ardor,Farewell, my dream, farewell, my pain!Along the paths of the old gardenWe two shall never pass again[48].
В «Лолите» слово «ardor» встречается лишь однажды (Ч. II, гл. 7) во множественном числе, и в своем русском переводе романа Набоков передал это «ardors» как «любовный восторг». Переводя на английский язык «Евгения Онегина», Набоков словом «ardor» перелагал слова «жар» и «пыл», использованные Пушкиным в переносном значении любовного томления или юношеского восторга: «И юный жар, и юный бред…» (Гл. 2, XV), «Питая жар чистейшей страсти» (Гл. 3, XI), «Нас пыл сердечный рано мучит» (Гл. 1, вариант к строфе IX).
Мы не знаем, нашел ли Набоков какое-либо русское название для «Ады», когда обдумывал возможность создания ее русской версии. Отступив от принципа точности перевода, свой следующий роман, «Transparent Things» (буквально: прозрачные вещи или предметы), он называл «Сквозняком из прошлого» – по строчке из собственного старого стихотворения. Мы можем лишь предположить, сославшись на его поздний перевод стихотворения из «Адмиралтейской Иглы», что версия «Ада, или Отрада» могла быть среди тех, которые он рассматривал.
Подзаголовок романа представляет собой жанровое определение, отсылающее к русской хроникально-мемуарной традиции: «Семейной хронике» (1856) С. Т. Аксакова, «Захудалому роду. Семейная хроника князей Протозановых» (1874) Н. С. Лескова, «Хронике четырех поколений» (1886) В. С. Соловьева. Жанровое определение в названии романа использовал американский писатель Джон Чивер (1912–1982), автор «Семейной хроники Уопшотов» («The Wapshot Chronicle»), 1957 (об одном из рассказов Чивера Набоков отозвался с похвалой в эссе «Вдохновение», 1972). Английское «chronicle» и русское «хроника» имеют одинаковое (греческое) происхождение, однако в английской критике применительно к художественной литературе более распространено определение «сага» (то есть сказание) и «семейный роман» (family saga, family novel), в то время как хроники (летописи, анналы) чаще относят к историографии (так, «Марсианские хроники» Р. Брэдбери, 1950 г., по замыслу представляют собой «историческую» летопись колонизации Марса).
Традиционность набоковского подзаголовка обманчива. Ему противоречат нелинейное, псевдодокументальное повествование и фантастическое содержание романа, построенного на искажении земной хронологии и тщательно выстроенной системе анахронизмов. Вынесенный в подзаголовок термин приобретает скорее философское, а не литературное значение в книге, во многом посвященной проблеме познаваемости времени. Схожим образом в собственных воспоминаниях «Другие берега» (1954) Набоков стремился раскрыть тематическую взаимосвязь (узор) отдаленных событий, а не выстроить их в хронологическом порядке. Как заметил Г. Грейбс, «<…> первые главы романа ставят под сомнение функцию “Генеалогического древа”, поскольку ясно дают понять, что это не роман поколения [generation novel], примером которого является “Сага о Форсайтах” Голсуорси. “Семейная хроника” <…> начинается примерно со времени рождения хроникера (Вана) рассказом об отношениях между Аквой, Мариной, Даном и Демоном, и то, что следует далее, в первую очередь касается любовной связи между Ваном и Адой. Таким образом, мы могли бы лучше описать “Аду” как историю любви в романтической традиции или, самое большее, как бурлескную альтернативу семейному роману в форме “истории брака” [marriage story] (что подсказано искаженной вводной цитатой из “Анны Карениной”). В то время как более половины всей книги (и две трети длинной Первой части) посвящено <…> любви Вана и Ады, другим членам семьи, представленным в “Генеалогическом древе”, уделяется гораздо меньше внимания. После завершения экспозиции в первых трех главах, которые также включают отчет о судьбе Аквы, подробно рассматривается только Люсетта, сводная сестра Вана и Ады. Судьбы остальных, жизнь и смерть Марины, Демона и Дана, затрагиваются лишь время от времени и только тогда, когда это имеет отношение к жизни Вана и Ады» (Grabes H. Fictitious Biographies: Vladimir Nabokov’s English Novels. The Hague – Paris: Mouton, 1977. Р. 70. Пер. мой).
Вместе с тем «Ада» отвечает одному из главных критериев жанра семейной хроники – исторические события и общественные перемены изображены в ней сквозь призму истории семьи, показательной для своего времени. В центре внимания не социальные потрясения или tranches de vie натуралистов, а драматичная история упадка блистательного и знатного рода.
Дореформенная орфография
Одна из стилистических особенностей романа и одна из (парадоксальных) трудностей его перевода на русский язык состоит в том, что многие слова и выражения в нем приводятся по-русски латиницей, сопровождаемые, как правило, переводом или пояснением в самом повествовании или в примечаниях Набокова. Последний указывает, что транслитерация во всех таких случаях основана на дореформенной орфографии, не поясняя, как само собой разумеющееся, что свободно владеющие русским языком герои иной орфографии не знают и что революционные нововведения в России, изменившие нормы правописания, не имеют к истории Антитерры никакого отношения. К тому же, как следует из мимолетного замечания в Первой части книги, русскоязычные герои, по всей видимости, плохо владели кириллицей, пользуясь преимущественно латиницей («Инструкция на русском или болгарском нисколько не проясняла дело, поскольку была написана не современной латиницей, а старинной кириллицей, чудовищной азбукой, которой Дан так и не смог освоить»).
Транслитерация русских слов и выражений в «Аде», в отличие, например, от жаргонного «надсата» в «Заводном апельсине» (1962) Э. Берджесса, знакомит англоязычного читателя с их аутентичным звучанием, воспроизводящим родную речь автора книги. Такие места в романе не менее познавательны и для русского читателя, они позволяют ему отметить, к примеру, какого разбора язык у его героев, какова их манера изъясняться, в каких случаях они предпочитают переходить на русский (а в каких на французский), насколько изысканно или обыденно то или иное выражение (все это характеризует, кроме прочего, русский словарь Набокова середины 60-х гг.) и т. п. Но как поступить с русским текстом Набокова в русском же переводе романе? То правописание, которое автор «Семейной хроники» Ван Вин, воспитанник своего домашнего наставника А. А. Аксакова, усвоил в детские годы, для современного русского читателя является в лучшем случае архаичным. В переводе, подготовленном по действующим правилам русской орфографии, старые русские формы производят впечатление, не предусмотренное художественной задачей автора (хотя само по себе обращение к дореформенной орфографии в конце 60-х гг., т. е. уже после того, как Набоков по новой орфографии издал свой русский перевод «Лолиты», может в равной мере озадачить и отечественного, и западного читателя). Возникающие на первой же странице Severnïya Territorii (как Набоков транслитерировал Сѣверныя Территорiи), а потом, к примеру, biryul’ki proshlago (бирюльки прошлаго), pozharskiya kotletï (пожарскiя котлеты), Estotskiya Vesti (Эстотскiя Вѣсти), razskazhi zhe (разскажи же), chto tam interesnago (что тамъ интереснаго) и многие другие русские слова, названия, целые фразы и стихотворные строки стали бы искусственными препятствиями в потоке привычной кириллицы. Отказаться же вовсе в русской версии романа от старой орфографии означало бы лишить читателя важного слоя оригинальной набоковской лексики и упростить замысел писателя. Поэтому в нашем переводе мы воспроизводим написанные латиницей русские слова и выражения кириллицей (выделяя их курсивом)
