предатель, — в зависимости от того, что именно он там поведает об Адаме.
Я докурила сигарету и тут же начала другую.
— Мне нужно срочно поговорить с Питером.
— Если будешь с ним разговаривать — не знаю, хорошая ли это идея, — ни в коем случае не раскрывай, как ты об этом узнала.
— Я бы и так никогда этого не сделала. Но нужно ли мне предупредить Адама или родителей?
— Ни в коем случае. Вся эта история sub judice[151]. Если ты заранее предупредишь Адама о том, что его ждет, то и сама попадешь под раздачу. Что, если он тут же обо всем расскажет своему скользкому боссу, а потом, скажем, сбежит из страны? Ты окажешься замешанной в весьма неприглядной истории. Или, предположим, твой брат начнет уничтожать документы, чтобы скрыть свою вину… Тебя могут обвинить в пособничестве и соучастии. Да и мне не поздоровится, если всплывет, что хоть кто-то узнал…
— Ох, Хоуи, не знаю, как тебя благодарить за то, что предупредил меня.
— Я не смог бы с тобой общаться как ни в чем не бывало, если бы ничего тебе не сказал. Но теперь нужно действовать крайне осторожно. Если ты скажешь Питеру, что знаешь о скорой публикации его статьи, это ничего не изменит. Но, может быть, его чуть-чуть кольнет совесть. С ним наверняка побеседует в КЦББ. Возможно, он даже выторгует заранее какие-то послабления для Адама. Хотя это только мои домыслы. Попытайся добыть у Питера статью. Если получится, покажи ее и мне, и тогда будем что-то решать и предпринимать.
Положив трубку, я сломя голову понеслась на редакционное совещание. Каким-то чудом я не опоздала, заставила себя выглядеть сосредоточенной и даже как-то участвовать в обсуждении новинок, хотя мысли путались. Заседание длилось до шести часов. После традиционной и обязательной выпивки с начальником, которую я постаралась сократить до минимума, я набрала номер Питера из вестибюля бара. Он ответил на восьмом гудке.
— Привет, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и естественно. — У тебя вечер не занят?
— Да я тут с головой закопался в делах.
— Могу я вытащить тебя на пару часов? Мне не хочется сегодня оставаться одной.
— Что-нибудь случилось?
— Просто одиноко.
— Ну, так давай поговорим. Но тащиться на Манхэттен я в самом деле не хочу.
— Тогда я к тебе приеду. Дай мне самое большее час.
Летняя гроза обрушилась на Манхэттен. Это была одна из тех летних нью-йоркских ночей, когда воздух становится настолько липким, что кажется, будто продираешься сквозь чан с вареным рисом. Пошел настоящий тропический ливень. Пятую авеню моментально затопило, так что о том, чтобы поймать такси, нечего было и мечтать. Зонта у меня не было. После десяти минут под навесом «Плазы» мне ничего больше не оставалось, как только броситься напрямик к станции метро на северо-восточном углу Шестидесятой улице. Выскочив под ливень, я побежала по бурлящим ручьям с дождевой водой. К тому времени, как я добралась до метро и прыгнула в поезд, идущий на юг, я успела промокнуть насквозь. Опустившись на сиденье, я только тогда осознала, что похожа на мокрую губку. Все сиденье подо мной тут же намокло. Через сорок минут, сделав две пересадки, я вышла в ночь, небо уже совершенно очистилось, после грозы было не так жарко и влажно.
Квартира Питера находилась на верхнем этаже. Открыв дверь, он воззрился на меня с удивлением:
— Ты принимала душ и забыла раздеться?
— Очень смешно, — усмехнулась я. — Ты хочешь сказать, что не заметил ливня?
— Я включил стереосистему и работал.
Мы вошли. Комната серьезно нуждалась в уборке — здесь явно очень давно не вытирали пыль, повсюду были свалены коробки с документами и множество исписанных блокнотов.
— Как-то это все немного маниакально, — осторожно заметила я.
— Так и есть, — отозвался Питер.
Я разулась — кожаные туфли промокли насквозь.
Через пятнадцать минут, приняв душ и надев халат Питера, я сидела на диване, потягивая новозеландское белое вино, и курила.
— Ну и что же это все значит? — спросила я.
— Статья, о которой будут говорить все. Речь идет о том, как мы сейчас живем и как мы позволяем денежным мешкам диктовать нам условия жизни.
— Хорошая тема, — кивнула я. — А поконкретнее можно?
— Это будет крупное разоблачение корыстолюбивых воротил с Уолл-стрит. Почему это настолько коррумпированная среда. И как, если только дать им волю, они могут сделать всех нас моральными банкротами.
— И на какой же конкретной части Уолл-стрит ты планируешь сосредоточиться? Высокодоходные облигации?
Питер осушил бокал вина и громко поставил его на журнальный столик:
— Игрок в покер из тебя никакой, Элис.
— А я в покер и не играю.
— Зато у тебя есть то, что в покере называют «телл». Ты, сама того не желая, показываешь, что за карты у тебя на руках.
— И что же у меня за карты?
— Я знаю, что ты знаешь.
— Знаю что?
— Не надо мне голову морочить.
— Хорошо, не буду. Так и есть, мне известно о статье в «Эсквайре».
Питер знал, что именно услышит, но все равно вздрогнул:
— Кто тебе это слил?
— Как и ты, я защищаю свои источники.
— Хоуи, конечно… я угадал?
— А кто сдал тебе всю подноготную Адама?
— Я не могу этого раскрыть.
— Тогда и я не раскрою свой источник. Но статья на самом деле не про Уолл-стрит. Что именно натворил наш брат?
— Дай сигаретку, а?
Я бросила Питеру пачку. Он закурил.
— Обещаешь, что все, что я тебе сейчас скажу, останется в этой комнате? — спросил он.
— Идет, — кивнула я.
Питер дважды затянулся. Не чтобы успокоиться, а для нагнетания напряжения.
— Покопавшись в этом деле и проведя небольшое расследование, я выяснил, что действия Адама с мусорными облигациями не только сомнительны с точки зрения морали, но и преступны.
Затем Питер подробно объяснил, почему игра «Кэпитал Фьючерс» с мусорными облигациями после разоблачения станет крупнейшим финансовым скандалом нашего времени. Пока Питер говорил — быстро и, на мой вкус, чересчур ядовито, — я начала понимать, что догадки Хоуи верны: моему брату Адаму грозили громадные неприятности.
— Ты разбираешься в том, что такое инсайдерская торговля? — спросил Питер.
— Не очень, я с собственной чековой книжкой-то еле-еле разбираюсь.
— А слышала ты когда-нибудь о Майкле Милкене[152]? Этот жуликоватый парень и придумал название «мусорные облигации» — так он назвал высокодоходные облигации, с помощью которых привлек огромный капитал и смог гарантировать своим инвесторам стопроцентную прибыль от любых вложений в его компанию. Несколько лет назад он переехал из Нью-Йорка в Беверли-Хиллз. Все называют
