Но это что! Через восемь месяцев Ван-дер-Ваальс снял «Мальвазию» целиком, пригласил труппу из оперетты, и, говорят, именно оттуда пошла мода на «королевский аквариум», когда рояль заливают кларетом, пускают внутрь копченых сардинок, а потом скармливают пьяных рыбок певичкам и арфисткам изо рта в рот.
Впрочем, Лидии все это было невдомек. Невыразимо счастливая, она проводила все дни и ночи в детской, напевая колыбельные Марте — именно так назвали девочку. Разряженная в кружева, укутанная в расшитые шелком пеленки, Марта Ван-дер-Ваальс беззубо радовалась солнечным дням, туманным утрам и хитрым погремушкам. Няньку Лидия нанимать запретила — хотела вырастить долгожданного первенца сама, не упуская ни секунды. Приказала поставить возле люльки кушетку и перебралась туда из супружеской спальни. Стоило младенцу лишь пискнуть недовольно, как встревоженная мать немедля бросалась к кроватке, хватала дитя на руки и шептала ласковое и бесконечно томное. Когда Марта захворала, Лидия четыре дня не сомкнула глаз, а верная Аннет сидела у ног хозяйки и колола ей лодыжки спицей, чтобы та ненароком не заснула. Ребенок вскоре оправился, а Лидия еще истовее полюбила дочь — крепко-накрепко привязывала ее к себе шелковыми лентами, ни на миг не отлучая от себя. Отец такую заботу одобрял и, занятый сделками, сулящими хорошие прибыли, многого просто не видел. Не видел он лиловых кругов под глазами жены, не видел ее не хорошо заблестевших глаз и изменившейся походки. А может, и видел, да списывал на материнскую любовь и долгий недосып.
Марте минуло семь месяцев, когда торговец, тетешкая дочку, вдруг замер, услышав звон колокольчика. Он подкинул ребенка еще раз и прислушался — бубенчик звякнул настойчиво и громко. Лидия, настороженно следящая за супругом, вздрогнула.
— Что за гремелка? — изумился Мартен и тихонько потряс девочку. Звон раздался снова.
Любопытный отец развернул пеленки, но, кроме сатиновой рубашки с вышитыми «на счастье» красными осьминогами, ничего не обнаружил. Однако девочка, словно сиамская лысая кукла, звенела всякий раз, когда ее встряхивали.
— Лидия! — окликнул жену Мартен. — Я ведь не бобы курил? С чего мне чудится?
Мать подхватила дитя, защекотала малышку — громко захохотала Марта, еще громче стал странный звук.
— А Марточка у нас нынче с забавой. Не сердись. И ей весело, и мне лучше. Если вдруг проснется, повернется неслышно — вмиг подбегу. Красавица моя, бубенчик — Марточка. — Лидия засмеялась, а купец в страхе попятился.
— Где? Где колокольчик-то?
— Внутри, — развела руками Лидия, точно удивляясь: как это можно не сообразить.
— Лидия, родная! — Мартен побледнел. — Ты же не хочешь сказать…
В пустых зрачках молодой женщины радугой полоскалось безумие. Мартен Ван-дер-Ваальс, купец Морского дома, богатый торговец и хороший человек, точно рыба шлепал толстыми губами, глотая воздух и пытаясь что-то произнести. А через минуту осел в кресло, закрыв лицо ладонями.
На следующее утро он, как обычно, направился в банк. В невысоком, согбенном старике, вышедшем из задней двери дома Ван-дер-Ваальсов, никто бы не узнал веселого удачливого Мартена.
Так случается. Дар зреет в человеке долго, подсматривает за миром сквозь щелки разума — до тех пор, пока не распахнется случайно дверца и дар не вырвется на свет божий. Лидия Ван-дер-Ваальс, в девичестве Ллойд, не сумела сдержать то, что было дано ей с рождения, — талант совмещать несовместимое, спаивать чуждое, слеплять непохожее и творить невероятное. Может, именно появление ребенка, долгожданного, единственного, позволило способностям Лидии раскрыться. А может, вовсе не роды, а усталость от ночных бдений над колыбелью или просто обида от не вовремя подаренного кулона с янтарем… Так или иначе, Лидия стала другой.
Мартен вернулся домой только через неделю. Лидия, казалось, вообще не заметила его отсутствия — так же бродила по дому с примотанным к животу кружевным свертком, так же отдавала приказы слугам и шушукалась с тощей Аннет. С того дня Мартен перестал любить жену и дочь. К девочке он старался не приближаться, а Лидию точно не видел — слепо щурился в ответ на ее расспросы о здоровье и делах. Даже когда Лидия весенним полднем вломилась в камору возле кухни, где Мартен обустроил себе постель, и начала вопить, что ребенок исчез, Мартен просто достал пачку купюр и сунул их в искусанные пальцы жены: найми сыщика, мол. Даже когда стало понятно, что ребенка уже не разыскать, что все попытки напрасны, Мартен не издал ни звука. Кивнул сочувственно, и только.
— Дочечка моя! Дочечка… — хрипела Лидия, катаясь по кушетке. Простыни сбивались в тугой жгут. — Бубенчик мой, кровинушка… Воротись!
Мартен, прижимая гроссбухи к груди, стоял на пороге детской. Лидия заламывала руки, умоляла о помощи. Мартен молчал.
В полиции немедля решили, что ребенка похитили морлоки, — дело обычное, особенно для кварталов, что неподалеку от причала, но Лидия никак не желала верить. На расспросы комиссара она бестолково лепетала, что, сидя в детской, задремала на секунду с дочкой на коленях, а когда разлепила тяжелые веки, девочки уже не было. «Подземные. Их работа, — хмурился седой комиссар, ковырял бородавку на мизинце. — Платят жулью, да девкам портовым, а те обкуривают матерей какой-то дурью, и хвать дитенка… И в дом ведь ухитрились пробраться незаметно — китячьи выродки… Они. Морлоки! Больше некому… Эээх! Раз в неделю обязательно ребенок пропадет, а то и два. А через год и не люди они вовсе, а самые что ни на есть подземные, потому что внизу человеческого не остается никак».
— Почему? Зачем? — Лидия билась головой о тяжелый сундук с детским приданым. Аннет гладила ее по растрепавшимся косам.
Мартен перестал возвращаться домой, снял номер в «Мальвазии» и лишь пожимал плечами, когда слышал рассказы про жену: мол, Лидия бродит ночами по улицам, то и дело ложится навзничь, прижимает ухо к земле, норовит что-то услышать. «Звенит! Звенит!» — женский вопль точно лезвие вскрывал тугую завесу тумана, и Горелая слобода вздрагивала, сначала испуганно, а потом больше по привычке.
По утрам кто-нибудь натыкался на раскиданные вдоль улицы булыжники и вырытую посреди мостовой яму. Мартен хмурился и молчал, когда его просили урезонить жену. Так же хмуро и безмолвно Мартен Ван-дер-Ваальс однажды взошел на палубу своего пакетбота «Лидия» и даже не обернулся, чтобы в последний раз увидеть туманную пристань города, где на краю Горелой Слободы мерцал окнами дом-баркас, где маячила в высоких проемах фигура в темном капоте. Пакетбот затонул на следующий день, хоть и не штормило вовсе. Старая Сонь Та — рыбачка, известная на весь Пуэбло-Сиамо своим крутым нравом и чутьем на тунца, рассказывала, как медленно скрывалась в волнах палуба, как покачивались на шлюпбалках ялики, которые никто не спешил спустить на воду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
