Ной замолчал и с минуту загадочно смотрел на Бориса, а потом, спохватившись, продолжал:
— Да, да — «Розовое облако»!.. Оно есть, но пока маленькое и способно поразить дом и всех, кто в нём живёт, штаб полка, дивизии и даже Пентагон или Генеральный штаб российской армии. Но этого мало. Хорошего всегда мало. И денег много не бывает. К сожалению, так. Не бывает. Вот у меня и совсем денег нет. У Ивана Ивановича они есть, и у дедушки Драганы есть, и у самой Драганы есть — ведь у неё на острове двенадцать первоклассных отелей, и у адмирала есть, но у него немного, потому что много ему отец не даёт, говорит: учись сам делать деньги. Человек, не умеющий делать деньги, — не человек, а мусор, бомж. А если это женщина, то — халда и неумеха. У нас в местечке Серобаба под Гомелем, где я родился, таких евреев, кто не умел делать деньги, называли чукеркой. Что это значит, чукерка, я до сих пор не знаю, но чукерка — и в этом слове всё. Ты не человек и незачем тебе жить. А-а?.. Но о чём же я говорил? Ах, да — «Облако». Это проклятое и ужасное «Розовое облако», которое если прилетит, то лучше не надо. Оно лизнет какую–то там часть мозга — и ты уже не человек, а баран, овца, бессловесный телёнок. Ты будешь ходить, но плохо, как малое дитя, ты будешь мычать, блеять… Вот такое «Облако» изобрёл Арсений Петрович. Не знаю, но, по–моему, лучше бы он его не изобретал и припрятал для других времён, когда надо будет пустить это «Облако» в форточку соседа по даче, который чем–нибудь тебе досадил. Ну, ладно — «Облако» изобрели, и там, в Белом Доме или Пентагоне, ребята сказали, что это хорошо, но этого мало. «Облако» должно быть такое, чтоб накрыть целую страну, — ну, не такую большую, как Россия, Австралия, а поменьше — к примеру Японию или Корею, а то и Египет, Иран, Ирак, Сирию. Они враги Америки и Израиля. Их надо накрыть, и пусть они ведут себя так, как будто они уже не люди. И когда эти шустрые ребята в погонах сказали Арсению Петровичу, он им ответил: «Нет, такого сделать не могу. Такое сделать может мой ученик Борис Простаков». И тогда мы приехали в станицу Каслинскую, а там нам сказали: «Простаков удит рыбу. Он у нас большой любитель рыбалки». И показали место, где вы сидите. Не знаю, клевала у вас рыба или нет, но рыбак на нашу наживку клюнул, и вот вы здесь, в таком уже райском месте на острове, который тут почему–то назвали Русским. Могли бы назвать еврейским, но назвали Русским. Тоже хорошо, потому что я родился в России и тоже немного русский.
Борис перебил Ноя:
— Но вот вы сказали, лучше бы это «Облако» не изобретать. Мне тоже всё чаще приходит мысль: лучше бы это «Облако» не изобретать.
— Э, нет! Этого ни мне, ни вам никто не позволит. Если уж «Облако» размером маловато, его надо увеличить. У нас, евреев, два принципа жизни: мы дадим вам кредит, а вы нам процент. И второй принцип: нам всегда мало и нам всегда плохо. Вам в голову забежала плохая мысль. Если она у вас будет сидеть, ребята из Пентагона сильно обозлятся. Мне перестанут давать деньги, а вас начнут таскать по Америке и вышибать из головы дурную мысль. Вам сейчас понравились адмирал Ян и Драгана, но стоит вам сказать, что не хотите делать «Облако», и тогда вы увидите, что это за люди папаша Ян и красотка Драгана. Открою вам ещё один секрет: «Большое облако» очень нужно отцу Драганы, губернатору штата. Через год он будет выставлять свою кандидатуру на выборах в президенты. И тогда «Большое облако» будет для него самый большой козырь. Он махнёт им перед избирателем и получит все голоса. Американский оболтус бежит за тем, кто имеет, чем махнуть перед глазами. У нас в России много оболтусов, но в Америке их больше. Да, да — больше. В Америке все оболтусы, и даже президент у них тоже оболтус. Ваше «Облако» может сделать президента.
— А что, если это «Облако» упадёт на город, где живут ваши сыновья и внуки?.. Что вы тогда мне скажете?
Ной задумался, но, впрочем, ненадолго. Откинулся на спинку стула, сказал:
— А разве будет лучше, если на этот город они сбросят водородную бомбу?.. Я знаю: вы думаете о России; русские все думают о России. Я живу в Америке, а думаю о том, в какой бы стране мне подсмотреть надёжный банк и заложить в него немного денег, что недавно мне дал Иван Иванович. А кстати: вам скоро дадут деньги и вы не держите их в кармане. И не надо держать деньги в американских банках. Вы спросите: почему? Я вам отвечу. Если уж я вам поверил и рассказал два–три секрета, то ещё скажу и об этом. Америка валится в колодец, — ну, как вы со своей Россией повалились в девяносто первом. Пришёл Ельцин — и вы повалились. В Америку никто не пришёл, и никто не знает, что тут происходит, но еврей своим длинным носом учуял: да, происходит. И это говорю тебе я, который и сам еврей. Сейчас в Америку не надо ехать, и не надо класть деньги в её банки. Они шатаются, и скоро парни из газет и телевидения, — а там, как и у вас в России, тоже наши парни, — так они на весь мир закричат: доллар обвалился! Он и раньше не был никаким долларом, а просто фантиком из–под конфет, а теперь и совсем обмяк и за него уже ничего не дают. И даже у вас в России, где живут одни дураки и ещё вчера за пачку фантиков можно было купить Эрмитаж или дворец Меншикова, теперь и у вас ничего не купишь. За него вам даже не дадут протухший гамбургер. Да, так будет, а почему это так будет, я знаю, но вы у меня не спрашивайте, я ничего не скажу. Ну, так вот: вы получите деньги и назовёте страну, и даже банк, где их надо положить.
— Но я пленный, я узник вот этого Белого дома, — как же я попаду в другую страну и положу там деньги?
— Теперь не надо попадать в страну, а можно сделать там вклад. Вы получите деньги, и я вам всё скажу. На ваше имя уже поступила куча долларов, но они лежат в кармане Ивана Ивановича. Когда приходят деньги на моё имя, они тоже долго лежат в его кармане. Евреи любят держать деньги в своём кармане, даже и тогда, когда эти деньги им не принадлежат, даже и тогда, когда держать в кармане чужие деньги опасно, — они всё равно держат. Такова наша природа. И даже я её не очень хорошо понимаю, но она такова. Мы, евреи, видим друг друга насквозь, но Иван Иванович хотя и еврей, но он Иван Иванович. Он как густой туман — непроницаем. Его я не вижу. И не вижу людей, которым мы с вами служим. Их много, и они между собой чего–то делят. У нас так: если что–то нам привалило, мы делим. Не всегда понимаем, как надо делить, но знаем: делить надо. Хотелось бы, конечно, знать, кто там заваривает для нас кашу, — мы же, как дети: всё хотим знать, но… это наше любопытство не всем надо. Мы иногда слышим, кое–что понимаем, но — лишь кое–что. Слышать можно, но видеть нельзя. И когда однажды вас или меня, как котёнка, схватят за шкирку и тряхнут как следует, тогда… Но нет, мы и тогда ничего не увидим. В Америке всё перемешалось: кто под кого копает яму и кто кого трясёт за шкирку — ничего не видно. Только слышно, как трещат кости и лопается по швам ваша шкура. Ты слышишь, но не видишь. Я был в Америке тридцать лет назад, тогда было иначе, сейчас так. Такова тут жизнь. И если бы не деньги, которые тут можно зачерпнуть, я бы сюда не приехал. Скоро в России мы тоже наладим такую жизнь. Там есть Ходорковский, Жириновский, Хакамада, Гайдар — они знают, как и что надо налаживать. Правда, они скоро покинут Россию, уедут туда, где у них лежат деньги, но на их место придут другие. Их лица будут похожи на ваше лицо, и фамилии будут русские, — почти каждый Иван Иванович, но Гайдар–то ведь тоже родственник уральского сказочника Бажова. Вы человек смышлёный, и скоро многое вам откроется. Только не надо так, как вы думаете сейчас: я дам Америке оружие и этим оружием она завоюет Россию. На это я вам скажу: если уж дойдёт до того, что надо и на Россию, как на Ирак, бросать бомбы, так уж лучше пусть они кинут на Москву ваше «Облачко», чем атомную или водородную дуру. После «Облака» человек хотя и очумеет, но только на время; он затем поправится, а после бомбы… Ой–ой, не надо об этом и думать. В Петербурге живёт мой средний сын, а у него растут три моих внука. Не надо бросать на них водородные бомбы. Скорее вы изобретайте своё «Облако», и тогда я буду спокоен. Скорее, скорее.
