что один год это делает Имтиаз, а другой год ты.
– Это только в последние два дня праздника. Обычно я во время Мухаррама сижу тихо и не высовываюсь. А в этом году я знаю, где проведу по крайней мере пару вечеров, – произнес Фироз с подчеркнутой таинственностью.
– Это где же?
– Там, куда тебя, как неверующего, не пустят. Хотя в прошлом тебе случалось лежать распростертым перед этой святыней.
– Но я думал, она… – начал Ман. – Я думал, она воздерживается от публичных выступлений эти десять дней.
– Перед публикой она не выступает. Но у себя дома устраивает скромные сборища, где распевает марсии и декламирует созы[150]. Говорят, это нечто – не столько марсии, сколько созы.
Из кратких экскурсов с Рашидом в область поэзии Ман знал, что марсия – оплакивание жертв сражения при Кербеле, в первую очередь Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Но о созах он не имел понятия.
– Это такие музыкальные причитания, – объяснил Фироз. – Очень волнующие. Я слышал их несколько раз, но никогда в исполнении Саиды-бай.
Возникший в воображении Мана образ Саиды-бай, страстно оплакивающей человека, умершего тринадцать веков назад, несколько озадачивал и вместе с тем вызывал странное волнение.
– А почему меня не пустят? – спросил он. – Я буду тихо сидеть и наблюдать – точнее, слушать. В деревне я был на службе в Бакр-Ид.
– Чудак, потому что ты кафир. Даже суннитов не приглашают на эти частные концерты, хотя они участвуют в праздничных процессиях. Саида-бай, как я слышал, старается поддерживать спокойствие среди слушателей, но некоторые из них так поддаются горестным переживаниям, что начинают проклинать, иногда очень несдержанно, трех первых халифов за то, что они узурпировали право Али на халифат. А это, естественно, бесит суннитов[151].
– И ты собираешься пойти и слушать эти созы. Я не знал, что ты такой правоверный мусульманин.
– Я не очень-то правоверный, – ответил Фироз. – По правде говоря – только ты об этом никому, – Хусейн не вызывает у меня особого почтения. А Муавия[152], убивший его в сражении, был не таким уж негодяем, каким его обычно изображают. Ведь и до него смена власти сопровождалась, как правило, убийством калифа. Когда Муавия основал династию, стало возможным создать исламскую империю. Если бы он этого не сделал, по-прежнему были бы только мелкие разрозненные племена, враждующие друг с другом, так что никакого тебе ислама. Но услышь отец, что я такое говорю, он бы от меня отрекся. А Саида-бай разорвала бы меня на части своими прекрасными нежными руками.
– Так зачем ты все-таки собираешься к ней? – уязвленно спросил Ман с некоторым подозрением. – Ты же говорил, что она не приветствует твои визиты.
– Не может же она прогнать молящегося во время Мухаррама.
– Но тебе-то что там надо?
– Приложиться к райскому фонтану.
– Очень поэтично.
– Ну, увидеть юную Тасним.
– Тогда передай от меня привет попугаю, – бросил Ман, нахмурившись, и продолжал хмуриться, даже когда Фироз, встав за стулом, на котором Ман сидел, положил руки ему на плечи.
15.4
– Вы можете себе представить, чтобы Рама, Бхарат или Сита были чамарами? – возмущалась старая госпожа Тандон.
Вине стало неловко при столь откровенном высказывании взгляда, господствовавшего в данной округе.
– А подметальщики[153] хотят, чтобы «Рамлила» включала эпизоды возвращения Рамы в Айодхью, его встречи с Бхаратом и коронации, а также все постыдные обвинения против Ситы[154].
Ман спросил, почему они этого хотят.
– Они считают, что истинным текстом «Рамаяны» является тот, который написал Вальмики, а он без конца перепевает эти мотивы, – ответила госпожа Тандон. – Просто мутят воду.
– Никто не оспаривает истинность «Рамаяны», – сказала Вина. – Сите действительно пришлось несладко после возвращения из Ланки. Но «Рамлила» традиционно строилась на тексте Тулсидаса[155], а не Вальмики. Хуже всего, что Кедарнату приходится самому улаживать все конфликты… Потому что он много общается с людьми из зарегистрированных каст, – добавила она.
– А также, по-видимому, из чувства гражданского долга? – заметил Ман.
Вина кивнула, нахмурившись, так как не была уверена, что это не насмешка со стороны безответственного Мана.
– Помню, как было у нас в Лахоре, – произнесла старая госпожа Тандон с нежной ностальгической ноткой, и в глазах у нее сверкнуло благоговение. – Тогда ничего подобного не могло быть. Люди делали взносы на постановку без всяких наших просьб, и даже муниципалитет бесплатно обеспечивал освещение. Равану мы изображали таким страшным, что дети прятали лицо на груди у матери. «Рамлила» нашего района была лучшей в городе. А всех сваруп играли мальчики из семей браминов, – добавила она наставительно.
– Ну, теперь это не так, – сказал Ман. – Иначе Бхаскару не дали бы выступать.
– Да, действительно, – отозвалась госпожа Тандон задумчиво. Раньше эта мысль не приходила ей в голову. – Это было бы жаль. Только потому, что мы не брамины! Да, тогда придерживались старых обычаев. Кое-что меняется к лучшему. Бхаскар обязательно должен получить какую-нибудь роль на будущий год. Он уже выучил половину их наизусть.
15.5
Кедарнат с удивлением узнал, что одним из лидеров неприкасаемых в борьбе за исполнение роли божеств и сваруп в «Рамлиле» был джатав Джагат Рам из Равидаспура. Трудно было связать с этими волнениями Джагата Рама – трезвомыслящего человека, занятого в основном работой и семьей; в стачке, состоявшейся в Мисри-Манди, он не участвовал. Но поскольку Джагат Рам был относительно состоятелен – если это можно назвать состоятельностью – и хоть в какой-то степени грамотен, соседи и коллеги уговорили его быть их представителем. Он сначала отнекивался, но, когда его уломали, подошел к делу серьезно. При этом он сознавал, что находится в невыгодном положении сразу в двух отношениях. Во-первых, события в Мисри-Манди его почти не касались. Во-вторых, его повседневное существование зависело от Кедарната и других фигур, имеющих вес в местном обществе, так что забота о семье заставляла его действовать с осторожностью.
В принципе Кедарнат не возражал против расширения круга участников «Рамлилы». Но в его глазах «Рамлила» была не полем борьбы за первенство и не политическим актом, а демонстрацией преданности тесно спаянного сообщества религиозным идеалам. Большинство участвовавших в представлении мальчиков хорошо знали друг друга; сцены, которые они разыгрывали, были освящены многовековой традицией. «Рамлила», ставившаяся в Мисри-Манди, славилась на весь Брахмпур. Добавлять сцены после коронации Рамы было бы, по мнению Кедарната, неоправданным привнесением политики в религию, излишним морализаторством, только замутняющим истинную мораль. Введение же каких-то квот на сварупы привело бы лишь к политическим конфликтам и снижению художественного уровня представления.
Джагат Рам считал, что, если уж исключительное право браминов на исполнение ролей сваруп нарушено в
