студенческой публике и могло доставить неприятности мистеру Баруа в его отношениях с руководством. Доктор Кишен Чанд Сет был единственным, кто стал на сторону Мальвольо; в перерыве он громко возмущался тем, как непростительно с ним обошлись.
– Полное отсутствие дисциплины, вот что губит страну! – заявлял он. Бхаскару было скучно. Никакого сравнения с «Рамлилой», в которой ему досталась роль одной из обезьян воинства Ханумана. Единственное, что заинтересовало мальчика, – попытки Мальвольо решить загадку подписи «М. О. А. Л.»[146].
Началось второе отделение. Госпожа Рупа Мера благосклонно кивала и улыбалась. Но, услышав, как ее дочь предлагает Кабиру:
– Не хочешь ли ты лечь в постель, Мальвольо?[147] —
она чуть не выпрыгнула из кресла. А отвратительный бесстыдный ответ Мальвольо поверг ее в транс.
«Прекратите! Остановите это! – хотелось ей крикнуть. – Разве ради этого я отдавала тебя в университет? Нельзя было позволять тебе играть в этой пьесе. Никоим образом. Если бы папа увидел это, ему было бы стыдно за тебя».
– Ма, с тобой все в порядке? – прошептала Савита.
«Нет! – чуть не вырвалось у нее. – Совсем не в порядке! Почему ты потакаешь тому, что твоя младшая сестра говорит такие вещи? Это бесстыдство!» Шекспир сразу лишился индийского гражданства.
Однако она ничего не сказала.
Но переживания госпожи Рупы Меры, заставлявшие ее ерзать на стуле, не шли в сравнение с тем, что творилось во втором отделении с ее отцом. Они с Парвати сидели в нескольких рядах впереди остальной семьи. Доктор Кишен Чанд Сет вдруг начал рыдать, когда на сцене Антонио, не узнанный Виолой, принимает ее за ее брата и упрекает:
– …Вы от меня
Хотите отступиться? Вы забыли
Все, чем я вам помог? Не искушайте
Несчастия; я не хочу быть низким
И сам напоминать, упрека ради,
Мои услуги.
Доктор рыдал очень громко. Изумленные зрители оборачивались к нему, но это его не останавливало.
– Дайте мне сказать.
Я мальчика, который здесь стоит,
Из смертной пасти вырвал полумертвым;
Берег его с такой святой любовью;
И образу его, в котором видел
Все, что мы чтим, молиться был готов[148].
Кишен Чанд Сет начал задыхаться, как астматик, и стучать тростью об пол, чтобы разрядить гнетущее его напряжение.
Парвати отобрала у него трость и резко бросила:
– Киши! Это тебе не «Дидар»!
Это привело доктора в чувство.
Однако позже злоключения Мальвольо, запертого в чулане, сбитого с толку и дошедшего чуть ли не до помешательства, заставили его горько заплакать. Казалось, сердце у него того и гляди разорвется. Сидевшие поблизости зрители перестали смеяться и уставились на него в недоумении.
Парвати не выдержала. Отдав мужу трость, она скомандовала:
– Киши, мы уходим. Поднимайся. Пошли!
Но Киши не хотел уходить. Ему наконец удалось справиться с собой, и он увлеченно и почти без слез досмотрел представление до конца. Его дочь, не испытывавшая никаких теплых чувств по отношению к Мальвольо, постепенно примирялась с пьесой по мере того, как он все больше выставлял себя на посмешище и в конце концов бесславно удалился.
Счастливый конец с тремя брачующимися парами и исполнением в стиле Болливуда последней из четырех песен убедил госпожу Рупу Меру, что это успех. Каким-то чудесным образом и очень кстати она совершенно забыла о постельных ассоциациях образа Мальвольо. После того как занавес опустился и Баруа смущенно вышел на крики публики «Режиссера! Режиссера!», она поспешила за кулисы, где стала обнимать и целовать Лату, не обращая внимания на грим и все остальное и приговаривая:
– Ты моя доченька! Я так горжусь тобой. И Малати тоже. Если бы только…
Она не договорила, ее душили слезы. С усилием взяв себя в руки, она произнесла:
– Ну, теперь быстрее переодевайся, и поедем домой. Уже поздно, и ты, наверное, устала, проговорив весь вечер.
Она заметила, что поблизости крутится Мальвольо. Он разговаривал с двумя другими актерами, но обернулся к Лате и ее матери, по-видимому желая обратиться к ним.
– Ма, я не могу. Я приду домой чуть позже, – сказала Лата.
– Нет! – Госпожа Рупа Мера топнула ногой. – Ты пойдешь сейчас. Грим ты можешь смыть дома. Мы с Савитой тебе поможем.
Но Лата то ли еще не вышла из образа рассудительной и уверенной в себе Оливии, то ли выработала у себя твердость характера, присущую трагическим героиням, но только она спокойно ответила:
– Ма, прости, но вся труппа собирается отметить нашу премьеру. Мы с Малати работали над своими ролями несколько месяцев, подружились с другими участниками спектакля, с которыми мы расстаемся до конца праздничных каникул. Не беспокойся, пожалуйста. Мистер Баруа проследит, чтобы я благополучно добралась до дома.
Госпожа Рупа Мера не могла поверить своим ушам.
А тут как раз к ней подошел Кабир.
– Госпожа Мера? – проговорил он.
– Да? – отозвалась она довольно агрессивно, не в последнюю очередь из-за того, что Кабир даже в гриме и нелепом костюме выглядел очень привлекательно, а госпожа Рупа Мера воспринимала привлекательную внешность серьезно.
– Госпожа Мера, я подумал, что должен представиться вам. Меня зовут Кабир Дуррани.
– Я знаю, – ответила она так же резко. – Я слышала о вас. И встречалась с вашим отцом. Вы не будете возражать, если моя дочь не пойдет на вечеринку?
– Боюсь, госпожа Мера… – начал Кабир, покраснев, но Лата остановила его взглядом.
– Я пойду на вечеринку, – сказала она. – И это никого больше не касается.
Госпоже Рупе Мере очень хотелось дать им обоим по увесистому подзатыльнику. Но она ограничилась тем, что посмотрела долгим пронизывающим взглядом на Лату, на Кабира и даже на Малати, повернулась и, не говоря больше ни слова, удалилась.
15.3
– Поводов для религиозных распрей полно, – сказал Фироз. – Шиитов с шиитами, шиитов с суннитами, индусов с мусульманами…
– И индусов с индусами, – добавил Ман.
– Это что-то новенькое для Брахмпура, – отозвался Фироз.
– Сестра говорит, что джатавы в этом году пытались пробиться в местный комитет по проведению «Рамлилы». Они заявили, что по крайней мере одну из пяти сваруп должен изображать мальчик из какой-нибудь зарегистрированной касты[149]. Но их, понятно, никто не хотел слушать. А это может вызвать разные осложнения. Надеюсь, ты не собираешься слишком активно участвовать в праздничных событиях. Не хотелось бы волноваться за тебя.
– С трудом представляю, как ты за меня волнуешься, – рассмеялся Фироз. – Но все равно это приятно слышать.
– Ты же вроде должен возглавлять какую-то процессию во время Мухаррама? Ты, помнится, говорил,
