очками. — Всю земную историю империи сменяли друг друга: Вавилон, Персия, греческая империя Александра Македонского, Рим и, наконец, Византия. Россия — наследница Византии, великой православной империи.
— Гм… — сказал Саша. — То есть пятая империя. Разве Москва — не Третий Рим?
— Третий…
Взгляд Тютчева стал рассеянным и ушёл в себя. Кажется, он не знал знаменитой цитаты.
— Ну, как же? — удивился Саша. — Это какой-то наш монах сказал, старец Филофей, если не ошибаюсь, в шестнадцатом что ли веке: «Москва есть Третий Рим, два Рима пали, третий стоит, а четвёртому не быть».
— Это упрощение, — возразил Тютчев, — шестому не бывать. Но хорошо сказано! Я почему-то не слышал об этом старце. Вы где-то об этом читали, Ваше Высочество?
Саша пожал плечами.
— Во сне. Мне казалось, что это очень известное высказывание. Я правда не понимаю, где в этой концепции империя Карла Великого.
Глаза Тютчева вспыхнула вновь.
— Империя Карла Великого — это ложная западная империя, освященная папством. Есть только одна истинная законная империя — восточная и православная. И сейчас — это Россия — единственная наследница Византии. Поэтому русский царь должен стать вселенским царём, а римский папа́ — только одним из подданных.
— Понятно, — кивнул Саша и отпил чай, — а почему восточная империя законная, а западная — нет?
— Потому что запад отпал от истинной православной веры и принял догматы, противоречащие решениям вселенских соборов, что привело к церковному расколу протестантизма и в конце концов — к погружению в пучину рационализма.
— Ясно, — сказал Саша, — восточная империя правильная, а западная — нет, потому что у нас правильно считают, что святой дух исходит от Отца через Сына, а на богомерзком Западе — неправильно, что от Отца и Сына.
— У нас от Отца, — заметил Тютчев.
— Где-то я читал про «через Сына», — сказал Саша.
— Было в Византии такое богословское мнение.
Наверное, Саша не смог скрыть усмешку.
— Вы считаете это неважным? — спросил Тютчев.
— Я не понимаю разницы, Троица же едина. Более того, я думаю, что любой мало-мальски образованный католик найдёт тысячу аргументов для доказательства правильности западной версии христианства и неправильности восточного. Кажется, наш Чаадаев считал, что беда России в том, что она приняла схизму и потому откололась от магистрального пути развития европейской цивилизации. И поэтому у нас всё плохо.
— Материальное — не критерий хорошего и плохого! Зато у нас истинно православный народ, до самой глубины души проникнутый христианством.
— Я встречал другой взгляд на народ, — заметил Саша, — что он у нас крещён, но не христианизирован, что он воспринимает христианские молитвы как набор языческих заклинаний и ничего не знает об истинном учении Христа.
— Вы совсем мало знаете народ!
— Возможно. Но когда я сидел на гауптвахте, и мне позволили читать только Библию, она была на французском языке. Поскольку её нет на русском.
— Она есть на славянском. Это католикам пришлось переводить её на национальные языки, потому что народ не понимал латыни.
— Народ понимает церковнославянский?
— Лучше, чем французы латынь.
— Лучше, чем французы французский?
— Книги не главное, Ваше Высочество! Главная народная вера.
— Угу! «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».
— Но русский народ поднялся в защиту веры и смог победить Наполеона!
— Не думаю, что вера была главным. Банальная ксенофобия да месть тем, кто сжёг родные хаты и вытоптал поля. Не думаю, что русские крестьяне, шедшие в партизаны, вообще понимали, чем православие от католицизма отличается.
— Знание догматов не так уж важно, — возразил Тютчев, — Бог и так защитит свою паству.
— Я так высоко не летаю, — усмехнулся Саша, — я стою на земле. Материальной. И пользуюсь неуважаемым вами разумом. И я вижу, какая железнодорожная сеть в Европе и какая у нас (одна дорога Петербург-Москва). А железнодорожная сеть — база развития экономики, а экономика — база для войны. Поэтому для меня совершенно ясно, что, если мы сейчас полезем Рим завоёвывать и превращать Папу в подданного, это полностью обескровит Россию, и по этому самому миру мы и пойдём. С сумой перемётной. И в драных лаптях!
— Я не имел в виду завоевание, — сказал Тютчев. — Православная империя не должна быть основана на насилии.
— Католики вдруг прозреют, примут православие и пойдут под руку русского царя?
— Из всех ваших рассуждений вы исключаете одно: Бога! А для него всё возможно!
Саша уж было хотел ввернуть, что не нуждается в этой гипотезе, но сдержался и примирительно сказал:
— Только смиренно отдаю себе отчёт в том, что не знаю его воли. Но да, мы с вами не договоримся, потому что основы не совпадают: я исхожу из логики, а вы из веры. Для вас аргумент: решения вселенских соборов, а для меня — развитие железнодорожной сети. Давайте я вам лучше ваши стихи почитаю:
Люблю грозу в начале мая…
Он дочитал до конца, и собеседник, кажется, немного остыл.
— Прекрасно! — заключил Саша.
Тютчев заулыбался.
— Но меня удивило одно, — продолжил Саша. — Я хотел перед встречей с вами почитать вашу публицистику, а мне принесли один сборник стихов. Где же изложена ваша концепция?
— Вы читаете по-немецки?
— С трудом, но мне полезно.
— Тогда пойдёмте.
Они перешли в библиотеку, и хозяин вручил ему несколько статей в немецких газетах и брошюру на французском языке. Саша с некоторым трудом прочитал названия: «Письмо русского», «Россия и Германия» (письмо редактору немецкой «Всеобщей газеты», где собственно и было напечатано), «Римский вопрос» и брошюра «Россия и революция».
Саша поблагодарил, но всё же спросил:
— А на русском нет?
— Ходит в списках, — признал хозяин.
— Вас не публиковали на родине или всё это не было предназначено для отечественной аудитории?
— Я не мог стерпеть ненависти, которую испытывает Запад к России, и все их нападки на нас и те небылицы о нашем варварстве, агрессивности, воинственности и имперских амбициях, которые они о нас распространяют. Так что не мог этого не написать.
«Небылицы об имперских амбициях! — усмехнулся про себя Саша. — А как же пятая империя и подданный Папа? Ах, да! Это же Господь должен установить. Без пролития крови».
— Враждебное к нам западное общественное мнение при нашем молчании на свой лад судит о нас и всегда выносит решения самые противные нашим интересам, — продолжил поэт. — Мы должны положить конец такому положению дел, а не отдавать победу в споре враждебному мнению. Между тем на Западе жадно тянутся ко всему, дающему постоянство и надежду на будущее и мечтают слиться с чем-то великим и могучим. Мы должны возродить наше знамя среди столкновений разных мнений, раздирающих Европу, и тогда там отыщутся помощники, хотя раньше были
