Эпилог
Наша жизнь — что старые качели:То к Земле несется с вышины,То, на гребне жизненной волны, —К радости, неведомой доселе…
То скрипит с ветрами в унисон,То поёт о счастье безмятежном,Океаном — шумным и безбрежным —Разливаясь под напевный звон.
Вдаль однажды отойдут невзгоды,Скрывшись за громадой пыльных лет, —И взлетим мы, осязая свет,И вдохнем шального кислорода!..
Наша жизнь — что легкая качель:В ней беду сменяет ликованье,Как весной, дыша благоуханьем,Расцветает солнечный апрель
Вслед за мартом. И вскипает кровьВ чудный миг природы возрожденья…Жизнь — качель. А ветра дуновеньемДля нее становится любовь.
ВЕДЬМА
С рассвета на площадь стекается люд: Проклятую ведьму сегодня сожгут! Сухою соломой покрыт эшафот, Заранее весел народ!
Мелькают чепцы и пестрят колпаки, По слякоти скачут, теснясь, башмаки, А вот и епископ дряхлеющих лет — В роскошную рясу одет.
С ним целая свита святейших отцов И судей — честнейшей души мудрецов! Гудит в нетерпенье священная знать — Пора бы уже начинать…
Зеваки под хлюпанье грубых колес Пустили на площадь торжественный воз: Телегу (да с клячею вместо коней) И клетку глухую на ней.
Вся черная, будто копала золу, Там ведьма валялась на грязном полу, И в тряске совсем не срываясь едва, Моталась ее голова.
Свистя, за повозкой гналась ребятня, Кидалась камнями, колдунью кляня, А рядом, как гордый чернеющий грач, Вышагивал чинно палач.
И вот поравнялась повозка с толпой. Чуть не был раздавлен бродяга слепой, Шатавшийся праздно у ней на пути: Да к счастью успели спасти.
Поодаль закованный, выкрикнул вор: «Долой дьявольщину! В огонь! На костер!» И люд поддержал златокрада того, Недавно плевавший в него.
За волосы выволок ведьму палач Под гиканье черни, под хохот и плач, И бросил, как тряпку, в вонючую грязь, Под маскою хрипло смеясь.
Ужасна злодейка поистине та: Драниной прикрыта ее нагота. Недавно касался испанский сапог Босых искалеченных ног.
Пятнадцатилетняя девочка-яд: Костлявые руки из робы торчат. А грязные патлы, как сажа, черны — Примета шайтанской вины.
«В страшнейших грехах обвиняешься ты! Крещеная злом самого Сатаны! Призналася давеча ведьма во всем, Судимая честным судом…
Призналась: порой колдовала в ночи, Украла четыре церковных свечи, С неведомым духом беседы вела И с кошкою черной жила.
От этих злодействий тебя до утра Очистит священное пламя костра! Могла б индульгенцию также купить Да некогда злато копить…»
Колдунья, сполна натворившая зла, Усилием воли лицо подняла. И детские глянули небом глаза — Невысохшая бирюза.
«Деяний своих от людей не таю, Да только, епископ, я правду твою Разрушу, ведь Дьявол, поверь, ни при В магическом действе моем.
И впрямь, ворожила я лунной порой Над милой моею болящей сестрой… Лечила волшебным настоем из трав, Быть может, законы поправ.
И свечи взяла, только вам не назло: Чтоб в домике стало соседском светло! А прежде ведь в Храме просила огня Как ведьму прогнали меня!..
В том доме старуха одна умерла Бездетно и голодно, трудно жила! Кому ж, как не мне, было свечи принесть, Молитву усопшей прочесть?..
Я кошку себе не могла не забрать: Старушка любила ее, словно мать — Родное дитя. Да к тому же одна Погибла бы точно она…
Бесплотный же Дух, собеседник ночной Есть Ангел-Хранитель с рождения мой! И в Храме святом, подходя к алтарю, Частенько я с ним говорю…»
Промолвил епископ: «Родная моя! Открылась ты честно, греха не тая… За это, сердечную правду любя, Всевышний прощает тебя!»
На буром от крови засохшей лице При упоминанье о светлом Творце Алмазами слез заблестели глаза — Заплакавшая бирюза…
«Ужели и вправду теперь прощена?.. Ужель поднимусь из тюремного дна? Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец — Ответь же, церковный отец!»
Старик улыбнулся: «Забыта вина! Пускай же тебя не тревожит она… А значит, свободна душа с этих пор… Без страха иди на костёр!»
* * *
Над площадью стал смоляным небосвод. Давно разошелся нарядный народ. И лишь правосудия тлели огни Да мрачно темнел эшафот.
Над ним, средь ворон — средь крылатых углей, Голубка летала, что снега белей. И сколько, крича, не старались они — Никак не притронуться к ней!..
А где-то малышки всё плачут глаза — Другая уже бирюза.
КОРОЛЕВА
Не задерживайтесь, господа, в проходе —Всякий нынче поскорей бы рад!И неважно, что не по погоде,При параде — все на маскарад.
Под вуалью — льдисто-сини глазки,Платья в перьях, ореол амбре.И мелькают маски, маски, маски —Бал у королевы при дворе.
Вот она сама — стройна как фея,Будто бы сошедшая с холста:В локонах белеет орхидея,По-девичьи пламенны уста.
Вся тяжелым бархатом одета,Что крыла вороньего черней.Только из-под кружева манжетаРасцветает золото перстней.
Шарм под стать столичным городам:На паркеты сыплются верлибры,И порхают крыльями колибриЧудо-веера придворных дам.
В реверансах припадают девы,Точно к платьям примеряя трон.А под полумаской королевыПолусмех сменяет полутон.
Не страшны ей лжеподруги эти,Кто они — коль вертится земляДля нее лишь и на целом светеЛучше всех она для короля?
Мажут дамы на лицо белила,Щек стыдливых прикрывая цвет,И держась то мило, то уныло,Льнут, подобно бабочкам, на свет.
Бал в разгаре. И уносят в далиАроматы марокканских роз.И скользят по освещенной залеОблака напудренных волос.
Внезапно умолкли прохладные звуки,Скрипки запели и трубы заохали,Выронив вееры, вскинулись руки,Воздух зацвел восхищенными вздохами.
Почтенные гости с восторгом сквозь страхРезко взглянули из бархатных коконов:Юная дева стояла в дверяхВ калейдоскопе корсажей и локонов.
Кто-то приветственно шляпу снимал,Кто-то схватился за жидкую бороду:Графская дочка явилась на бал,Чудо-краса из далекого города.
Подобная нимфе, но истинно зрима,Будто цвела, непривычно живая,Лоск и сиянье придворного гримаНежным румянцем своим затмевая.
И вот расступился наряженный люд:Гордые гости — крикливые вороныДеве проход в центр залы дают,Чинно рассеявшись в разные стороны.
А струны скрипят, а литавры звенят,Взгляд королевы темней, чем агат,Кружится дева в летящей тунике,Точно наяда — столетья назад.
Всем по душе эта свежая роль:«Ну-ка, еще станцевать нам изволь!» —Громко сказал — да с улыбкой на лике! —О королеве забывший король.
Гостья смеется — и снова взлетает,Юная, милая — точно весна.А у придворных и сердце уж тает:Всех красотой покорила она.
Смотрят направо и смотрят налево:Разве сравнится с красою — наряд?!С девою меркнет сравнясь королева,Как и лощеный ее маскарад.
Злится монархиня, чуя потерюНежной любви своего короля…Вот уже вечер закончился дляБольшинства. Сквозь дубовые двери
Гости, прощаясь, уходят к каретамИ по домам разлетаются прочь…Только еще не окончена ночь:Уж королева-то знает об этом!
Кошкой скользнувши в безлунную тьму,Спряталась вмиг за каштаном старинным,Тайну теперь доверяя емуГоря, грозящего нынче безвинным.
Вот и наяда! А с нею — король:Под руку деву довел до аллеи…В ревности гневно оскалилась фея,Чуя губами кровавую соль.
Тонкой рукою она рукоятьСжала под мантией крепко и твердоИ обратилась, как нежная мать,К дочери юной почтенного лорда:
«Милая детка, совсем ты одна!..Разве тебя не пугает беззвездье?Глянь ты, как ночка-то нынче черна!Самое время греха и возмездья».
Дева взглянула на даму в ответ:Черное платье, а локоны — белы!..«Коль суждено — так спасения нет…Там же страдавшие все будут целы».
Не было вскрика — лишь брызнула кровь,Лоскуты платья во тьме забелели.Зверски оскалившись, снова и вновьМстила безгрешному ангелу фея.
Ветер ночной все сильней раздувалРедкие звезды, как желтые свечи,Бархат их свету теперь открывалЗлой королевы старушечьи плечи.
Кончился бал, и в безвременном снеС ним растворилась роскошная сказка:Дьявольский облик явила ЛунеНаземь упавшая нежная маска.
Где-то уже верещат петухи,К утру полночное близится время:Кудри, которым слагали стихи,Сбились, открыв полулысое темя,
Светлые локоны — только парик —Пали в траву и лежали, белея,Там, где под свой же предгибельный крикБилась в конвульсиях дряхлая фея.
Билась пред ужасом адских огнейРыбой, попавшей на смертную сушу…С неба же, искренне плача о ней,Ангел молился за грешную душу.
СКАЗКА О МЕЧТАХ
