этот пошляк претендовал…
Более того, паразитировал! Этим тёмным двойником был не кто иной, как Марк Игнатьевич Лавролюбский — поэт, писатель и литературный критик, который, в отличие от мечтателя Дон Кихота, добился-таки желаемой известности, причём через постель.
А ещё — и в этом Салманский уже успел убедиться — имя Лавролюбского частенько мелькало на страницах газет и глянцевых журналов. За два месяца, которые прошли после встречи с Добрячковым, юноша жадно выискивал любые новости об обидчике его возлюбленной. И находил их с избытком:
«Скандальная отставка Марка Лавролюбского — кто же займет его место?»
«Известный литератор Лавролюбский учинил дебош на открытии художественной выставки.»
«Эксклюзивные фото: критик Лавролюбский подрался с репортером на встрече с читателями.»
Была и ещё одна заметка, до глубины души взволновавшая Салманского:
«Снова холостяк! Марк Лавролюбский разводится с молодой женой, подающей надежды виолончелисткой»
Сам Лавролюбский был уже не так молод и постоянно заикался, но это не помешало ему заполучить возлюбленную Салманского и так жестоко обойтись с ней. Также молодому человеку было невыносимо видеть, как этот выскочка щеголял «классическим» мерцанием слов, отлично сочетая его с немыслимой грязью. И эта грязь, надо заметить, обволакивала ту самую девственно-чистую форму и безжалостно растлевала её, как скромную фиалку, некогда скрытую ото всех. А иной раз — и это было самым страшным — юноше казалось, что он начинает мыслить столь же грязно, сколь грязно выражался в своих как бы утончённых стихах ненавистный ему двойник.
— Кто ты?! — спустя какое-то время в испуге снова спросил он у отражения.
— Ты и сам знаешь! — с пафосом ответил двойник с клоунской гримасой на лице и в лавровом венке.
— Неееет, этого не может быть!
— Почему же?!
— Исчезни! Ты просто плод моего больного воображения… Исчезни! — закричал он, обезумевший, и что есть силы ударил по зеркалу, которое мгновенно раздробилось и рассыпалось осколками на кафеле, обагрённом его же кровью.
Глава 27. Суд над самым собой
— Не слышу зала! — гнусаво вскрикнул маленький толстопузый судья, поправив свой дурацкий облезлый парик. — Громче, громче! (Послышался сильный гул). Слушается дело господина Салманского по факту взрыва здания современного московского театра! В результате сгинуло 450 человек, в числе которых выдающийся российский режиссёр — Клавдий Степанович Сергеев и не менее известный поэт, писатель и литературный критик
— Марк Игнатьевич Лавролюбский!
— Подсудимый, вы считаете себя виновным? — обратился вальяжно сидящий судья к стоящему в клетке подсудимому.
— Виновным в чём?! — громко спросил Салманский, вдруг заметив в полуосвещённом зале лицо своей возлюбленной. — В том, что мстил пошляку, сгубившему жизнь девушке, которую любил и продолжаю любить, или в том, что взорвал этакий памятник современной культуры вместе с такими же недохудожниками и со столь же недоделанными зрителями?.. А может, в том, что такой вот грешный родился на свет?! В первом и во втором случае, не считаю, а в третьем, пожалуй…
Из зала донеслись возмущённые голоса:
— Да вы посмотрите на него! Он же самый настоящий фашист… таких вообще расстреливать надо!
— Вот именно! Правильно она говорит… Они же не скатились до массового убийства. Подумаешь, развратничали, глумились над какой-то там мумифицированной классикой. А этот взял и фейерверк учинил! Небось возомнил себя новым Геростратом или ещё кем-нибудь… Жалкий имитатор, вот он кто!
— Ваша честь! — обратился к судье встревоженный Салманский. — Позвольте мне ответить залу.
— Валяйте! — безразлично выкрикнул тем же гнусавым голосом судья.
— Уважаемые или не совсем уважаемые участники суда, всё, что сейчас будет сказано, можете считать исповедью разочарованного человека, обычного, если угодно, бедного студента.
Итак, я начинаю… Это произошло в прошлом месяце. Я следил за этим негодяем Лавролюбским неподалёку от грязного желтеющего парка, скрываясь то за кривыми стволами деревьев, то за дорогими лакированными автомобилями, после чего направился за ним в один из городских театров. Там как раз шла одна из этих мерзких постановок, которые так по душе вам, любителям скандалов, грязи и провокаций. Пока Лавролюбский стоял в очереди за билетом и заикаясь о чём-то спрашивал кассиршу, я отошёл в уборную и начал искать, куда бы пристроить добытую взрывчатку.
Первой мне на глаза попалась желтоватая раковина у стены, за которой как раз был зрительный зал. Недолго думая я решил установить взрывчатку под ней. На мой взгляд, это было самое удобное место, ведь там не было камер.
А между тем Лавролюбский уже сидел в зрительном зале в ожидании феерического представления.
На всякий случай я спустил воду в унитазе, захлопнул крышку и как ни в чём не бывало устремился к дверям.
Однако уже на улице, сходя с лестницы, я оступился и — о, досадная оплошность — пульт управления выпал из внутреннего кармана. Меня заметили охранники. Странно — страха не было. Я даже ждал этого. «Aut Caesar, aut nihil»*, — хрипло усмехнулся я, думая не об охране, а о баннере с изображением Георгия Победоносца через дорогу. А дальше всё было как в дурном сне — слишком быстро, слишком смутно, но, прежде чем меня схватили, я всё же успел нажать на заветную кнопку.
Последнее, что я помню, — оглушающий взрыв, который отбросил меня прямо на проезжую часть.
Не знаю, сколько я пролежал без сознания, но в себя пришёл уже в полицейской машине. Холодный металл наручников врезался в мои запястья, сжимал за спиной. Да, так всё и было!
Быть может, я и ненастоящий… Да-да, не более чем манекен, кем-то выброшенный на эту свалку, только и умеющий, что всматриваться в пленительную витрину, или марионетка, коей втайне кто-то управляет и при этом мнит своей игрушкой.
Захотели поиграть — начали дёргать за нитки, и ты вдруг неожиданно для себя самого начал плясать. А надоело — выбросили в мусорное ведро.
И занавес! Да, может, так и есть, и я действительно лишний на этой сцене. А может, и не заслуживаю ничего кроме унизительных насмешек и плевков.
Но и вы, слышите?! Вы, восседающие на тронах, в этом неосвещённом зале, требующие нескончаемых примитивных зрелищ. И вы не являетесь достойными зрителями!
Вы скорее палачи или хищники, которые так и норовят схватить и поглотить свою жертву, крошечного мотылька, не способного более мимикрировать. Тогда, как ему подобные только этим и занимаются, стремятся выжить любой ценой!
И какое же тогда вам дело до моей подражательской, любительской игры, если то, что вы смотрите и чтите как современное искусство, не более чем хлам, карикатуры на бессмысленные творения любимого вами Де Сада? А среда, что преподносит вам это как на блюде, — просто
