«Просвечивающие предметы» — это лучшая за последнее время книга о том, как создается и разрушается литература. R говорит: «Люди научились жить с черной ношей, с огромным саднящим горбом: с догадкой, что „реальность“ только „сон“». Но дело не в том, что мы привыкли жить с этим ускользающим бесполезным противоречием, дело в том, что мы устали биться в него лбом. Может быть, именно поэтому появилось на свет множество угрюмых произведений, доктринерских трактатов о так называемом упадке воображения, напоминающих круговые лабиринты и населенные близнецами-двойняшками. Короткое, ясное откровение Набокова не идет ни в какое сравнение с подобными ученическими спектаклями: он знаток и неутомимый исследователь интеллектуальных событий и ощущений; он человек, который может с поразительным тактом и уверенностью говорить о расплывчатых радостях и жалких унижениях авторского труда.
Making fictions // TLS. 1973. 4 May. P. 488.
(перевод А. Патрикеева).
Джонатан Рабан{199}
Прозрачные подобия
Глубочайшее чувство в романах Набокова, и единственное чувство, — это страдание; осенняя сентиментальная печаль, вызванная одиночеством и преходящей природой вещей. Он Басби Беркли{200} мировой скорби (или мировой корки, не помню точно): великий хореограф и фокусник, чьи самые изящные и блистательные работы имеют в своей основе одну-единственную слезоточивую картинку. Кинбот, дыша зловонием, жалко взирает через окно на роскошную вечеринку, устроенную соседом Шейдом; Гумберт видит, как его шедевр, его Лолита, превращается в пригородную шлюшку по имени Миссис Ричард Ф. Скиллер. Уберите с романа Набокова обертку в виде литературных игр, фокусов с зеркалами и сурового иронического философствования, и у вас в руках останется изящная слезливая штучка. «Лолита», по его же собственным словам, началась с образа несчастной обезьяны, чью историю Набоков случайно прочел в газете. Эта зверюшка, когда сторожа снабжали ее красками и бумагой, могла изобразить только решетку своей клетки. Самому Набокову удалось достичь тонких акварельных тонов при изображении внутреннего убранства тюрьмы, но в сердцевине каждого нового романа сидит себе на корточках грязная, косматая обезьяна и, сжимая в волосатой лапе кисть, пучит молящие глаза куда-то в сторону Общества защиты животных. Последнее время обезьяна эта стала странным образом походить на самого Набокова — нахмуренный лоб, обвисшие щеки, язвительность, связанная с несварением желудка, и сильный русский акцент все больше придают ей облик персонажа пантомимы, за которого романист, обливаясь потом, неумело пытается себя выдать.
«Просвечивающие предметы» — это роман о страданиях авторства, унылый солипсизм писателя, заселяющего персонажами свой иллюзорный мир. Это наименее удачная и наиболее откровенная книга Набокова. Читателя приглашают заглянуть в замочную скважину и проследить за развитием отношений между автором и его персонажем, бедным Хью Персоном, которого вызвали из небытия и заставили проплясать свою мелкую мимолетную жизнь на страницах романа. Имя «Хью» по-английски произносится как «Ю», или «ты», а слово «Персон» имеет первичное значение «маска» или «персона». Набоков ловит его своим сачком, как бабочку, в первом же предложении, а потом распинает его иголочками на протяжении двадцати шести главок, бормоча в сторону читателя о трудностях своего занятия. Даже с маски падают сгустки ее собственной истории — ее трудно назвать просвечивающим предметом. Прозрачность — это состояние, связанное с жизнью в настоящем, с движением сквозь предметы и события, когда можно небрежно оставлять побоку их природу и историю. <…>
В прозе Набокова есть только один тип людей, которые хорошо себя чувствуют в подобной прозрачности, людей, которые без малейших усилий идут по морю аки посуху. Это девушки, яркие и бесчувственные, как представители чешуйчатокрылых. Лолита, которой для счастья вполне хватало конфет и плакатов с портретами кинозвезд, была лучшей из набоковских фигуристок, скользивших по пленке поверхностного натяжения жизни; ее незаметная смерть во время родов, подобная гибели бабочки, стала самой существенной составляющей таланта, позволившего ей навечно остаться в настоящем. В новом романе Набокова появляется ее отпрыск, самоуверенная, хорошенькая, спортивная девушка по имени Арманда, обожающая кататься на горных лыжах по швейцарским склонам. Однако снег, по которому она скользит, едва оставляя след на его поверхности, — это ледяная корка, отделяющая мир чувств от нее самой. Как и Лолита, несется она навстречу случайной смерти от рук задушившего ее во сне Персона.
Романисты, как и персонажи, — плохие горнолыжники. Персон, спотыкаясь и хрипя от натуги, тащится за Армандой и никак не может за ней угнаться. Ему мешают возраст, прошлое, работа редактором в издательстве (он приезжает в Швейцарию, чтобы заняться последней рукописью R, романом, озаглавленным «Транслятиции» и написанным в стиле набоковского рококо). Ему не хватает сил, чтобы подняться в гору, и он сидит на террасе отеля и пытается разглядеть яркую куртку Арманды в бинокль. Однако Персон, как и R, всего лишь двойник самого Набокова; как Персон гоняется за Армандой по Швейцарии, так Набоков гоняется за Персоном по своей книге. Они несутся круг за кругом, непрерывно, как в орнаменте на античной вазе. Набоков выскакивает вдруг, вопреки всякой грамматике, как «эпизодический герой» самих «Транслятиции» по имени Адам фон Либриков. В «Просвечивающих предметах» (параллель между двумя романами станет яснее, если знать, что название «Транслятиции» происходит от слова со значением «метафорический») Набоков становится одним из главных героев своего произведения: его вымышленные человечки изображают рисованную погоню за прозрачными метафорами, которые приводят нас обратно к автору романа, стенающему под грузом сотворенного им же самим мира.
Его власть над этим миром напоминает самоуправство божества. Он знает то, что хочет знать. Книга утыкана отступлениями в скобках, которые содержат фрагменты полного знания, способного сделать лучшие и напряженнейшие места пошлыми и глупыми. Так, когда Персон смотрит на зеленую резную фигурку лыжницы в витрине сувенирной лавки, Набоков в состоянии заметить: «…это был имитирующий арагонит „алябастрик“, а сделана и раскрашена была вещица узником Грюмбельской тюрьмы, силачом-гомосексуалистом Арманом Рейвом, задушившим сестру-кровосмесительницу своего дружка».
Единственное место, откуда возможно так описать данное событие, это могила — гипотетическое положение полноты памяти, которого все персонажи (Персон, R, Набоков), ковыляющие и ощупью ползущие по роману, стремятся достичь. Набоков дает им то, чего они хотят: R он отправляет на тот свет при помощи болезни печени, а Персона уничтожает в огне пожара. Подлинная прозрачность располагается лишь по ту сторону жизни, когда каждую шутку, каждое совпадение и историческую случайность можно наблюдать одновременно.
Однако Набоков, несмотря на периодические путешествия в загробный мир, прекрасно себя чувствует в мире, где определенность кончается в настоящем. В действительности «Просвечивающие предметы» — это два романа. Один представляет собой историю, рассказанную земным человеком, который на основании собственных рассуждений пытается угадать, что будет дальше; другой представляет собой воплощение некоего романа, какой Бог мог бы написать для развлечения, задремав одним глазом. А в начале двадцать пятой главы, когда Персона уже прочно приковали к трагической судьбе, Набоков спрашивает: «Чего ты ждал от своего паломничества, Персон? Простого зеркального возвращения старых страданий? Сочувствия от замшелого камня? Насильственного воссоздания безвозвратно исчезнувших мелочей? Поисков утраченного времени в совершенно ином смысле, чем ужасное „Je me souviens, je me souviens de la maison où je suis né“[239] Гудгрифа или даже настоящее Прустово странствие? Все, что ему довелось когда-то здесь испытать (за исключением финала последнего восхождения) — это отчаяние и скука».
Эти вопросы дают священный список традиционных описаний радостей и трудов литературы. Роман как форма художественного произведения уходит корнями в прошлое. Набоков же пытается вытащить его в будущее, чтобы испытать сладостную печаль событий, которые еще не наступили. Le temps perdus «Просвечивающих предметов» потеряно и для персонажей книги, и для их жизней.
Предприятие это — не бей лежачего. Нас оставляют наедине с романистом, угрюмо размышляющим над неполнотой мира и представляющим его в невозможной перспективе, чтобы достичь эстетического совершенства, которого так не хватает реальности. В жизни все скука и горечь; в искусстве «чародея» неряшливые своенравные штучки, вроде девушек, редакторов издательств и романистов, страдающих болезнью печени, чудесным образом превращаются в сияющие прозрачные сущности.
