в капле смолы. Глебу хотелось, чтобы это состояние продолжалось и продолжалось. Без нее оно напоминало Танталовы муки. Покой плещется хрустальной ледяной водой у горла, но недосягаем, а жажда избавиться от чувства вины и страха, похожи на дерево с плодами, до которого не дотянуться. Промучившись этими мыслями все выходные, Глеб окончательно сдался — он должен пойти за ресурсом. Напитавшись им, он сможет быть с Женей, чтобы начать всё сначала. Так он спасет обоих.
Глеб задумчиво смотрел на уток, дерущихся из-за куска булки. Раньше Женька его ругала за то, что он кормит их хлебом. Сейчас она молчала, разглядывая маленький птичий колизей — кто станет победителем? Вот она, похоже, оказалась в числе проигравших. Кто-то могущественный и неведомый, показал большим пальцем вниз, и теперь она выброшена на обочину — без профессии, без дома и без поддержки. Привычное уже чувство жалости к себе радостно заерзало внутри. Сейчас, сейчас, его будут кормить! На первое подадут слезы, на второе — завернутое в горькие листья несправедливости, отчаяние, а на третье — вязкую гущину тоски. Вуаля! Всё свежайшее, только что собранное из глубины души, приправленное острой злостью и обидой.
Впервые ее накрыло этим чувством, когда увидела, как смотрит на нее Глеб. До этого себя не жалела, больше переживала за него. Сначала, потому что не знала, точно ли он не пострадал, а потом от того, сколько проблем на него обрушилось. И со всем ему приходилось справляться в одиночку. Увидев в больнице его загнанный взгляд, еще несколько дней себя утешала: это шок. Любой испугается, когда приходит в ожоговое отделение. Но и спустя неделю, Глеб смотрел странно. Женя находила оправдания — ему нужно время, он видел огонь и думал, что она в нем погибла. И только, когда заметила, как при виде чуть отклеившегося бинта, в его глазах мелькнула брезгливость, а губы всего на секунду дернулись от отвращения, задохнулась от острой жалости к себе.
Это было новое и странное чувство. Сначала Женя к нему привыкала: вертела, как неизвестный предмет, ощупывала, пробовала на вкус. Не понравилось. Но жалость не отступила, а только на время затихла. Женя стойко сражалась с ожогами, терпела перевязки, через боль разрабатывала связки и сухожилия, злилась на свою беспомощность и, вытерев слезы, упрямо начинала сначала. А потом… потом вдруг устала, и вот тогда жалость пришла к ней по праву. Женя сама ее пригласила и почувствовала к ней симпатию. Привыкла. Она стала ее неотъемлемой частью: и когда ложка падала из неуклюжих пальцев, и когда приходилось просить Глеба побрить ей ноги и подмышки, и когда он потянулся вытереть с щеки след от мороженого и застыл, остановив на полпути руку.
Неожиданно поняла: она стала стесняться мужа. И бояться: вдруг то, что он тщательно маскирует, проявится в его глазах, как на фотобумаге. Смутные очертания станут четкими и резкими, и тогда уже не удастся себя обманывать.
— Жень… — вырвал из раздумий голос Глеба.
— А?
— У нас ведь всё будет хорошо… — с непонятной интонацией произнес он.
Он продолжал напряженно следить за утками. Одни лезли в самую гущу и щипали друг друга за шею, другие предусмотрительно плавали поодаль, довольствуясь ошметками размякшей булки, но зато гарантированно получая еду. Пожалуй, лучшая стратегия. Если булки будет много.
Женя внимательно посмотрела на его профиль — чужой и далекий, похожий на контур горы у моря. Почувствовав ее взгляд, Глеб повернул голову. Оливковые глаза помутнели и стали неживыми, как будто только что он переместился куда-то далеко.
* * *
— Ты чего опаздываешь? — прошипел в трубку Игорь. — Тебя уже шеф спрашивал! Сегодня же понедельник! Через две минуты совещание!
Глеб и сам видел, что успевает впритык. Встал позже обычного, заметался, забегал по квартире. Кинулся в ванную, а там Женька тянется за полотенцем — голая, смуглая, невозможно горячая… Улыбнулась несмело, убрала со лба влажные кудряшки волос и стоит, опустив руки с темно-красными шрамами. Раньше набросился бы, наплевав, что опаздывает, а сегодня засмущался, как подросток, заблеял что-то… Вспомнив эту сцену, Глеб поморщился, как от зубной боли. Ехавшая с ним в лифте женщина, с сочувствием взглянула и отвернулась. Вот точно также сделала и Женька.
— Жень… — Глеб неловко топтался на кухне.
Женя в коротком халатике переступила длинными стройными ногами по прохладному кафелю и обернулась — она как раз бросила в чашку пакетик с чаем. Это ей удавалось сделать без ущерба для кухни. Вместо чайника воду теперь нагревал термоспот. Удобно. Кнопку нажал, и кипяток полился в чашку. Главное, безопасно.
— Женя… я вечером пораньше постараюсь вернуться…
Он несмело коснулся ее талии, пальцы скользнули по мягкой ткани. Глеб игриво улыбнулся:
— Ты подождешь? Я заеду за шампанским и куплю замороженной вишни… Как ты любишь…
В мгновение ока прошлое было безжалостно вспорото острым лезвием, вывалило, выставило напоказ романтический вечер, да не один, когда в сумерках кружились в пузырьках игристого ледяные вишни, попадали вместе с вином в рот, передавались с жарким поцелуем друг другу. А потом отзывались ломотой в зубах и кисловатым терпким вкусом. С Женей всегда было много вкусов: шоколад и слива, дыня и корица, копченая паприка и горький хмель… Но вкус шампанского с замороженной вишней сейчас затмил всё.
— Ну как? Договорились! Вечером шампанское и вишня! Готовь бокалы… А я побежал, а то шеф устроит показательную порку… И так придирается всё время…
Женя молча кивнула, боялась расплакаться, так жалко выглядел Глеб в попытке реабилитироваться. Как будто хочет напиться шампанским для храбрости. Хлопнула входная дверь. Жалость вальяжно заняла место ведущей солистки.
Глеб смотрел, как меняются красные цифры на табло лифта. Тринадцатый этаж. В тринадцать часов он позвонит Анне и пригласит ее выпить кофе. Загривок приподнялся от приятных ощущений. За два дня Глеб изголодался по чувству покоя, которое помнил в глазах Анны. Это даст силы на вечер.
— Таким образом, возникает вопрос об изменении в кадровой перестановке… — голос управляющего доносился, как будто из бункера.
Глеб думал о своем, сосредоточенно глядя перед собой. При входе в кабинет для совещаний послышался приглушенный шум. Раздалось цоканье каблуков, приветственный возглас шефа, скрип кожаного кресла. Глеб равнодушно поднял глаза и обомлел: в черном брючном костюме к Петру Сергеевичу шла Анна, на ходу протягивая руку. Управляющий просиял и кинулся к ней. Анна коротко кивнула собравшимся, задержав взгляд на Глебе. С ног до головы его окатило лазурью. Никакого удивления на ее лице он не заметил, как будто она заранее знала, что застанет его здесь.
Пальцы обхватили
