Россию, продолжил преподавать на кафедре гражданского права и входил в совет университета.
— Хорошо, — кивнула Евреинова.
— Так что пишет Борис Николаевич Чичерин? Я к стыду своему не читал ещё.
— Я тоже только начала. Первая статья об истории русской общины. Он пишет, что у нас община вовсе не унаследована от патриархальных времён, и что в средние века никакой общины не было, каждая крестьянская семья владела своим участком земли, которую могла и продать, и бросить, перейдя к другому князю. И никакая община даже не знала об этом.
— Интересно, — сказал Саша. — Откуда же взялась община?
— Когда Петр Великий учредил подушную подать, семьям, в которых было много детей, но мало земли, стало трудно платить налоги. И тогда государство стало заботиться о том, чтобы им прирезали землю.
— То есть община — это чисто фискальная штука! Никакой не пережиток первобытно-общинного строя и ни зародыш социализма, как у нас думают некоторые мечтатели, вроде Герцена. Я всегда подозревал, что все эти социалистические штуки нужны только затем, чтобы было удобнее стричь стадо.
Она усмехнулась.
— Прочитаю обязательно, — добавил он, — и Ростовцеву подсуну, если он ещё не читал. Вот оно оказывается, как! Петру Алексеевичу нужно было пробить окно в Европу. На процесс рубки понадобились деньги, и он придумал подушную подать, которая привела к возрождению патриархальной общины и чёрному переделу, что просто не могло не затормозить развитие экономики. А значит, мы не преодолеем последствия крепостного права, пока не отменим подушную подать, её надо одновременно с эмансипацией отменять. Иначе смысла нет! Потому что передельная община останется, чтобы платить подушную подать. И будет дальше нас тормозить.
Звуки вальса уже затихли, а он ещё продолжал говорить.
— Извините, — наконец сказал он.
И отвёл свою даму на место.
— Мне обещала мазурку одна сторонница общины. Сейчас она у меня попляшет! А вы пишите мне, если что-то интересное вычитаете, а то я опять слона-то и не замечу.
Объявили мазурку. Саша пригласил Тютчеву и тут же поделился с ней своим открытием.
— Нет в крестьянском обществе ничего исконно русского, Анна Фёдоровна! Это следствие налоговой реформы Петра Первого.
— Чичерин всегда был западником, — заметила Тютчева. — У сербов и болгар до сих пор есть община.
— У них она может быть и дожила до нашего времени, но не у русских. Анна Фёдоровна, что вы защищаете!
— Прочитаю, — пообещала Тютчева. — Следите за фигурами.
Да, пару раз ошибся, но удержался на ногах. Мазурка — танец сложный и громкий. В нём есть что-то от чечётки. Действительно паркет гремит. А кавалеры подпрыгивают с ударами ног в воздухе и пристукиванием каблуками.
Получалось у Саши так себе, так что он испытал некоторые облегчение, когда надо было опуститься на одно колено, и Тютчева заскользила вокруг него.
После мазурки был небольшой фуршет с ананасами, мандаринами и чаем с пирожными, пирогом и бланманже, то есть белым сливочным пудингом, похожим на панна-котту, но с запахом и вкусом миндаля.
А потом бал завершился полонезом, где Саша чинно вышагивал в паре с тётей Александрой Петровной.
Только утром его просветили, чего от него требует этикет.
Глава 8
Кто девушку танцует, тот и знакомится с её папенькой. Так что ближайшие два дня Саша обязан был посвятить визитам.
В тот же вечер он попросил Гогеля принести из дворцовой библиотеки Тютчева (всё, что есть).
Утром прибыл единственный сборник «Стихотворения» 1854 года издания.
— И всё? — удивился Саша.
— Да, — кивнул Григорий Федорович.
Саше казалось, что у Фёдора Ивановича должно быть ещё до фига густопсовой, скрепной, имперской, антизападнической публицистики.
До полудня наносить визиты всё равно неприлично, так что прочитать сборник в 60 страничек со стихами, отчасти знакомыми с детства, не составило труда.
В основном, пейзажная лирика и про любовь, но в конце автор не удержался и ввернул про «Христов алтарь» под сводами Святой Софии, всеславянского царя и колокол в Царьграде.
И Саша крепко задумался, как бы с автором не подраться. А то тут от различных взглядов на славянский вопрос до пары пистолетов не то, чтобы очень далеко.
Во избежание Саша освежил в памяти «Грозу в начале мая» и убедился, что наизусть расскажет.
Итак, Невский проспект, 42. Один из домов, относящихся к Армянской церкви Святой Екатерины, или дом Лазарева по имени главы армянской общины Ованеса Лазарева.
В соседнем доме номер сорок Саша был осенью у попечителя Делянова.
Какое отношение Фёдор Тютчев имел к армянам, Саша понятия не имел, но жил Фёдор Иванович именно здесь: в доме 42.
Как истинный поэт, консерватор и сторонник традиционных ценностей Фёдор Иванович имел трёх жён. Точнее двух в каждый момент времени, ибо первая, приходившая матушкой Анне Фёдоровне, умерла лет двадцать назад, а третья появилась не так давно, ибо приходилась той же Анне Фёдоровне подружкой по Смольному институту и была примерно её ровесницей.
Третью звали Елена Денисьева. Из-за истории с Тютчевым её выгнали из института Благородных девиц, отказали в месте фрейлины, перестали принимать в уважающих себя домах, ее тетушку, служившую в Смольном инспектрисой, отправили в отставку, а дочь от Тютчева как незаконнорожденную записали в мещанское сословие, хотя смолянку Елену Денисьеву тоже не на помойке нашли.
И только репутация Фёдора Ивановича никак не пострадала.
Между тем, его вторая жена, которую Анна Фёдоровна называла «Мама́», переносила всё стоически и, будучи урождённой баронессой из старой австрийской аристократии, содержала на свои деньги мужа вместе с любовницей. Ну, гений же!
Увидеть эту святую женщину Саша не рассчитывал, ибо всю зиму она проводила заграницей.
Фёдор Иванович тоже любил Европу, несмотря на всю свою скрепность, и ездил туда попеременно: то с женой, то с любовницей.
Интрига заключалась в том, осмелится ли Тютчев встретить великого князя с Денисьевой.
Нет, не решился. Фёдор Иванович был один.
Тютчев был щупл, невысок ростом, обширный лоб, переходящий в лысину, окружали мягкие седые волосы в поэтическом беспорядке, глаза рассеянно смотрели через маленькие круглые очки, а на плечи был накинут большой светлый плед с кистями. Прямо поверх парадного мундира.
Саша подавил смешок. Ну, да! Зима же, холодно.
Хозяин пригласил к чаю.
— Да, конечно, — кивнул Саша. — Я давно мечтал с вами познакомиться.
— Вам же не нравятся мои стихи, — заметил Тютчев.
— Анна Фёдоровна рассказала? — улыбнулся Саша. — Мне их стоило перечитать. Оказывается, мне не нравится гораздо меньше, чем я думал. Но про всеславянского царя на троне Царьграда… написано хорошо, но утопия.
— Почему же? — с ироничной улыбкой вопросил поэт, но глаза его вспыхнули за
