— Тут тоже живут? — небрежно спрашивает он, кивнув на другую стену.
— Да… помещица…
«Здесь нельзя: какая досада!» — думает он, кусая губы и не слушая, что она говорит.
Не дав ей докончить фразы, он внезапно овладевает ее руками и притягивает к себе.
Она ахнула, пошатнулась, делает попытку вырваться. Но он ее не выпускает. Его уста шепчут бессвязные, но, в сущности, заученные слова любви.
Она слушает скорее с ужасом, чем с радостью.
— Вы смеетесь надо мною?
— Но почему же? — спрашивает он, целуя ее щеку. Она не хочет дать ему своих губ.
— Полноте!.. Вы и я… Какая же мы пара?
— Но почему же? — повторяет он, силясь повернуть к себе ее лицо.
— Ради Бога, пустите… Оставьте!.. Я так… так хорошо о вас думала… Вы такой… особенный…
— Но почему же? — нелепо твердит он, ничего не сознавая, ничего не видя, кроме ее изогнутых и манящих губ. И собственный взгляд его туп и жесток, как взгляд разъяренного самца.
Наконец… Его поцелуй хищен. Нет в нем нежности…
Она вырвалась, упала на стул и плачет. Он потерял уже власть над собою. Но она протестует. Она не дает до себя дотронуться. Она умоляет его уйти.
— Почему же?.. Разве я вам так противен?
— Ах, нет… Ах, что вы? Вы такой… необыкновенный, — плачущим голосом отвечает она.
— Вы не верите моей любви?
— Нет, конечно… Как можете вы любить меня?.. Вы смеетесь…
Он нетерпеливо пожимает плечами. Она глупее, чем он ее считал. Что за романтизм? Да еще у актрисы!.. Настоящая провинциалка… «Любить!» Конечно, о любви тут нет речи. Но кто гонится за словом?
Храп за стеной, достигнув высочайших нот и какого-то звериного, страстного напряжения, вдруг обрывается. Наступает мгновенная тишина. Затем раздается сознательный кашель проснувшегося человека.
«Пора уйти! — думает Хованский. — Какая досада!..» Но приключение начинает его захватывать. Если она, действительно, не ломается и не переоценивает себя, то ее наивность восхитительна. Это невинная девушка… Возможно ли?..
И вновь разгораясь, он умоляет ее завтра вечером разрешить ему проводить ее из театра.
Он уходит, наконец. Она слушает у окна чмоканье копыт по грязи.
В комнате остался сладкий запах его духов. Этот аромат говорит ей о другой, неведомой ей жизни, куда она никогда не войдет, как равная ему, этому белокурому принцу…
И опять звучат слова Луизы: «Но когда рухнут грани различий… Когда с нас слетит ненавистная шелуха состояний… Когда люди будут только людьми… Там я буду богата… Там я буду знатна…»
Она рыдает, пряча лицо в подушку.
Ни минуты ей не приходит в голову, что талант высоко поднял ее над жизнью, где господствуют Хованские.
Уже сереет рассвет, а она все без сна мечется на постели… Он целовал ее… Но не это волнует ее и обессиливает. Не раз за эти годы ее целовали грубо, силком, возбуждая в ней только протест и отвращение. Один Садовников… Нет, нет!.. Здесь не то… Как это ни странно, но чувственность ее дремлет. Желания ее спят. Этот человек слишком высок, слишком недосягаем для нее. Ему можно только поклоняться. Так, именно так любит Луиза Миллер Фердинанда фон Вальтера. Луиза тоже дает целовать себя, оставаясь невинной. И если Хованский завтра опять потребует поцелуев, найдется ли у нее сила отказать ему?.. «Нет, нет!..» — с тоской и восторгом думает она… Но ведь это грех так любить… Да… конечно… Но Бог простит ее… И он сам благороден. Он не потянет ее к соблазну. Он поймет ее страх. Его тронет ее чистота… Зачем она ему?
Умиленная, умиротворенная, она дремлет… И всплывают перед нею трогательные слова Луизы: «Ах, я не плачусь на судьбу… Я хочу только немного думать о нем… Я отказываюсь от него в этой жизни…»
Она уже спит. А светлые, счастливые слезы все еще дрожат на ее ресницах и скатываются на подушки…
Надежда Васильевна решила каждый вечер быть в театре. И не только потому, что это единственный интерес ее жизни. Она хочет быстрее освоиться в этой среде, ознакомиться с репертуаром и с дарованиями ее товарищей.
На сцене идет Велизарий — драма, переведенная с немецкого Ободовским.
Пьеса эффектна. Надежда Васильевна не может удержать слез, хотя Лирский-Велизарий воет в патетических местах, а актриса, играющая мстительную жену его Антонину, очень ходульна в последней сцене безумия. Роль дочери трогательна. Раевская нашла для нее жизненные интонации, трепетные звуки, правдивую мимику… Ее единодушно вызывают.
Потом идет водевиль Коровкина Новички в любви. Струйская очаровательна в роли шестнадцатилетней девочки. Но лицо Муратова холодно. Он не послал ей ни одной улыбки.
Хованский нервничает. Он чувствует на себе зоркий, тяжелый взгляд Муратова. Вообще они следят друг за другом. Как только один поднимается с места, встает и другой. Они рядом в фойе, рядом в буфете. Вместе входят они в ложу, где сидит Надежда Васильевна.
Никто из них не уходит в последнем антракте. Это два охотника, выслеживающие лисицу. Антрепренер хихикает и потирает руки. Надежда Васильевна так наивна, что не замечает тактики двух соперников. С удовольствием слушает она Муратова. Тот возмущается пьесой. Разве нет у нас Гоголя? Его Тяжбы, Игроков, Ревизора?.. Разве нет у нас Мольера? Как обидно за публику, за это студенчество, которое рвется в театр, а ему вместо хлеба дают камень!..
Спектакль кончен. Надежда Васильевна выходит из ложи. Хованский ждет ее у лестницы, уже в шинели.
— Не позволите ли вы мне проводить вас, уважаемая Надежда Васильевна? — спрашивает Муратов.
Она краснеет. Она растерялась. Хованский подходит, бледный от злобы.
— Надежда Васильевна… Я вас жду, — тихо, но значительно говорит он…
— А!.. — коротко срывается у Муратова. — Прошу извинения…
Как долго помнила Надежда Васильевна это выразительное «А!..» Она смущена, взволнована. Ей жаль Муратова.
— Он хочет вас купить, — резко, неожиданно для самого себя говорит Хованский, когда захлопнулась за ними дверца кареты.
— Что?.. Что такое?
— Я говорю, что Муратов хочет вас купить. Он так богат…
— Боже мой!.. Но разве я крепостная, чтоб меня можно было купить?..
Даже губы ее дрожат от обиды.
— Он вам не нравится?.. Он имеет большой успех.
— Мне никто не нравится! — гневно срывается у нее.
— Даже я? — вкрадчиво спрашивает он и обнимает ее.
Но она отворачивается. В сердце жгучая боль. Она так гордилась уважением своего единственного «друга»…
— О чем вы плачете? — удивляется Хованский.
— Это пройдет… простите… Не говорите мне только ничего о Муратове.
Карета останавливается.
— Что это такое? — спрашивает она, не узнавая местности. — Где мы?..
— Я прошу вас ко мне, на чашку чая…
— Нет… нет… ради Бога!.. Прикажите ехать домой…
Но за стеклом уже стоит высокая фигура лакея.
— Выходите, — стиснув зубы, говорит Хованский, когда дверца отперта. И он выскакивает из экипажа.
Боясь скандала, боясь насмешки лакея, поборов свою дрожь и возмущение, она покорно выходит. Опираясь на руку Хованского, она поднимается по освещенной лестнице в его кабинет;
Нет… Чего ей бояться?.. Князь Хованский не может быть низким, развратным, ничтожным. Он не оскорбит ее. Не будет играть ее чувством.
Всюду ковры, коллекция дорогих трубок и драгоценного оружия, неподдельная красного дерева мебель empire. Удушливо пахнет табаком и духами.
— Садитесь… вы моя гостья, — говорит он и звонит в колокольчик.
— Подайте чаю, вина, фрукты, конфеты…
Она прихлебывает чай из тонкой прозрачной чашечки. Но от вина отказывается. Хованский пьет, и лицо его краснеет. Вдруг он встает и запирает дверь на ключ.
Когда он подходит к Надежде Васильевне, она видит его тупой, воспаленный взгляд. Как изменилось его лицо!.. Ей страшно.
Она невольно встает. Но он грубо хватает ее в объятия.
— Оставьте… Пустите… или я закричу! — гневно говорит она.
— Не надо ломаться, — сквозь зубы отвечает он. — Если я вам нравлюсь, зачем вы меня мучите?
— Но я не хочу этого… Я ничего не хочу! — с отчаянием кричит она. — Вы меня обманули… Зачем вы привезли меня сюда?.. Ах… от вас я этого не ждала…
С неожиданной силой она вырывается из его рук и отбегает. Теперь между ними тяжелый стол.
Другая заплакала бы. Но она слишком возмущена. Ее глаза пылают от гнева. Ноздри раздуваются.
— Что же вам надо? — спрашивает он, взбешенный, совсем теряя над собой власть. — Вы не девочка. Вы сами понимаете, что жениться на вас я не могу… Чего вы ждете?
— Любви! — срывается у нее страстный крик. — Только любви…
Он молчит одно мгновение. Как он ни зол, но ему хочется рассмеяться.
— Разве я не люблю вас?
— Полноте!.. Какая это любовь? Я с двенадцати лет слышу об этом… Оказывается, и здесь все то же… Ах, зачем я в вас поверила! Выпустите меня!.. Слышите? — она топает ногой. — Отворите сейчас дверь!.. Я ни минуты не останусь у вас…
