– Корнелиус? Ты Корнелиус? – повторил он, ещё сомневаясь. – Вот так встреча… Как ты здесь очутился?
Выглядел он немного растерянным.
– Я здесь очутился, потому что искал счастья, которого ты мне желал, – улыбаясь, ответил я.
– Так ты что, удрал от своего хозяина? – он тоже засмеялся.
– Значит, этого ты мне и желал – я правильно понял?
– Нет, я просто хотел, чтобы жизнь была тебе в радость, а там уж сам решай. Ты решил перебраться в город?
Он оглядел мой изрядно потрепанный дорогой наряд, и под его взглядом мне стало не по себе. Вид у меня тогда был, право слово, совсем как у бродяги, хоть я и старался каждый вечер чистить одежду от грязи. Как Жюст не сторонился ехать со мной, – подумалось мне.
– Не совсем так, Ансельми, но вот случилось, что я добрался до Парижа и хотел бы остаться здесь на время.
Я заметил, как в нем начинает просыпаться интерес к моему неожиданному появлению.
– Что же, я рад, конечно, если ты сам рад. А где думаешь остановиться?
– Не знаю пока, я приехал этим утром.
– Твой хозяин тоже в городе?
– Нет, я здесь один.
– Один? Как же ты сюда добрался?
Он продолжал улыбаться, теперь я видел: он рад нашей встрече, но даже Ансельми я не был готов рассказать о моих приключениях, а потому старался заговорить о том, что волновало.
– Не знаю, как смогу устроиться. Может, попробовать получить работу, как ты думаешь, это удастся?
Ансельми задумался. Казалось, мои путаные ответы его особо не смутили.
– Получить работу? Пожалуй… Послушай, меня уже ждут, нужно возвращаться. Где ты будешь, как тебя найти?
Я неопределенно пожал плечами.
– Могу быть поблизости и приду, когда ты скажешь.
– Хорошо, приходи вечером на это же место.
Он собрался идти, но я удержал его.
– Ансельми, и ещё: не знаешь ли, где бы я мог оставить на время лошадь?
В задумчивости он потер подбородок, но быстро нашелся.
– Лучше тебе сейчас пойти в аббатство. Спросишь отца Бернара, скажи: я прислал, он меня знает. Спроси, возьмут ли на время твою лошадь, думаю, они будут рады принять её в хозяйство.
Не успел я сделать десятка шагов, как он снова меня окликнул:
– Если ты голоден, тебя смогут накормить – они всегда оставляют еду неимущим. Не найдешь отца Бернара в церкви, иди в больницу – он может быть там.
На том мы расстались до вечера.
*****
19Следуя описанию, что дал мне Ансельми, я довольно быстро добрался до аббатства, собственно, требовалось только подняться вдоль улицы и обогнуть несколько построек. Дальше дорога вилась вдоль какого-то заросшего оврага с мелким ручьем и в конце уперлась в самую ограду монастыря. За оградой виднелись строения разной величины, потемневшие и постаревшие. Возле одного из них монах помогал сгорбленному старцу подняться на ступени, очевидно, это и была больница, я же, ступив за ограду, направился в церковь, возвышавшуюся напротив.
Литургия свершилась недавно. В церкви повсюду горели свечи, пары расплавленного воска мешались к сладковатому запаху, поднимавшемуся от курильницы, я с удовольствием вдохнул его, после гнилых испарений улиц он действовал исцеляюще. Стояла тишина, монахи разошлись на послушание, лишь один из них чистил лампаду в пределе девы Марии. Я спросил его об отце Бернаре, тот сначала сделал вид, что не слышит, но потом всё-таки слез со скамьи и нехотя за ним отправился.
Чувствуя, как сильно устал, я опустился на пол. Прошлая жизнь в деревне заставляла ходить в церковь, однако быть её ревнителем мне никогда не доводилось. В душе все побаивались священников, и хотя бы видимо старались держаться установленных правил, дабы не навлечь их гнев, чреватый дурными последствиями. Но саму жизнь и без того переполняли бесконечные лишения, болезни и заботы о насущном, чтобы ещё задумываться о страданиях после смерти, о коих непрерывно толковали святые отцы. К тому же, теперь с уверенностью я мог говорить: никто не знает, что приготовлено нам завтрашним днем, так много ли смысла задумываться до его наступления? И в тот час я без боязни смог сюда прийти, опасаясь больше, как смогу вынести тяжесть от содеянного при жизни, чем получить осуждение святых угодников, обступавших со стен храма, тем более, что в их глазах не было заметно укора. Глядя на их опечаленные лица, я снова чувствовал желание говорить о своём несчастье в надежде избавиться от тяжести гнетущей, оставшейся в душе после смерти Пикара, хотя про себя соглашался с Жюстом – это небезопасно. Но Жюста не было рядом, на добрые советы рассчитывать не приходилось, я оказался одинок со своими мыслями.
Ведь я не вынашивал планы, желая другому смерти. Ни наяву, ни во сне никогда об этом не мыслил, всё произошло по роковой случайности. Почему же я должен лишиться за это своей жизни, словно преступник, погрязший в тяжких грехах? Неужели, оступившись единожды по неосторожности или недомыслию, человек теряет право быть прощенным, а единственная плата за случившееся – только собственная жизнь? Но что изменит новая смерть, кому она требуется, не лучше ли привести его к раскаянию, тем более, если он сам об этом молит, как о великой милости…
Размышляя, я смотрел на изваяние, будто намеренно установленное передо мной: Дева Мария с венцом из цветов и несмышленым младенцем на коленях. Младенец тянул ко мне руку, словно просил защиты, предчувствуя несправедливость этого света. На глаза мои навернулись слезы. Разве я сам не такой же беспомощный, волей случая принужденный бежать, скрываться даже от родных и дрожать при мысли, что содеянное откроется. Всего я лишился, даже поддержки в нелегкий час, а как она мне требуется…
И я решил искать другого покровительства, дерзнул обратиться к Деве святой милосердной, прося о заступничестве и наставлениях. В безмолвии встал на колени, глаза Марии были устремлены поверх моей головы, и тщетно я пытался поймать её взгляд, строгий, но понимающий, и с жаром молился в убеждении, что все слова, произнесенные с мыслью о раскаянии, находят в ней отзыв. Я просил указать на возможность исправления, не забирая при этом жизнь, но даровать мне время, дабы успокоить душу и заново обрести себя. В молитвенном порыве сложил руки, даже закрыл глаза, и не смог вовремя заметить человека в широком черном одеянии, который остановился рядом, впрочем, не показывая при этом никакого нетерпения. Осознав, что человек ждет меня, я поторопился подняться, и отец Бернар дал свое благословление.
– Ты хотел меня видеть, сын мой?
Отцу Бернару вряд ли было больше тридцати. Ни видом своим, ни лицом он не походил на знакомых мне священников, пожилых и раздобревших за годы неспешной деревенской жизни. Не могу сказать, что он мне сразу чем-то понравился, но его узкое, с тонкими бровями лицо хранило спокойствие, таким же спокойствием, скорее, обретенным после долгих молитв, чем данным при рождении, веяло от всей его фигуры. Сложив руки, он участливо смотрел на меня. Это располагало к разговору, я кратко объяснил своё появление, отец Бернар слушал, не перебивая. Потом спросил:
– Откуда ты родом?
Я ответил.
– А как ты пришел в Париж?
В нескольких словах я рассказал о путешествии вместе с гвардейцем. Отец Бернар заметно удивился.
– Это гвардеец совратил тебя бежать из дома?
Я объяснил, что вовсе нет, я ушел по своей воле, однако отец Бернар или не совсем понял, или отказывался в это поверить, спокойствие оставило его, и выглядел он сильно возмущенным.
– Что можно сказать о человеке, соблазнившем невинное дитя на побег из родного дома? Его Преосвященство давно считает гвардию рассадником зла, я полностью разделяю его мнение. И где теперь этот гвардеец?
Вопросы нравились мне всё меньше, я перестал отвечать, стоял, уткнувшись глазами в пол, переступая с ноги на ногу. Отец Бернар немного смягчился.
– Ну, хорошо, что ты намерен делать дальше, зачем ты хочешь оставить нам свою лошадь?
На это я ответил, что хочу попробовать найти работу в предместье, чтобы остаться здесь на какое-то время.
– Почему же ты не желаешь вернуться домой? Может, тебя прельстили пустые обещания?
Я опять молчал. Не дождавшись ответа, отец Бернар вздохнул.
– Где твоя лошадь?
– Осталась у ворот.
– Это непредусмотрительно, сын мой, – он повернулся к монаху, который по-прежнему возился с лампадами. Тот послушно направился к выходу. Когда монах проходил мимо, я поймал его взгляд, вероятно, он расслышал наш разговор и теперь пожирал меня глазами. Мне же отец Бернар коротко бросил:
– Ступай за мной.
Пришлось идти следом. Мы пересекли широкий двор и вошли в дом, стоявший возле самых ворот, он оказался трапезной. Длинные, аккуратно убранные столы говорили, что монастырская братия немалого числа. Отец Бернар указал место в углу, а когда я уселся, принес ломоть хлеба, я вцепился в лепешку обеими руками, только сейчас понял, как голоден.
