Кенгуру, рыба, аллигаторы; земля и вода; голые скалы и топкие лагуны; сухой песок и огромные зеркала чистой воды; животные, ведущие «двойную жизнь»,— этот микромир, по-моему, уникален. Арнемленд всегда отличался таким удивительным разнообразием. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на наскальные рисунки; первые из них появились 200 веков назад.
Мы стоим перед одной из фресок в пещере на берегу реки Южный Аллигатор (двести миль от Восточного). Нелегко было разыскать эту пещеру — путь к ней лежит через плотные заросли, покрывающие болотистую низину, в центре которой выпирают, словно острова из воды, красные гранитные скалы; там, где в нагромождении их открываются коридоры, террасы, тупики, аборигены и создали свою Сикстинскую капеллу. Одна из фресок занимает площадь в двенадцать метров длиной и четыре высотой, другие — размером поменьше, но и они масштабны. Краска, полученная из размельченного в порошок камня, способна удерживать изображение вечно — не будь в мире такой страшной силы, как вандализм «искателей приключений». Доминирующий тон на фресках — желто-коричневый, это и понятно: основная краска — охра.
Сюжеты фресок отражают географическое положение районов охоты, но, что бы ни изображали они, суть всегда одна: поиски пищи. До того как предпринять вылазку за добычей — бегающей по земле или плавающей в воде, охотник рисовал ее; рисовал, как доброе себе пожелание, как заклинание от сглаза, как собственную волю. Так появились на скалах большие и малые рыбы, кенгуру, птицы, змеи. Особо удивительны рыбы, написанные как бы «просвечивающим зрением» (видны все ребра и хребет); эти особенности стиля позволили назвать данную живопись «радиографической».
«Придорожная служба»
Бродя по северным пустыням, мы стали свыкаться с мыслью, что аборигены Австралии исчезают с лица этого континента. И все же надежда теплилась — ведь мы пересекали наименее населенные зоны; где, как не здесь, увидеть первозданную жизнь! Оба антрополога — Брандел и его помощница — иронично улыбаются, глядя на наши разочарованные лица. Разве не твердили они нам с самого начала, еще в Дарвине, что подлинно «свободных» аборигенов — тех, кто кочует между лесом, биллибонгом и саванной, — остались единицы. Лишь там, за колючим бушем Оэнпелли, если повезет, мы встретим племя аборигенов, среди которых могут оказаться и художники.
Пока же мы видели только многочисленных представителей «окультуренных» аборигенов, обитающих при миссиях (иногда религиозных, иногда правительственных). Они поселены в деревнях, начальство которых кичится примитивным медицинским обслуживанием, школой и на особый манер оплачиваемой работой. Те аборигены, что расстались с кочевничеством и предпочли ему своего рода заключение, сделали в общем-то мудрый и необходимый выбор: ведь если раньше их жизнь гарантировалась природным равновесием, возможностью добыть пропитание охотой, то теперь равновесие нарушено, а охота стала делом удачи, редкостного везенья. Животный мир, привычный аборигену, изменился благодаря импорту. Так, лет двадцать назад правительственные службы «импортировали» в эти места большого болотного буйвола; охотятся на это огромное азиатское животное белые поселенцы, прилетающие на самолетах. Сотни туш грузят потом на самолеты-холодильники — и прощай Арнемленд! Одной такой тушей могло бы кормиться несколько дней целое племя, но огромный болотный буйвол аборигену не под силу; где ему, даже самому ловкому, уложить, зверя примитивным оружием каменного века!
Все эти мысли проплывают в голове, пока мы глазеем на пасущееся у кромки биллибонга стадо. Мы снимаем животных с довольно близкого расстояния, но достаточно одного неверного движения, и вот уже стадо, подняв завесу мутной воды, мчится галопом по отмели лагуны. Надо соблюдать предельную осторожность. Здесь, в Арнемленде, нередко встречаешь остовы «джипов» и грузовиков, протараненных рассвирепевшим буйволом. Если он выбрал направление, никакая преграда ему не помеха, даже солидных размеров грузовик...
Далеко не всегда причиной паники среди буйволов оказывалась наша группа, весьма часто их вспугивали все те же самодеятельные геологи. Они передвигаются на свой страх и риск, а когда натыкаются на что-нибудь, по их мнению, стоящее, устанавливают в этом месте знак. При случае они рассчитывают продать перспективные участки крупной компании или правительству. Помню, во время моих первых, путешествий в затерянные уголки Экваториальной Америки самым разумным было пристроиться к группе миссионеров или профессиональных охотников. В Австралии есть смысл пристраиваться к таким вот геологам, не признающим столбовых дорог.
Один такой геолог, восседающий в своей «тойоте» с двумя ведущими осями, прицепом и радиопередатчиком, повел нас по последнему, самому трудному маршруту. Был он по рождению венецианцем, но в этих местах давно уже ориентируется как никто другой. При нем мы забыли о ночевках на голой земле; каждый вечер он умудрялся найти очередной автофургончик кого-нибудь из своих коллег, разыскивающих здесь урановые клады.
Неподалеку от этих фургончиков мы всегда замечали аборигенов — из тех, что уже расстались с кочевой жизнью, но к миссиям пока не прибились. Бок о бок с белыми они участвуют — как проводники, носильщики, землекопы — в переделке своей страны.
Самые крупные разработки ведутся сейчас в Гове, на севере Арнемленда, где открыто крупнейшее месторождение бокситов. Компания с международным капиталом уже поставила сюда оборудование. Неподалеку от карьеров вырос маленький городок. В Гов стекаются толпы аборигенов в поисках работы у новых хозяев их земель. Многим удается устроиться в «придорожную службу»; целыми днями они бродят вдоль обочин красного грунтового шоссе, соединяющего шахту с поселком белых, где дома, гостиницы, школы, супермаркет. Задача у «интегрированных» аборигенов несложна: подбирать жестянки из-под пива и бутылки из-под кока-колы, которые белые выбрасывают из своих машин. Поскольку Гов, расположенный в тропической зоне, — место удушающе жаркое, поскольку шоссе — исключительно пыльное, то пьют в дороге много. Отрабатывая свой хлеб, аборигены собирают тысячи пустых жестянок и сносят их в специальные пункты в лесу, где и зарывают. Работа, как всякая другая, скажете вы. Но все же есть в ней нечто, несомненно, унизительное, особенно когда подумаешь о том, какую огромную и свободную жизнь прожил этот народ.
Еще вчера они были хозяевами своей судьбы. Сегодня все в том же лесу, который был их миром, они закапывают в вырытых бульдозерами ямах отбросы; это совсем непохоже на «интеграцию» — их не пускают работать.
Аборигены в буквальном смысле остались на обочине чужой жизни. Из вольных охотников они превратились в жалких собирателей чужих отходов.
Быть может, именно потому, что я видел этих «интегрированных» аборигенов Гова, встреча со свободными аборигенами Оэнпелли наполнилась для меня особым смыслом. Увидев своими глазами процесс, который антропологи и этнографы называют «окультуриванием», я смог оценить масштабы убийства целой культуры, совершаемого во имя «прогресса»; сам смог убедиться в гибели целой цивилизации (какая, в конце концов, разница — принадлежит ли цивилизация сотням миллионов людей или нескольким тысячам австралийских аборигенов?). Масштабы этих явлений, повторяю, мне стали ясны после встречи с последней группой аборигенов, ведущих традиционный образ жизни и по-прежнему считающих свою собственную культуру вершиной развития. Здесь, у аборигенов, она выражается в застывшей, не менявшейся веками форме в искусстве художников. Сопровождавший нас антрополог Брандел довольно быстро разыскал в племени последних двух стариков, хранителей секретов наскальной живописи.
Мастера
Мы устраиваемся в тени «джипов» и начинаем долгий разговор, требующий из-за языковой путаницы большого терпения. Бессмысленно просто попросить аборигена нарисовать что-нибудь на скале. Дело в том, что люди, сидящие перед нами, — не художники в нашем понимании этого слова. Они скорее жрецы, священнослужители, они, если хотите, — маги, поскольку занимаются графическим «вызыванием духов». Они не рисуют для того, чтобы удовлетворить собственные или чужие эстетические потребности; они рисуют, чтобы заставить божество, дух, некое сверхъестественное существо обрести на скале физическую плоть.
Брандел знает, как уговорить аборигенов на этот священный акт; он знает, что разговор должен быть нетороплив и непрямолинеен. И вот мы сидим и разговариваем, разговариваем; переговоры завершаются лишь к концу второго дня. Из достигнутого соглашения следует, что мы сможем заснять не только то, как самый старый из аборигенов будет разрисовывать облюбованную им священную скалу, но и то, как его более молодой товарищ будет повторять тот же самый рисунок на высушенном куске дерева. По причинам, для нас непонятным, дважды нарисовать, вернее дважды вызвать дух гораздо легче, чем сделать это единожды. Дважды изображенный дух легче заставить остановиться, замереть в рисунке; иначе дух — а он может питать и враждебные чувства к тем, кто вызвал его из безоблачного и счастливого «ничего», — останется на свободе среди людей.
