«Все как-то не хватает времени приглядеть за ней», – сказала она.
Вот так Мэри оказалась в люксе комфортабельной гостиницы. Ребенок пришел в восторг от мягкой кровати и роскошной ванны. Рэчел купила ей новую одежду. И вскоре наступила минута, когда ребенок сказал: «Не хочу домой. Хочу остаться здесь».
Рэчел поглядела на супруга взглядом страстным и радостным. Наедине с ним она предложила: «Давай оставим ее у нас, дело легко уладится. Мы ее удочерим, и она станет нашим ребенком. Та женщина только обрадуется, когда от нее избавится».
Он охотно согласился. Девочка оказалась спокойной, уравновешенной, послушной. Она не была привязана к тетке и дяде, с которыми жила до этого. Если ребенок осчастливит Рэчел, все будет прекрасно. Они проконсультировались с юристами, подписали документы, после чего Мэри О’Шофнесси превратилась в Мэри Эрджайл и поплыла на пароходе в Европу. Он думал, наконец-то бедная Рэчел возрадуется. И она действительно была счастлива, радовалась неистово, почти лихорадочно, осыпала девочку дорогими игрушками. Мэри принимала подарки со снисходительной, но довольной улыбкой. И еще, припомнил Лео, было одно обстоятельство, которое тогда его немного смущало. Этот ребенок ко всему относился с покорным безразличием. Девочка не выражала ни малейшей привязанности ни к дому, ни к своему окружению. Настоящая любовь, надеялся Лео, появится позже. Но и теперь не было видно никаких ее признаков. Подарки принимались с радостью и удовольствием. Но с любовью ли к приемной матери? Вот этой самой любви он что-то не замечал.
Время, полагал Лео, все расставит на свои места, рано или поздно и ему самому отыщется местечко в жизни Рэчел Эрджайл. Но природа создала эту женщину для выполнения материнских, а не супружеских обязанностей. Появление Мэри не столько утолило, сколько распалило ее материнскую страсть. Одного ребенка ей явно не хватало.
Вся ее деятельность отныне была связана только с детьми-калеками, сиротами, умственно отсталыми – словом, с обделенными жизнью детьми. Она основывала благотворительные фонды для самых разных приютов и детских домов. Это было трогательно. Он умилялся ее деятельности, которая теперь заполняла всю ее жизнь. Мало-помалу он тоже начал заниматься своими делами и погрузился в изучение истории экономических теорий, которая давно его интересовала. Все больше и больше времени он проводил в библиотеке, излагая результаты своих исследований в научных статьях. Жена, деловая, серьезная и счастливая, управляла домом, развивая бурную деятельность. Он был учтив и снисходителен, одобрял ее действия. «Великолепный проект, дорогая». «Да, да, я, безусловно, займусь этим вопросом». Иногда вставлял осторожное словечко: «Полагаю, ты собираешься все тщательно обдумать, прежде чем примешь решение. Торопиться не следует».
Рэчел иногда советовалась с ним, но все чаще и чаще полагалась только на себя. Она всегда права, она всегда все знает лучше других. Лео не возражал, но стал меньше советовать и меньше критиковать.
Ей, думал он, не требуется от него ни помощи, ни любви. Она занята, счастлива, у нее неиссякаемые запасы энергии.
Щемящее чувство досады не оставляло его, но к нему примешивалось другое, довольно странное ощущение. Лео было жалко ее. Ему казалось, будто на пути, по которому она так настойчиво движется, ее поджидает какая-то страшная опасность.
С началом войны в 1939 году миссис Эрджайл стала трудиться с удвоенной энергией. Ее вдруг осенила мысль открыть приют для детей из лондонских трущоб, и она установила контакты с массой влиятельных людей. Министр здравоохранения охотно согласился сотрудничать, Рэчел начала подыскивать и наконец присмотрела и купила подходящее здание. Это был новый современный дом в отдаленной части Англии, куда вряд ли могли долететь немецкие бомбардировщики. Там можно было разместить восемнадцать детей в возрасте от двух до семи лет. В доме миссис Эрджайл нашли пристанище не только дети из бедных семей, но и дети с крайне несчастливой судьбой. Одни из них были сиротами, другие – незаконнорожденными, матерям которых надоело за ними ухаживать. Были среди них и беспризорники, и дети, испытавшие на себе всю мерзость человеческой жестокости. Имелось также четверо инвалидов, нуждавшихся в ортопедической помощи. Пришлось нанять специалистов по изготовлению протезов, а с ними штат домашней прислуги, шведскую массажистку и двух опытных больничных сиделок. В результате оказалось, что дом-приют отличается не только удобствами, но и роскошью первоклассного отеля. Как-то он с ней даже поспорил.
– Не забывай, Рэчел, детишкам предстоит вернуться в те же условия, из которых мы их вырвали. Не надо усложнять им жизнь.
– Для этих несчастных крохотулечек мне ничего не жаль, ничего! – воскликнула она с жаром.
– Да, но помни, им придется от всего этого отказаться, – упорствовал он.
Это возражение было отброшено прочь.
– А может, и не придется. Может… поживем – увидим.
Война внесла свои коррективы. Сиделки, которым надоело ухаживать за здоровыми ребятишками, когда больницы переполнены ранеными, вскоре уволились. Под конец осталась одна пожилая сиделка да Кирстен Линдстрем. Прислуга не справлялась со своими обязанностями, и Кирстен не раз в тяжелую минуту приходила на помощь. Трудилась она преданно и самозабвенно.
Рэчел тоже работала не покладая рук и была счастлива. Происходили, припоминал Лео, и довольно странные события. Как-то Рэчел с удивлением заметила, что один маленький мальчик, Мики, начал худеть, потерял аппетит. Позвали доктора. Тот не обнаружил ничего страшного, но предположил, что ребенок тоскует по дому. Эта гипотеза была с гневом отвергнута.
– Не может быть! Вы не знаете, из какого дома его забрали. Мальчика били, истязали. Это сущий ад.
– Не имеет значения, – настаивал доктор Макмастер, – не имеет значения. Меня это ничуть не удивляет. Когда-нибудь он сам вам признается.
И этот день наступил. Мики разрыдался в кроватке, он плакал и кулачками отталкивал Рэчел.
– Хочу домой. Хочу домой к мамке и Эрни.
Рэчел была расстроена, возмущена.
– Он не может хотеть к матери. Она и двух пенсов на него не потратила. Лупцевала его, напившись допьяна.
– Натуру не переспоришь, Рэчел, – мягко сказал Лео. – Она его мать, и он любит ее.
– Злая женщина не может быть матерью.
– Он ее плоть и кровь и чувствует это. Тут ничего не поделаешь.
Она возразила:
– Но теперь, без сомнения, он должен относиться ко мне как к своей матери.
Бедная Рэчел, подумал Лео, бедная Рэчел! Она накупила столько вещей… Не для себя, не для того, чтобы наслаждаться самой. Не желанных кем-то детей она одарила любовью, заботой, купила им дом. Она могла купить для них все, что угодно, и только одного не могла приобрести – их любви и расположения.
Война окончилась. Дети начали возвращаться в Лондон к своим родителям и родственникам. Но не все. Были и такие, о которых никто не вспоминал и которыми никто не интересовался. Тогда-то Рэчел и сказала:
– Знаешь, Лео, это теперь как бы наши собственные дети. Мы можем иметь свою настоящую семью. Четверо-пятеро из этих детишек могли бы остаться у нас. Мы усыновим их, всем обеспечим, они будут нашими детьми.
Ему стало немного не по себе, почему, он и сам бы не мог объяснить. Против детей он не возражал, но инстинктивно чувствовал некую опасность, таившуюся в этом предложении. Она заблуждается, считая, будто можно создать семью столь искусственным способом.
– Не думаешь ли ты, – спросил он, – что это довольно рискованно?
– Рискованно? Что значит «рискованно»? Дело стоящее.
Да, возможно, и стоящее, только не было у него в этом уверенности. Сейчас, по прошествии многих лет, когда прошлое заволакивается холодной сумеречной дымкой, он начинает понимать, что ему просто не хватало сил ей сопротивляться. И он сказал тогда, как и много раз уже говорил до этого:
– Поступай как знаешь, Рэчел.
Она возликовала, преисполнилась радостью, строила планы, советовалась с юристами и с присущей ей энергией решала множество разных проблем. Вот так и приобрела она себе семью: привезенную из Нью-Йорка девочку Мэри, самую старшую из детей; тоскующего по дому мальчика Мики, кричавшего по ночам, когда видел во сне родные трущобы и грязную взбалмошную маму; грациозную смуглую метиску Тину, мать которой была проституткой, а отец – индийским матросом; Хестер, рожденную неизвестно от кого юной ирландкой, желавшей начать новую жизнь; и Джако, похожего на обезьянку маленького мальчика, чьи ужимки всех потешали. Джако умел избежать наказания и выпросить лишнюю конфетку даже у свято почитающей порядок мисс Линдстрем, отец его отбывал срок, а мать убежала с другим проходимцем.
Вероятно, это было замечательно – позаботиться о бедных ребятишках, думал Лео, дать им свой дом, окружить любовью, помочь обрести новых родителей. Рэчел, казалось, могла бы ликовать… Только все обернулось совершенно иначе, чем она предполагала. Ведь они не были их собственными детьми, его и Рэчел. В них не бурлила целеустремленная настойчивость Рэчел, не было у них энергии и честолюбия, позволивших ее предкам занять достойное место в обществе. Не одарила их природа ни душевной добротой, свойственной его родителям, ни умом, отличавшим его предков по отцовской линии.
