Вот что говорил мне Берт Болтон, крупнейший в стране авторитет по австралийскому бушу: допустим, аборигены смогут жить, не запертые за оградами заповедников, а внутри нашего общества. Допустим, мы сможем предоставить им определенные условия для получения образования, для приспособления к нашему образу жизни. В этом случае мы, несомненно, «спасем» их физически, но, безусловно, убьем их, как носителей самостоятельной культуры. Молодые аборигены, кончающие в Северной Австралии специально построенные для них школы и колледжи, начисто порывают с традициями предков. Стало быть, проблема неразрешима: было бы неверным, недопустимым оставить аборигенов в так называемом «естественном окружении»; с другой стороны, разве не похожа на убийство в подобных условиях их полная интеграция? В обоих случаях судьба «примитивных народов» (в данном случае — австралийских аборигенов) имеет печальный, трагический финал.
Путь длинного Джорджа
Пока мы рассуждаем на эту тему, наш «лендровер» бежит по бесконечно пустой австралийской равнине — преддверию загадочного, остановившегося во времени микромира. Земля эта — великолепный полигон для наук о человеке, прежде всего — антропологии и этнографии.
Мы мчимся к далекому оазису с единственным на 700 миль источником. Оазис зовется Хермансберг. Здесь мы и встретились с арунта, единственным еще уцелевшим племенем. Как удалось этим людям выжить? Объяснение загадки таково: в пустыне растут деревья (примерно того же вида, что и баобаб), из которых арунта умудряются добывать влагу. Встретив во время долгих скитаний по пустыне такое дерево, охотник-арунта вечером выбивает в нем дупло сантиметров в 70 глубиной и закупоривает его пробкой-корой. Наутро в дупле его ждет порция воды, достаточная для одного человека. Дерево это по-настоящему щедрое: в отличие от африканского собрата австралийский баобаб обладает мягкой съедобной древесиной, богатой протеином, так что в случае нужды — если охота неудачна,— охотник всегда найдет, чем поддержать свои силы.
Обычная добыча охотников — филднек, что можно перевести примерно как жабо. Это ящерица, получившая свое имя за способность раздувать кожные складки на шее, подобно тому как павлин распускает хвост или кобра раздувает воротник. Аборигены очень ловко разыскивают следы ящериц, а потом добывают их буквально из-под земли: ящерицы частенько забираются в глубокие норы диких кроликов. Обнаружив нору, охотник терпеливо выманивает животное; вооружившись палкой, он начинает обстукивать землю вокруг норы точно так же, как врач выстукивает тело больного. По звуку охотник выясняет направление подземной галереи и местонахождение притаившейся ящерицы. Затем он разрывает землю, запускает руку в открывшийся ход и за хвост вытаскивает метровую ящерицу.
Много дальше к северу мы встретили еще одного охотника. В полутора тысячах километров от своего коллеги-арунта он добывал себе пищу точно так же, как учил его опыт предков.
Этот второй охотился в зарослях Земли Дарвина. Естественно, мы попытались познакомиться с ним и спросили его имя. Оно звучало примерно как Джоор, и мы стали его величать Длинным Джорджем — он был самым высоким из всех встреченных аборигенов. Охотник Длинный Джордж был вооружен неким подобием метательного аппарата (аборигены называют эту копьеметалку вумерра, и она, несомненно, является одним из гениальнейших изобретений доисторического человека). Мы схватили собственные орудия охоты — фото- и киноаппараты, — чтобы попытаться запечатлеть этапы этого терпеливого и многотрудного сафари. Но тщетно! Великое искусство выслеживания, доведенное годами практики до совершенства, абсолютно бесполезно, если рядом с тобой топают непрошеные соглядатаи. После короткого перехода по лесу Длинный Джордж остановился на поляне и дал понять, что не нуждается в эскорте. И все же, хоть мы и не стали свидетелями охоты, Длинный Джордж вывел нас на нужную тропу: вскоре мы вышли к лагерю аборигенов.
Мы прожили бок о бок с ними неделю. Мы видели, как они уходят и как возвращаются с охоты, как готовят пищу, как сооружают из листьев небольшие укрытия, как ухаживают за детьми. Мы наблюдали, как женщины занимаются собирательством — быть может, самым древним способом добывания пищи. Они просто идут и собирают то, что приготовила им природа. Но хотя мы и прожили с ними неделю, хотя старики и разрешили поставить нам палатки между хижин, мы не можем похвастать тем, что наладили с ними прямой контакт: никто — ни молодой, ни старый — не выразил желания быть понятым или понять нас.
И все же жаловаться грех: за дни совместной жизни на стоянке мы многое узнали о жизни аборигенов, их способности к созиданию, к самовыражению, особенно с помощью языка танца. А в конце мы стали очевидцами совершенно невероятной пантомимы, изображавшей сцену охоты. Это была история заклания священного быка, посланного на Землю богом-Солнцем; трагедия, разученная и исполненная актерами-любителями, которые вполне могли бы составить великолепную драматическую труппу с классическим репертуаром.
Один актер играет быка, трое других — охотников. Танцовщик-бык не обращает ни малейшего внимания на своих преследователей, в каждом движении — то мужество, то робость, то вызов, то страх. Их безыскусные жесты и ритм музыки, внезапно обрывающейся, замирающей, передают мгновенную смену душевного состояния. Борьба между ними долгая, она длится весь вечер, пока священный бык наконец не падает, сраженный меткими копьями. И падает он в тот миг, когда диск зависает над самым горизонтом, и гибель его свершается при слепящем свете солнца, вернее бога-Солнца, с которым главный персонаж этой пьесы связан таинственными узами. Безвестный режиссер и хореограф, задумавший танец-пантомиму, работал в своей австралийской саванне точно так же, как работали великие греческие трагики. Только в отличие от Софокла и Эсхила здешний художник-абориген не сохранил имени; никто не узнал о его существовании, как, впрочем, и о существовании его народа. Так уж случилось. Эта группа людей пронесла свою культуру через все геологические и климатические катаклизмы; лишь последний катаклизм им не пережить — самый сильный из всех: притеснение и безразличие со стороны других людей, их соседей по планете...
За рекой с аллигаторами
Мы разыскиваем последних художников каменного века на полуострове Арнемленд — самой жаркой, самой неисследованной территории Австралии. Мы ищем художников-аборигенов, которые той же техникой, что и двадцать, тысяч лет назад, расписывают ребра выпирающих из земли скал. Нас ведут два австралийских антрополога — профессор Брандел и его помощница. Брандел, кстати говоря, уже прошел в свое время по пустыне Арнемленда три сотни километров, дабы описать орудия труда — или, скорее, орудия искусства — двух последних могикан наскального художества района Оэнпелли. «Когда и они умрут, — говорит мне. Брандел, — их рисунки превратятся в своего рода росписи Сахары или доисторических пещер Испании. Иными словами, в искусство, навсегда исчезнувшее с нашей планеты».
Таких слов было бы достаточно и для менее резвых путешественников. Два дня спустя мы во главе с профессором Бранделом выехали в Арнемленд, точнее — в район Оэнпелли, еще точнее — в тамошние болота. Если бы нам удалось снять фильм о живых создателях фресок, прежде чем те станут объектом археологии! Наш путь был облегчен стараниями искателей природных кладов: бокситов, урана и марганца. Эти новоявленные кочевники оседлали не только мощные «джипы» и грузовики, но и лодки на воздушных подушках — «ховеркрафты», шумно летящие над поверхностью здешних озер (или, может, бесконечных болот?), которые здесь зовут биллибонгами. На берегу растут громаднейшие деревья, отданные на милость морю, — достаточно уровню немного подняться, и деревья умирают, превращаясь в скелеты...
День клонился к вечеру, когда у самой границы топкого берега мы заметили пять или шесть силуэтов кенгуру, прискакавших к биллибонгу на водопой.
— Они похожи на гигантских мышей, — заметил мой впечатлительный оператор, наблюдая животных, склонившихся над водой, в которой огромным шаром отражалось низкое солнце.
Уже в сумерках мы наткнулись на геологическую партию. Зрелище было престранным: по каменистой пустыне двигались две фигуры в полном подводном снаряжении. А удивляться-то нечему: река Восточный Аллигатор — в двух шагах отсюда, так что кто откажет себе в удовольствии после дня работы погрузиться в ее солено-пресную воду? В часы прилива рыба поднимается вверх по реке, и даже в ста милях от океана у вас есть шанс взять морскую добычу. Зато речных крокодилов в половодье мощным потоком выносит в открытое море. На нашу долю тоже досталась встреча с крокодилом! Мы уже почти подъехали к середине брода через реку Восточный Аллигатор, как вдруг увидели — вот он лежит на отмели, греется на солнышке. Потревоженный шумом мотора, крокодил плюхнулся в воду и поплыл по течению.
