почему она отвергает их щедрость и живет в Сибири — другими словами, в Бруклине (как же, Бушвик — это же практически трущоба!). Как и я, она была нервной и резкой. Амбициозной. И хотела учиться.
— Он был настоящим человеком старой школы, — сказала я, показывая Черил фотографию Джека, — и прекрасно понимал, что работа редактора — это ремесло, которое передают из рук в руки, и я хотела бы передать его вам. Но еще вы должны понять: у меня никогда и в мыслях не было, что придется занять такую должность в таком молодом возрасте. Я и сама продолжаю учиться по ходу дела, и искренне надеюсь, что вы никому меня не выдадите.
— Все, о чем мы говорим друг с другом, останется между нами, — кивнула Черил.
— Так же было заведено и у нас с Джеком, и это одна из многих причин, почему мы так хорошо сработались.
Вспоминая свои годы в школе, колледже, время затворничества в Вермонте, я действительно не могу вспомнить, чтобы хоть когда-то стремилась быть начальником. Уверенность, чувство превосходства над другими и желание командовать — это не мое. Точно так же я никогда не рвалась занять важный руководящий пост в компании, пусть даже и литературной. И вот, на тридцатом году жизни я здесь — отвечаю за выпуск книг, отвечаю за бюджет, отвечаю за других людей, отчитываюсь перед финансовым и коммерческим отделами; мы любили отмахиваться от них как от людей, одержимых только цифрами, но именно от них зависела та свобода маневра, которой, как редактор, я располагала (или не располагала). Я моталась по всем приемам, вечеринкам, обедам, щебетала с журналистами и прочими представителями издательского племени, а потом возвращалась домой в свою аскетичную квартиру и почти каждый вечер просиживала над рукописями по крайней мере до часу ночи. Я обнаружила, что мне вполне хватает шести часов сна. Вставала в семь, полчаса бегала в Риверсайд-парк и не позднее девяти уже сидела за столом в своем кабинете. Каждую неделю приходило письмо от Дункана, написанное похожими на иероглифы каракулями, с экзотическими почтовыми марками (Касабланка, Уарзазат, Алжир) и полное баек о его путешествиях. Я узнавала о его стычках с бюрократией: его продержали пять часов на границе с Алжиром, потому что какой-то охранник решил, что стоит уделить особое внимание первому американцу, который случился за год в их местах. Он рассказывал о поездке в пыльном поезде с заколоченными туалетами и о встрече с французским священником в Алжире, чья небольшая приходская церковь недавно подверглась нападению банды головорезов. Писал о чудесах марокканских базаров и о том, что он хочет когда-нибудь в будущем привезти меня в Сахару, потому что «пустыня подчеркивает уединенный характер человеческого существования и напоминает, как необходимо по-настоящему с кем-то общаться, чтобы обуздывать обступающую тебя тьму и бесконечные страхи».
Это была постоянная тема в письмах Дункана — тоска по мне. Читать и погружаться в его тонкие, витиеватые рассуждения, ругая его про себя за то, что не взял в путешествие пишущую машинку — расшифровка его почерка была реально тяжким трудом, — но в то же время сосредоточиваясь на тех фразах, где он писал о серьезности своего чувства ко мне… Это было совершенно чудесно, когда, придя домой, я находила в почтовом ящике новое послание от Дункана. И каждое письмо увеличивало мою собственную отчаянную потребность быть рядом с ним. Кто бы мог подумать, что все так обернется — все случившееся тогда в аэропорту стало для нас обоих полной неожиданностью, настоящим сюрпризом. Я должна была уговорить Дункана остаться на несколько дней, чтобы как-то осмыслить нашу связь друг с другом, придать ей какие-то реальные очертания. Я то и дело принималась ругать себя за то, что упустила эту возможность. Но когда Дункан предложил мне приехать к нему в Тунис в начале августа хоть на пару недель, я написала в ответ, что очень хочу быть там с ним, но никак не могу — до выхода в продажу наших осенних книжных новинок оставались считаные недели. Поскольку это впервые происходило под моими знаменами, если можно так выразиться, я вынуждена была просидеть на работе все лето, составляя планы публикаций в прессе и придумывая рекламные и маркетинговые ходы для наших изданий. Честно говоря, я просто боялась, что, если отлучусь хоть на неделю, все пойдет наперекосяк. Но предложила подумать, не сбежать ли нам куда-то на недельку после Рождества — к этому времени Дункан должен был вернуться в Штаты.
— Ты превращаешься в образцового трудоголика, — сказал мне Хоуи, когда мы с ним встретились в начале июня.
Корнелиус Паркер не был удостоен Пулицеровской премии, зато получил Национальную книжную премию, и мы только что подписали с ним контракт еще на два романа. Но биография Элеоноры Рузвельт, в которой неоднозначно оценивались ее лесбийские отношения и многочисленные интрижки самого Рузвельта, получила очень неоднозначные отзывы и не произвела того фурора, на который мы все рассчитывали.
— Дорогуша, — сказал Хоуи, — никому не хочется верить, что первая леди, правозащитница и борец за социальную справедливость была, оказывается, розовой. Неудивительно, что книга не пошла.
— Почему бы тебе не сказать это еще чуточку громче, чтобы уж и на другом конце ресторана расслышали?
— Англоговорящие в этом заведении в меньшинстве. Я, кстати, рекомендую тебе под стопочку водки блины с копченой селедкой.
Мы сидели в Литовском общественном клубе на углу Второй авеню и Шестой улицы, которое мой друг обнаружил благодаря новому парню, с которым он встречался, профессиональному бодибилдеру из Вильнюса, полному решимости победить в этом году на конкурсе «Мистер Америка».
— Ноджюс подражает этому кривляке Шварценеггеру, который много лет играл мышцами, потом вломился в кино, а теперь тусуется с Уорхолом и его звездочками с «Фабрики». И смех и грех! Видать, знаменитое чувство парадокса у Энди совсем зашкалило, если в его кружок извращенцев теперь входит Арнольд-Качок.
— Так что же, Ноджэс, — попыталась я воспроизвести незнакомое имя, — мечтает стать послушником Уорхола?
— Мне нравится, как ты произносишь его имя на французский манер. No-Jeux[145]. Очень мило. Но правильно это произносится иначе: No-Juice[146]… хотя в этом у него недостатка нет.
— Благодарю, что поделился этой очаровательной подробностью.
— Благодарю, что реагируешь как ханжа. Как, кстати, ты тут развлекаешься, пока твой возлюбленный отбивается от знойных мусульманских иезавелей?
— Чем там Дункан занимается в этом бескрайнем мире, дело его. Мы с ним пока ничего друг другу не обещали.
— Как это дальновидно и по-блумсберийски[147] с твоей стороны. Но ты так и не
