рубахах и жилетах мастеровых, работницами в платьях в крупный горошек, а также аккомпанементом из балалаек и гармошек.
Когда мсье Пуаре впервые попытался учить его кадрили, Саша не сдержал удивления: «Но это же русский народный танец». «Это деревенский французский танец!» — возмутился учитель.
Лансье — довольно медленный вариант кадрили, но это почти не спасало. Все пять фигур присутствовали. Распорядитель называл их по-французски, мадемуазель Шувалова честно подсказывала:
— Шассе… амбуате… балансе.
За полтора года он освоил терминологию.
И даже отличал «шассе» от «гляссе», хотя и то скользящий шаг, и то скользящий шаг. Амбуате — это переступить с ноги на ногу, а балансе — этак покачаться из стороны в сторону.
Но Саша слишком боялся запутаться, чтобы отвлекаться на дозволенные речи о погоде и литературе.
С дядей Низи, как кавалер, он не шёл ни в какое сравнение.
Николай Николаевич легко танцевал в соседней паре с очередной нимфеткой.
Её Саше тоже представили. Девочку звали Дарья Опочинина, и она была дочерью флигель-адъютанта. У неё было приятное лицо в обрамлении светлых кудряшек. С ней Саша танцевал вторую кадриль, что было тоже нетривиально, то есть не до разговоров.
После чего Саша решил, что до обещанной Тютчевой мазурки с него хватит, и решил просто осмотреться.
Какой гешефт может получить с бала человек, к танцам равнодушный? Физическую нагрузку и нетворкинг. Кажется, нашлись деньги на химическую лабораторию. Уже неплохо.
Он окинул взглядом зал в поисках кого-нибудь интересного.
Юный цвет российского дворянства весело танцевал французскую кадриль. Третью по счёту, если считать лансье. Вдоль стен за гамбсовских стульях сидели девочки, которые не пользовались успехом или по каким-то причинам пропускали танцы. Ибо, если девушка кому-то отказала, она по этикету обязана была танец пропустить, ибо неприлично тут же соглашаться танцевать с другим кавалером, только что отказав предыдущему.
Так как здесь царил принцип «приехал на бал — танцуй», а больше трёх танцев с одной и той же дамой было танцевать неприлично, если вы не помолвлены, то девушек у стен было не так много.
Саша окинул их взглядом и заключил, что большая часть относится к первой категории. Нескладные подростки женского пола, к тому же пубертатные прыщи никто не отменял.
Но одна девочка показалась ему странной. В общем-то, подростковая угловатость присутствовала, лицо было не то, чтобы некрасивым, но вполне заурядным, да и нос великоват.
Странным было то, что девочка держала в руках. Саша сначала решил, что это типичная бальная книжка (или «карне»), куда дамы рядом с номером танца записывали имена кавалеров, приглашения которых приняли. Но карне обычно в ладонь шириной, а книга, которую девочка держала в руках была в два раза больше и довольной толстой, страниц этак в триста.
И обёрнута в белую бумагу, очевидно, чтобы скрыть название.
Саша предположил, что это какие-нибудь «Опасные связи» Шодерло де Лакло.
Что было ещё интереснее.
Рядом с девочкой стояла скромно одетая женщина, очевидно, гувернантка и осуждающе смотрела на подопечную.
Тем временем кадриль кончилась, и дядя Низи шёл с противоположного конца зала, ведя за руку очередную куклу в светлых кудряшках. Следующим танцем был вальс, который считался «мелким» танцем, вальсов было несколько.
Тогда Саша щёлкнул каблуками, поклонился девочке с книгой и сказал:
— Разрешите представиться? Великий князь Александр Александрович!
Девочка посмотрела с безграничным удивлением. Встала, присела в реверансе и тихо сказала:
— Евреинова Анна Михайловна.
Саша знал, что Евреиновы — древний русский и православный дворянский род, однако фамилия ей подходила: черненькая и глаза умные.
— Дочь коменданта Петергофских дворцов генерал-майора Евреинова, — добавила гувернантка.
И посмотрела на Анну Михайловну, испуганно и умоляюще одновременно.
— Позвольте мне иметь удовольствие пригласить Вас на вальс, — сказал Саша.
Евреинова улыбнулась и подавала руку.
Гувернантка вздохнула с облегчением.
В вальсе Саша чувствовал себя увереннее, чем во всем остальном, и мог разговоры разговаривать.
— Готов поспорить, что предыдущему кавалеру вы отказали, — заметил он.
— Он не пользовался репутацией умного человека… — объяснила Анна Михайловна. — И мне не хотелось тратить на него время.
— Лестно, — улыбнулся Саша, — значит, на меня можно.
— Я всем буду рассказывать, что танцевала с самим автором российской конституции, изобретателем телефона и спасителем Ростовцева.
— Я рад, что вы цените во мне то, что того заслуживает. Признаться, меня заинтересовала книга, которую вы читаете. Я сначала подумал, что это карне, но формат другой и ничем не украшена.
— Я не веду бальную книжку, — заметила девочка. — Во-первых, это пошлое тщеславие. Во-вторых, меня приглашают не так часто, чтобы я не могла этого запомнить.
— Тогда это, наверное, французский роман…
— Нет.
— Не читаете французских романов?
— Я их давно все перечитала, лет в двенадцать.
— Значит, это список моей конституции, — предположил Саша.
— Вы близки к истине, но нет, не угадали. Вашу конституцию я прочитала почти год назад. Достойно. Но это не она.
— Тогда «Полярная звезда», — сказал Саша, — ибо «Колокол» по формату не подходит.
— Нет, — улыбнулась она, — это «Опыты по истории русского права» Бориса Николаевича Чичерина.
— Имею честь быть лично знаком. И зачем прятать под белой обложкой столь уважаемого автора?
— Неуместно на балу. Но я не хотела терять время. Меня не так часто приглашают, чтобы не было возможности читать.
— Не любите балы?
— Не очень. Но мой отец был так счастлив, что меня сюда пригласили, что я не могла отказать. Он давно мечтал об этом.
— А вы сами, о чем мечтаете?
— О невозможном, — печально улыбнулась Анна Михайловна.
— Летать по воздуху, как Дэниел Юм, ходить по воде, строить замки взмахом руки?
— Я бы хотела стать правоведом.
— И что в этом невозможного?
— Я думала, вы будете смеяться.
— Что в этом смешного? Как я посмотрю, в Свете склонны смеяться по странным поводам. Только что моя тётя жаловалась мне, что над ней смеются за то, что она открыла больницу для бедных и сама делает перевязки. По-моему, здесь есть люди и посмешнее. Вам что больше нравится училище Правоведения или юридический факультет Санкт-Петербургского университета?
— Вот уже и смеётесь…
— Нисколько. Я поговорю с Петром Георгиевичем Ольденбургским, когда он вернётся в Россию, он же попечитель училища Правоведения. Скажу, что у меня есть человек, который очень хочет. Наверное, надо будет экзамен какой-то сдать, а потом мы его поставим перед фактом.
— Даже если согласится Петр Георгиевич, мой отец не согласится никогда.
— Я ещё могу Кавелину написать. Если с Училищем правоведения не выйдет, можно рассматривать Санкт-Петербургский университет.
После скандала с запиской об освобождении крестьян Константин Дмитриевич был вынужден уехать заграницу «на лечение». Но к осеннему семестру успел вернуться в
