Опять тупик.
– Эрл, ты можешь объяснить, что происходит? – легла рука Вейнера ему на плечо.
Стряхнул: тебя мне не хватало. Вот странность – родной, а как чужой, далекий. Эйорика – враг теперь, переступила все законы, все мыслимые границы – а ближе нет. И ведь вросла же в душу!
Зубами скрипнул: ради нее он был готов убить любого, себя кусками резать, а она так просто предпочла отца – убийства неповинных, кровь разруху, войну, что он развязал, беды, исковерканные жизни.
Как хочется найти ей оправданье и закричать – да не в себе она, неправда, выдумка, боль от потери ее крутит!.. Но сделай и предашь своих, ту кровь, что пролили безвинно, те семьи, что лежат в склепах, сирот, оставшихся без родителей. Себя, того, что умирал в бурьяне один, за миг какой-то увидев то, что за шестнадцать лет не мог и в страшном сне представить.
И лучше б умер. Да, малодушно так думать, но разве не судьба? Столько пройти, чтобы вернуться опять в бурьян, измученным вконец, смертельно раненым с душою наизнанку, и одному. И знать, что никого нет. Нет – хуже, тогда была надежда, светила, словно огонек в ночи – Эйорика и Вейнер вернутся.
А сейчас и этого не будет. Ни проблеска надежды.
– Эрл?
Да что он привязался? – вновь покосился на Вейнера мужчина.
– Эйорика – дочь Эберхайма, – разжал губы – дальше думай сам, и делай. Мне все равно.
Шах фыркнул как стоялый жеребец:
– А еще потомок Чингиз-хана, Наполеона и Гитлера, и вообще она есть Чим Ин Си – тот людоед, что употреблял придворных. Эрл, ну, что за хрянь?
– Она сама сказала. При хранителе второго уровня, советнике Маэра – Эхинохе.
Вейнер на пару минут завис в размышлениях и плечами пожал:
– И что? Она четыре дня лежала трупом – что вы хотели от нее? Она вам сейчас такого бреда на пару тысяч керобайтов насочиняет. Поверите – идиотами сделаетесь.
Эрлан развернулся к нему, сложил руки на груди и прислонился к каменному зубцу ограды. Взгляд был пустой и равнодушный – бездушный даже, Вейнер бы сказал.
– Позволь спросить, с чего советник пришел к нам? Не с твоей ли подачи он прибежал? Ты так хотел узнать, что она хочет сказать. Так рвался огласить совету бред больной, еще чуть дышащей женщины. Чему же удивляешься теперь? Ты ей и суток не дал, чтоб окрепнуть, в себя прийти. Что ты хотел? Уничтожить ее или меня? Наши отношения? Поздравляю, ты преуспел. Добился.
– Все не то. Я побоялся за Эру. Она сама сказала, когда упала, что ты убил тихо. Очнулась и ты вдруг не пускаешь к ней – что я должен был думать.
Эрлан помолчал, словно пронзенный, лицом чуть изменился, и вот опять как был. Заговорил:
– Что должен, ты не думаешь. Ты думаешь и делаешь, что нравится тебе. Я думал, что еще не вырос. А ты просто избалованный глупец, безответственный щенок. Пошел и настучал на брата лишь потому, что кто-то что-то сказал. Не дал серьезно изувеченной, утратившей ребенка, чуть не похороненной женщине, прийти в себя, разрушил все, что строилось с таким трудом.
Он говорил спокойно, но безжизненно. Без интонаций раздражения или упрека, которые бы Вейнер понял. Но этот пустой голос, как из могилы, виной давил сильнее, чем если б Эрлан накричал.
– Эра сказала, что ты убил тихо, – повторил упрямо – один был аргумент в голове.
– Кого? – то ли вздохнул, то ли удивился. Еще один бредит? Впрочем, Вейнер только этим и занят. И дошло, видя как тот отвел взгляд:
– Аа, – рассмеялся горько и как-то безысходно. – Ты решил, что это я столкнул ее. А теперь не пускаю вас, потому что мечтаю добить. Приятно, что хоть фантазиями ты не обижен. С умом, пониманием людей, уважением к окружающим, и прочими подобными безделками себя не обременяешь, это ясно. Ну, что ж. Теперь ты знаешь, что Эйорика хотела сообщить. Надеюсь рад. Если она будет упорствовать, ее припишут отцу. И выставят, не глядя на состояние. Наш с ней союз по тем же причинам невозможен. Как только объявят запись в книге судеб, придется решать – выдвигать встречное требование о расторжении уз. Ну и чего ты опять добился?
Вейнер сунул руки в карманы и затоптался: мать твою.
– Ты подставил ее и всех нас. Ее не задержат в городе, а я не защищу, и ты не сможешь встать. Потому что тем переступишь через смерть отца, матери, братишки, что только начал бегать. Через смерти всех почивших родов. Через двадцать лет уничтожения светлых и устоев изначальных. Через стражей, что выводили тебя из под стрел и спасали от смерти. Через убитых деттов, что пытались дать тебе хоть какие-то знания. Нет, ты мо-о-ожешь, я в тебя верю. Тебе же ровно на все и всех.
– Эрл…
– Не надо! – отрезал. – Ты делом все сказал.
И двинулся вниз.
Вейнер осел на корточки у каменной ограды и ощерился сам на себя. И что ж он вляпывается раз за разом? Как лучше хочет, а выходит хуже не куда.
Нет, но поверить что Эра дочь упыря Эберхайма? Они в своем уме?
И стих, ответив сам себе – а ты в своем уме был, когда подумал, что Эрлан может причинить вред Эре?
И закрыл глаза, сел, ноги вытянув – а ты правда, конченная сука, Шах. И редкий неудачник.
Самер и Лала сидели на ступенях перед площадью. Его жгло произошедшее и он хотел поделиться не с кем-то – с ней. И рассказал все без утайки.
Девушка так радовалась, что подруга жива. Сначала. Сейчас же сидела как статуя с лицом из гипса.
– Я не верю, – выдохнула. Мужчина чуть развел руками – что сказать? Твое право, я же изложил, что слышал сам.
Молчали. Странно, но и молчать с Лалой Самеру было хорошо. Не злость уже – печать тихая одолевала.
– Она не понимает, что делает, не понимает последствий. Потому что еще не в том состоянии, чтобы в принципе о чем- то говорить. Совет должен это понять и учесть.
– Понятия не имею, что будет делать совет. По -мне сама мысль озвученная Эрой о том что Эберхайм ее отец – уже из ряда вон. А еще настаивать и признавать? Для меня – слишком.
– Значит, ты тоже не понимаешь, что теперь последует? – как эхо спросила Лала.
– Ну, что я к ней ни ногой – это точно, – бросил сухо. За день двух друзей лишиться – это слишком.
– Да, хорошо, – закивала. – Вы замечательно решили Ты – ни ногой, Эрлан тоже не сможет быть рядом, Вейнер. Стража только отпустили. Он только и будет. Жрец тоже к ней не подойдет. Вы бросаете ее больную! Друзья? Сейчас совет обязан будет разобраться! Сейчас пошлют в мир кого-нибудь узнать и получить подтверждение. И тогда, если Эйорика не откажется от отца, ее выставят из города, лишат права, сделают изгоем. Потому что отец ее изгой!. А она не откажется! Я ее уже знаю. Она не сможет отказаться, потому что это значит предать!
– Ты забыла, кого она называет своим отцом, – напомнил Самер, не понимая чему так возмущена Лала – у нее даже глаза гореть начали, как у кошки в темноте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
