Она вошла в темную прихожую. В нос ударил застоялый табачный дым, острая вонь дешевой выпивки — Дестривар никогда не проветривал. С гвоздя свисало темное тряпье — какие-то куртки, пальто, бушлаты; из-под этого хлама торчал девственно-белый, пушистый рукав роскошной шубы. Перл прикусила губу. «Красс?» — вновь позвала она. В квартире стояла густая тишина — окна выходили в пустой двор-колодец, и пьяные крики казались далекими и слабыми. Она вслепую шагнула вперед — под ногой гулко загрохотало. От неожиданности Перл шумно втянула в себя воздух. В темноте угадывались угловатые очертания огромной металлической руки. Пальцы, покрытые зелеными пятнами, скрючились у самого носка — вот-вот заскребут по туфле, подбираясь к лодыжке. Перл отдернула ногу и нервно рассмеялась. Смех перешел во всхлипывания. Сердито вытерла глаза кулаком и толкнула дверь в комнату.
Свет уличного фонаря едва проникал сквозь покрытое сажей и пылью окно. Красс лежал на полу, широко раскинув ноги. Рядом валялась бутылка — из нее натекла черная, лаково блестящая лужа, и таким же черным была залита рубашка Дестривара. От него едко несло потом, табаком и почему-то — медью и какими-то химикалиями. Перл шмыгнула носом и опустилась на колени. Погладила колючую холодную щеку. Сейчас Красс замычит, откроет глаза и скажет: «Опять сырость развела». И еще: «Подбери сопли». Перл улыбнулась сквозь слезы, потрогала горящий шрам над ключицей. Улыбаясь, тихо легла рядом с Крассом, вытянулась под боком, уткнувшись головой под мышку. Царапнуло лоб — Перл завозилась, по щеке мазнуло липким и холодным, рука погрузилась в густую жидкость.
— Святой Иона! Да ты весь перепачкался…
Она приподнялась, оперлась на локоть. Провела рукой по груди и снова наткнулась на острое и твердое. Рубашка подалась неожиданно легко — мокрые лоскутья расползлись под пальцами.
Перл медленно встала.
— Но ведь ты все равно помнишь меня? — она склонила голову набок, прислушиваясь. Умиротворенно кивнула. — Я знала, что ты меня не забудешь. Спасибо, Красс.
В развороченной грудной клетке Дестривара сахарно отсвечивали ребра — вспомнилась Новая бухта, прогулочный пароход, столкнувшийся в тумане с броненосцем: его обшивку разобрали, и переломанные шпангоуты на фоне темной воды казались почти белыми. В них путался и пел ветер, звук поднимался и опадал, плавный и печальный, и военные моряки кривились, проходя мимо: тени каких-то воспоминаний пробегали по лицам, заставляя убыстрять шаги.
— Слышишь, Красс? — Перл прижала палец к губам, улыбнулась. В пении уже можно было различить слова. — Но это не ветер, нет, не ветер. Мне пора, милый.
Нагнувшись, она погладила Красса по щеке и вышла.
Улица-ущелье, загаженный тротуар, доходные дома, нависающие над головой. Снег перестал, и под ногами хлюпало ледяное месиво. Здесь было тихо — лишь издалека доносились крики, да шипел пар, вырываясь из вентиляционных решеток в мостовой. Иногда вдруг доносился запах большой воды, и тогда думалось, что надо выбираться к Баллене, к огням набережной, к людям; если прятаться в тени фасадов, то, может быть, удастся проскользнуть по этим страшным улицам, обманчивая тишина которых каждую секунду готова оскалиться озверелой пьяной толпой.
Мысли были блеклые, вялые, чужие. Кофейный туман оседал на губах липкими каплями с привкусом металла. Он все рыжел, густел, начинал светиться, в нем метались неверные отблески, и вскоре Перл увидела огонь.
Горела бочка со смолой. Сквозь клубы черного дыма пробивались языки пламени; дымные отсветы падали на дом, окруженный лесами, с черными провалами окон и выбитыми дверьми. Над бочкой склонился высокий человек в шинели — он грел руки у огня, отворачивая лицо. На плечах поблескивали погоны, и Перл задохнулась: спасена.
— Козмо? Козмо, милый!
Ледяные тиски страха ослабли, и вместе с радостью в душу скользнула тонкая, тошнотная струйка разочарования. Перл бросилась к огню, протягивая руки. Человек осел, съежился, обернувшись отвратительным карликом. Грязная клешня ухватила Перл за подол. Одутловатое лицо, казалось, раскололось надвое, когда открылся рот, полный гнилых зубов. Перл с криком отшатнулась.
— А ты, смотрю, при деньгах — так поделилась бы. У всех праздник, праздник… ради кальмара, кхи-кхи, — карлик закашлялся, засипел и потянул Перл к себе.
Слабея от ужаса, Перл ударила его ногой — под шинелью металлически загудело, карлик упал на спину и расхохотался, дергаясь. На губах запузырилась слюна, глаза закатились. Перл бросилась бежать. На углу она оглянулась и застонала от страха — карлик боком, на полусогнутых ногах ковылял следом, его глаза вылезали из орбит. Перл снова побежала, глотая наполненный гарью воздух. Шорох и металлическое позвякивание затихали; «Суууука!» — донеслось издали. Пробежав еще немного, Перл перешла на быстрый шаг и оглянулась — за спиной никого не было.
Всего лишь краб, улыбнулась Аделида. Самый жалкий из Его слуг. Страха больше не было. Теперь она шла по мостовой, не разбирая дороги, не глядя по сторонам. Стук каблуков эхом метался между темными стенами. Она сворачивала наугад, новые и новые улицы разевали перед ней узкие ощеренные рты — лабиринт затягивал все глубже, и не было сил и желания сопротивляться. Темнота сгущалась, давила; в ней уже угадывалась тень того, кого так долго искала Аделида.
Из раскрытой двери кабака на углу лился свет — желтая дымная полоса разрезала улицу, освещая стену противоположного дома. Перл остановилась на границе света и тьмы. Сквозь раскрытую дверь виднелся помост — на нем девочка с черной косой под гогот зрителей лупила сковородкой грустного толстяка в кальсонах.
Перл вошла в освещенную полосу. На секунду застыла, как зверек, ослепленный светом фонаря. В разрыве домов вдруг стала видна маслянисто блестящая гладь реки и цветные фонари набережной, далекие и недоступные. Перл расправила плечи и медленно пошла вперед. За ее спиной поверженный толстяк скрывался за кулисами; раскланивалась девочка, улыбаясь ласково и победительно; двери кабака изрыгали в темноту толпы разгоряченных, зычно переговаривающихся зрителей. Перл не оглядывалась.
Топот множества ног за спиной. Пронзительный свист торжествующего победу кита.
— Прогуляешься с нами, подруга? — ее схватили за локоть. Перл повела плечом, обернулась. — Э, да она из чистеньких! — присвистнул кто-то. Надвинулись, угрожающе бормоча, — темные лица, рыбьи глаза, глядящие со свирепой жадностью. Из оскаленных ртов вырывались облачка пара, колыхались и вытягивались, как белесые водоросли, выросшие в вечной тьме.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
