бывало в старину, много преданных слуг – дворецкий, кучер Трофим, шустрые горничные, гувернантка-француженка (очень похожая на гувернантку Лужина – и самого Набокова), которая пишет почему-то рассказы Мопассана под псевдонимом Монпарнас?
Быт этой семьи напоминает быт былых времен: какие там семейные обеды – икра и водочка, рябчики с обязательным шампанским, какие тургеневские пикники в лесу, куда лакеи привозят в шарабане корзины с закусками, фруктами, вином! И какие бывают там иногда романтические дуэли!
Действие происходит якобы в конце прошлого века <…> Но в ту далекую эпоху существуют уже и телефон (под названием «дорофон»), и самолеты, и психоанализ, и даже кинематограф, где подвизается мать Ады, Марина, а потом и сама Ада.
Нетрудно в конце концов догадаться, что автор самовольно выбирает и сочетает отрывки времени и пространства, которые ему по той или иной причине пришлись по душе, и что этот роман, в котором главные роли играют маленькая нимфа и ее брат, их любовная связь, начинающаяся очень рано и продолжающаяся до бесконечности, – не что иное, как миф, сказка о счастливой и вечной любви.
Особую лирическую ноту вносит в повествование история Люсетты, младшей сестры Ады, с детства упорно и безнадежно влюбленной в Вана. <…>
При чтении этого романа, и в оригинале, и в переводе, мне всегда казалось, что он, в сущности, обращен не к иностранному, а к русскому читателю, – и как обидно все же, что по воле судьбы он не по-русски написан! В самом деле, кто, кроме русского, подметит классические цитаты, внесенные в текст без всяких кавычек, вроде: «я вас люблю любовью брата…» или «где нынче крест и тень ветвей?..». Кто улыбнется целому ряду чеховских реплик (из «Трех сестер»), фигурирующих в диалогах? И все ли иностранные читатели знают, что Пушкин вовсе не написал поэмы «Всадник без головы»? <…>
Так на протяжении всего романа Набоков забавляется, придумывая вариации общеизвестных изречений и цитат, уснащая свой текст намеками, недомолвками, загадками. И, конечно, необходимо упомянуть об исключительном блеске и богатстве стиля, об игре автора со словами и в слова – давней его страсти, – о множестве аллитераций, анаграмм, акрофонических перестановок (напр., Таормина – Минотаора), создающих слова с новым значением: все это мы постоянно встречаем на страницах «Ады».
Но мне не хотелось бы создать впечатление, что этот роман написан целиком в пародийном или ироническом ключе, с оттенком характерного «надменного задора». В «Аде» с убедительной силой говорится и о совсем ином: о пролетающем времени, о том, что будущего нет, о любви, о жизни, о смерти. Это – сюрреалистический роман, протекающий в странном, фантастическом мире, и в нем утверждается власть любви и искусства, воображения и юмора[28].
Избирательное смешение в «Аде» разных временных и пространственных отрезков, о котором писала Каннак, было принято одними критиками за причуду эрудита, другими за высокомерие аристократа-пассеиста, раздраженного шумом мотоциклов на улицах старой Европы (замечательно, что мотоцикл Грега Эрминина в романе носит тютчевское название «Silentium»). На деле, пестрая мозаика, любовно сложенная Набоковым из ярких кусочков культурно-исторической смальты, это еще одна грандиозная метафора книги, своего рода художественная компенсация за все невзгоды и утраты (в том числе большого состояния и великолепного поместья), устроенные ему «дурой историей».
Вскоре после переезда в Америку из охваченной войной Европы Набоков написал воззвание о помощи русским соотечественникам, оставшимся в оккупированной Франции, в котором с горьким бесстрастием обратился к сегодняшним своим читателям:
Будущим восьмидесятникам может быть покажется, что мы жили в ах какую занимательную эпоху, сколько перевидали и так далее, но большинство моих современников вероятно согласятся со мной, что кроме дьявольской скуки, унизительного томления духа, вынужденного прислушивания к пошлейшим захлебываниям пошлейших феноменов на ярмарке великих людей и совершенно нестерпимого количества ничем не оправданных человеческих страданий, история не дала им ничего. Остановимся на этих страданиях… на этой сущей гололедице для мысли, где мысль скользит и падает[29].
5
Перевод такой книги, особенно на родной язык ее автора, сопряжен, разумеется, с немалым риском. Французская версия «Ады» («Ada ou l’Ardeur»), отредактированная Набоковым в 1975 году, взяла у двух переводчиков пять лет и довела одного из них до нервного срыва. В их распоряжении, впрочем, не было обширной современной набоковианы, подготовленной Дитером Циммером географической и хронологической карты романа, подробных комментариев к «Аде», которые с начала 1990-х годов составляет Брайан Бойд и в которых раскрыты сотни загадок и разъяснены многие внутренние связи этой сложно-сопряженной книги. Благодаря путеводителю Бойда и его обстоятельному исследованию «“Ада” Набокова: место сознания», русский переводчик чувствует себя в менее отчаянном положении, чем итальянские («Ada o ardore»), немецкие («Ada oder Das Verlangen») или испанские («Ada o el ardor») смельчаки 70-х годов.
Другим подспорьем ему служит русский перевод «Лолиты», который был окончен четой Набоковых осенью 1965 года, перед началом работы над «Адой». Синхрония двух текстов – неоценимый подарок провидения: разбирая слог русской «Лолиты», способы передачи игры слов, имен собственных, литературных реминисценций, специальных терминов и проч., можно составить вполне определенное представление о том, как сам автор переписал бы «Аду» по-русски[30]. И такая задача, несмотря на то, что практически невозможно воссоздать на русском языке – с сохранением и музыки, и сути – уже само двухчастное омофоничное название романа, не казалась Набокову неразрешимой, на что указывают по меньшей мере три документальных свидетельства.
В английском письме к Глебу Струве от 21 апреля 1975 года он сообщил:
Всю трудовую зиму я правил французский traduction intégrale[31] – со всем его внутренним убранством – моей «Ады», который теперь окончен и выйдет 30 мая[32]. В прошлом году Ровольт и команда его переводчиков несколько раз приезжали к нам в Монтрё на еженедельные сессии, посвященные их переводу «Ады», которая хорошо принята в Западной Германии. Я теперь подумываю перевести «Аду» на русский, не на совжаргон и не на солжурнальные клише [not sovjargon and not soljournalese], но на романтичный и точный русский язык, и если я не сыщу покладистого помощника, сделаю всю работу сам, как пушкинский Мисаил[33].
Новые замыслы, незавершенные вещи и нездоровье не позволили Набокову приняться за этот труд, однако на серьезность его намерений указывают рабочие карточки с русскими пометками и вопросами к тексту романа. На одной из них, 1967 года, карандашом, синими и красными чернилами, смешивая латинский, английский, французский и старую русскую орфографию с новой, он записал несколько русских эквивалентов к имени английского ботаника и к названиям растений, упомянутым в «Аде». На обороте карточки сделаны выписки (по-видимому, рукой Елены Сикорской) о значении названий «гинкго» и «maidenhair tree» из специального итальянского словаря
