— У них был воровской сход. Всех воров Сахалина. И Таксист показал всем, как надо работать. Вроде наглядного урока преподнес. Чисто сработал. Все украденное себе взял. Мы, честно говоря, грешили на Лешего. Он в этом деле не участвовал. Но раскрылась истина недавно. Таксист погорел на купюрах, какие в нашем банке пропали. Взяли его в Южном. Здесь он немного пробудет. Надо успеть.
— Опять же закавыка. Таксиста, если и будут выручать, то только обычные ворюги. Или если фартовые, но без Лешего. Этот не станет свою голову вместо чужой в петлю совать, — ответил Герасим.
— Таксист — не простой вор. Он — пахан, так зовет его воровская «малина». И выручать такого обязан тот, кто не ниже по признанию. Уж это я от отца знаю. Иначе Лешему дальше Охи все пути будут закрыты. А ему отсюда и теперь надо бы уйти. Но опасается. Выжидает время. Если не поможет, оставит в беде Таксиста, потом несдобровать. У воров разговор короткий. Разборка за трусость не только из паханов и закона выведет, а из шкуры вы-тряхнет.
— Леший один на это не пойдет.
— Просто не справится, — поддержал Петра Герасим.
— А где содержится Таксист?
— В тюрьме, где еще?
— Охрана чья? — уточнил Петр.
— Из области. Те, кто конвоировали.
— Нам не доверяют, — покраснел Одинцов.
— И есть за что, — оборвала Ирина.
— А кто — «утка»?
— Старый кадр. Проверенный.
— Не продаст тебя?
— Нет. Его мне отец посоветовал. Он с ним много лет работал негласно.
— Нам с ним надо встретиться. Все обговорить, — предложил Герасим.
— Ни в коем случае! Я сказала не для этого. Его не надо знать. Он — свое выполнит. Вы хоть потом не оплошайте. Не посылайте Лаврова и его группу. Я после побега Бурьяна им не доверяю, — не согласилась Кравцова жестко, бесповоротно.
— Тогда, какую роль нам отведете? Ловчих псов? Даже с «наседкой» не хотите познакомить.
— А зачем? Его инструктировать не надо. Он знает, что требуется, и выполнит все безукоризненно. За это я могу поручиться, — заявила Кравцова.
— Что ж, воля ваша. Но хоть поставьте нас в известность, когда осведомитель вернется из тайги, чтобы на этот раз не говорили о наших оперативниках столь пренебрежительно, — сказал Петр, не скрывая раздражения.
— Именно для этого я и пришла, чтобы частично ввести в курс дела и опередить ваши необдуманные либо опрометчивые шаги по поимке беглецов. Я так и предполагала, что ничего умнее не найдете, как устроить облаву в тайге с участием всего личного состава, включая собак. Громкий получился бы маскарад. А вот за результат — не уверена. Ведь на охоте, пусть даже хорошо организованной, гибнут не только звери… Потому воздержитесь от эффектных операций.
— Знаете, ваш тон уже перешел за рамки назидательности и морали: я понимаю, вам обидно за случившийся побег. Нам — не просто больно, а и оскорбительно слышать такие отзывы о своих сотрудниках. Поверьте, вы очень ошибаетесь. И, возможно, скоро в этом убедитесь, — перешел на официальное «вы» Одинцов.
— Если в прокуратуре уже все решили и обдумали, мы, конечно, выделим дополнительную охрану для тюрьмы. Как я понял, все остальные действия прокуратура берет на себя? — поинтересовался Герасим и, наигранно рассмеявшись, добавил: — Ну, что ж, как говорят, баба — с воза, коню легше. Мы не станем больше предпринимать какие-либо действия по поимке Лешего и беглецов. Это — на вашей совести. Желаем удачи! — открыл дверь перед Кравцовой и, едва она вышла, сказал: — Высокомерная пустышка! Она еще столько дров наломает в этом деле, что многих удивит. Сравнила помощь наших ребят и какого-то осведомителя, он саму ее ворюгам за стольник запродаст! У всех у них нутро гнилое! Никому не верю до конца! Но пусть она лоб в шишки и синяки набьет. Может, мозги появятся! — злился Герасим, меряя кабинет аршинными шагами.
А через три дня позвонил Одинцову прокурор города. Извинившись за несдержанность Кравцовой, сказал, что минувшей ночью был убит осведомитель — надежда Ирины. На нем лежала записка — смерть сексоту! Труп информатора был изуродован. Его не просто били, а и пытали. Конечно, фартовые. Видно, попал осведомитель в руки Лешего. Тот покуражился. Всю злобу выместил.
— Давайте что-то предпринимать. Сообща. Иначе этот негодяй и до нас доберется, — говорил прокурор срывающимся от негодования голосом.
Но Кравцова стояла на своем:
— Видимо, подвела связника привычная осторожность, вот и поплатился жизнью за оплошку. Но, главное, он, конечно, успел сделать. Сказал о Таксисте. И теперь фартовые обязаны помочь пахану выйти на волю. Ждать долго не придется. Таксист пробудет в тюрьме неделю. Потом его увезут обратно, завершать следствие.
— Одного я не пойму, почему Таксисту должны помочь наши, а не его фартовые? Ведь там им все знакомо. И тюрьма, и дорога в прокуратуру. Или всех законников в центре переловили, или они дисквалифицировались? До меня это не доходит, чтобы чужим фартовым доверяли больше, чем своим, — удивлялся Одинцов в разговоре с Кравцовой.
— У законников нет понятия — свои и чужие. Есть каста. И фартовый, введенный в закон, всегда поможет своему, если даже впервые его в глаза увидел. Завидная солидарность. Нам ее. очень недостает, — посетовала горько. И продолжила, вздохнув: — Из областной тюрьмы Таксиста пытались вытащить свои фартовые. Но самих поймали. Теперь у Таксиста вся надежда на Оху. Здесь — следственный эксперимент. То есть Таксист выйдет из машины не на минуту. Этим временем попытается воспользоваться и он, и наши ворюги.
— Нужно оцепить банк со всех сторон. Чтобы и мысли о побеге не возникало, — выпалил залпом Одинцов.
— Тогда вы спугнете Лешего и фартовых. Они не должны увидеть усиленной охраны. Пусть Таксист наживкой станет, — просила Кравцова.
Одинцов, разглядывая план банка на чертеже, изучал все закоулки, каждое помещение выверял с учетом его изолированности, освещенности, звукоизоляции.
Потом, уже под вечер, наметил, где поставит охрану из самых опытных, смелых сотрудников.
Утром следующего дня в тайгу, дрожа всем телом и душой, пошел по заданию милиции старый почтальон.
С облезлой кошелкой, спотыкаясь на всякой кочке, шел, не зная, вернется ли живым домой. Дойдя до прежнего места, на корягу сел. Закурил самокрутку. И вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Оглянулся. Вокруг никого, видимо, показалось.
Дед начал собирать грибы. И понемногу успокоился, отвлекся. Забыл, зачем тут оказался. И, срезая подосиновики один за другим, на всю тайгу крякал от удовольствия.
— Ты зачем здесь возник, гнилой козел? — услышал за плечами.
Старик от неожиданности гриб из рук выпустил, задом в мох плюхнулся. Оглянулся.
Уже не прежний — молодой парень стоял насупившись.
— А ты не видишь, сынок, чем я занят? Грибков внучата испросили. Не мог я им супротивиться. Кто дитю откажет, того Бог накажет. Вот и пришел, — улыбался старик, еле сдерживая дрожь.
— У тебя вся Оха во внуках кантуется? Иль твои — с параши не хиляют? Ты недавно здесь возникал. Тоже — за грибами. Не шибко ль повадился сюда, старый пердун?
— Ай грибов тебе не хватает? Их тут — прорва! Чего осерчал? Не с твоей корзины беру. Что Бог послал. Разве за это можно забижать?
— Да хавай ты их хоть жопой! Но почему здесь рисуешься?
— Я тут, почитай, всю жизнь их сбираю. Не знаю других мест. И заблукаться боюсь. Не ведаю тайгу, как иные. Ведь в почтальонах маюсь. Время мало имею. А зарплата и того меньше. Вовсе смешная. На нее не то прожить, помереть неможно. Только-то на место на погосте. А уж про поминки и не думай. Вот и приходится выкручиваться, чтоб как-то добедовать. Благодаренье Богу, что тайга имеется. Ягоды, грибы, орехи дает. Поди купи все это. За год не осилишь, — смотрел старик на парня.
Тот, слушая деда, присел на пень. Глаз со старика не сводил, будто под прицелом держал. У почтальона вся душа в сосульку смерзлась.
— Трудно нынче жить, сынок. Так тяжко, что уже о радостях позабыли вовсе. И повсюду грубиянство, фулюганство единое. Намедни я в банк принес почту. А меня оттуда взашей погнали.
— Тебя за «медвежатника» приняли? — рассмеялся парень.
— Господь с тобой! Я ведмедей вживе отродясь не зрел. Да нешто схож я с им, треклятым? — неподдельно удивился старик.
— А за что тебя выкинули с банка?
— Туда, взавтре, афериста приведут. Так мне охрана сказала. И пужаются лишний люд запускать. Чтоб чего не усмотрели. Чтоб не подсобили ему сбежать. Ну, а я и брехни сдуру, мол, кому надо, едино сбегить. Всякому своя удача от Бога. И аферисту — тож… Меня и выругали, за сочувствие. Банковские. Мол, дурной я алимент. И все тут. Каркаю, ровно ворон. Грозились за такие байки донесть на меня в самые органы.
— Падлы они, не люди, — сплюнул парень, даже не изменившись в лице.
— Я уже так-то не молвлю. А обида — имеется. Нешто взашей гнать старого не совестно? Ить на службе находился, при работе! — ворчал дед.
