены, губы повторяли всем известные слова, которые произносила ее сестра:
– Анис, ты не вправе дальше писать о страданьях Зейнаб!
Тело Хусейна осталось лежать непогребенным на солнце:
Увы, Пророк не обрел покоя и в пристанище последнем своем!
Его святое потомство брошено в тюрьмы, дом разграблен, сожжен!
Сколько ж домов смерть Хусейна осиротила заброшенными,
в руинах!
Потомство Пророка после него никогда не процветало с тех пор.
Тут Саида-бай сделала паузу и оглядела публику, на миг остановив взгляд на Фирозе, а затем на Тасним. Она обратилась к Тасним:
– Пойди покорми попугая и скажи Биббо, чтобы она пришла сюда. Она любит послушать соз-хвани[161].
Тасним вышла; остальные слушатели стали приходить в себя и переговариваться.
Сердце Фироза упало. Он проводил взглядом вышедшую Тасним, забыв в этот момент обо всем остальном. Такой красивой девушка никогда еще не представала перед ним – без украшений, со следами слез на щеках. Он не сразу заметил, что с ним заговорил Билграми-сахиб.
Билграми же рассказывал о том, как был в гостях в Байтар-Хаусе во время Мухаррама, и перевел мысли Фироза на имамбару в форте Байтар с ее красно-белой люстрой, картинами на стенах, изображающими битву при Кербеле, и сотнями свечей, мерцающих под звучание марсий.
Любимым героем наваба-сахиба был Аль-Гур – воин, которого послали схватить Хусейна, но он вместе с тридцатью всадниками отделился от вражеских сил и перешел на сторону слабых, хотя знал, что его гибель неминуема. Фироз пытался спорить с отцом по этому поводу раз или два, но наваб-сахиб, которому, как подозревал его сын, нравилась идея благородного поражения, принимал этот исторический эпизод так близко к сердцу, что Фироз отступился.
Саида-бай между тем начала петь короткую марсию, как нельзя лучше сочетавшуюся с созом. В ней не было вводной части, описания красивой внешности героя, его хвастовства своей родословной, своей доблестью и своими подвигами; отсутствовали описания коня, меча и прочих аксессуаров; была лишь самая трогательная часть истории: прощание героя с близкими, его смерть и оплакивание ее женщинами и детьми. В этом месте голос Саиды-бай достиг предельной высоты и звучал как проникнутое музыкой необыкновенно красивое рыдание.
Фирозу приходилось слышать этот соз раньше, но никогда он не испытывал ничего подобного. Поглядев туда, где только что сидела Тасним, он увидел вместо нее легкомысленную Биббо с распущенными волосами, которая рыдала, била себя в грудь и так сильно наклонилась вперед, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Такой же скорбью были охвачены многие женщины рядом с ней. Билграми-сахиб плакал в носовой платок, который он держал в руках, сложенных в молитве. Глаза Саиды-бай были закрыты. Даже при ее исключительном самообладании певица не могла до конца справиться с волнением. Не только ее голос, но и все тело содрогалось от горя и боли. А Фироз плакал навзрыд, сам не замечая этого.
15.8
– Почему ты пропустил сегодняшнее представление? – требовательно спросил у Мана Бхаскар.
Ему в этот вечер доверили ответственную роль Ангады, предводителя обезьян, потому что мальчик, который исполнял эту роль, заболел – возможно, сорвал голос в предыдущие вечера. Бхаскар знал роль Ангады наизусть, но в этот вечер, как назло, ему нечего было говорить: Ангада только бегал взад-вперед и сражался.
– Я проспал, – сказал Ман.
– Проспал! Ты прямо как Кумбхаран. Ты пропустил лучшую часть битвы,
