Что–то защипало Алешину голову, он вскинулся весь, отдернулся, бросился в сторону, но было уже поздно – один из этих маленьких осколочков осел прямо ему на макушку и теперь Алеше казалось, что кто–то надел ему на голову снежную шапку, и не было сил эту шапку скинуть – он схватился за гудящую голову, обморозил еще больше пальцы и заплакал от боли, холода и отчаяния, и не помня себя, бросился было бежать куда–то назад, в уродливое переплетенье черных выростов да тут вдруг почувствовал, что тает, и…
* * *
Увидел чудесную картину: в метре от него потрескивали, обуянные пламенем дрова, а веселые жаркие огоньки трепетали в воздухе, словно крылья огненной птицы. Как мило было для Алеши это жаркое пламя – он тут же приблизился к нему продолжая пожирать глазами открывающийся вид: он лежал на земле, ибо снег не мог залететь в маленькую пещерку, выбитую в весеннюю пору звонким ручейком в извороте лесного оврага. А за свешивающимися откуда–то сверху покрытыми инеем корнями, блистал на солнце пышный, ярко белый снег. Так как пещерка находилась на извороте, видна была большая часть овражного склона покрытого толстым белым саваном. Деревья склонили свои снежно–инеевые ветви, а в просветах меж ними синело чистое, полное солнечного света небо. Вот пробежал заяц–беляк – прыг–прыг, остановился, повернулся к костру, навострил длинные уши да и запрыгал дальше…
Аппетитный запах щекотал Алешины ноздри, он перевел взгляд на пламя – оказывается, там уже булькало что–то в небольшой кастрюльке, а на вертеле поджаривался кусок мяса, приправленный какими–то пряностями.
– Оля. – произнес он тихо и посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась ему, проговорила:
– А ведь могли и замерзнуть вчера – это Жару спасибо, он нам эту пещерку нашел.. – она погладила пса, который лежал тут же, грелся. – Вот, держи – Ольга протянула ему кружку в которой дымилось какое–то варево. – Я знала, что мы простудимся вот и взяла из дома кой–каких трав, а воду я из ручейка достала, он здесь течет – надо только снег разгрести да лед пробить…
Алеша одним глотком проглотил горячее варево – горло объяло пламенем, такое же пламя загорелось в его желудке и оттуда огненными ручейками разбежалось по всему телу…
За завтраком почти не говорили – грелись у костра; Алеша даже обжег руки, так как сунул их прямо в пламя – так хотелось ему согреться после часов проведенных в холоде.
Откуда–то издали долетел топот лошадиных копыт, а следом крики незнакомого извозчика:
– Но–но! П–шли родные!
Потом вновь тишина леса, нарушаемая лишь мягким шорохом падающего с ветвей снега, да еще, изредка, перекличем лесных обитателей.
Вот он вышел из пещерки и вздохнул полной грудью морозного воздуха – этот воздух хоть и был морозным, но отнюдь не походил на воздух из мертвого мира…
А на лес смотреть было любо – после резких углов и режущих глаз граней, все эти мягкие переливы, гибкие ветви, блестящий иссиня–белый иней на них, снег и глубокое небо в разрывах между ветвям! Все это радовало глаз – Алеша даже улыбнулся, потом рассмеялся, нагнулся, быстро слепил снежок и запустил его в ствол близстоящего дерева – попал метко – от удара тонкий ствол закачался и, осыпаясь с веток, завертелся в танце золотисто–белый дождь…
Потом помог выбраться из оврага Ольге и тут только вспомнил что потерял накануне свой мешок с едой; он указал Жару на Ольгин мешок и велел:
– Ищи мой!
Пёс тут же бросился на поиски… Вскоре раздался его лай – Алеша хорошо понимал разные интонации в голосе своего косматого друга, вот и этот лай он прекрасно знал: «Сюда, сюда – нашел!»
Алеша, а за ним и Оля побежали на эти звуки и вскоре увидели Жара, который разгребал лапами один из сугробов. Алеша бросился помогать ему, вытащил мешок да тут и выронил его – мешок весь был разодран когтями, а единственный оставшийся окорок изодран волчьими клыками.
– Вот ведь… – проговорил Алеша. – мы то думали, волки в дальнем лесу выли, а они, оказывается, здесь, поблизости…
Тем не менее, разгребая снег дальше, Алеша нашел коробку с яйцами, и несколько лепешек. Все это впихнули в Ольгин мешок, который Алеша перекинул себе через плечо…
Подойдя к последним деревьям они остановились и оглядели дорогу – собственно после прошедшей бури и дороги то не было – лишь небольшое тянущее вдаль углубление в толстых снеговых наростах, да еще свежая колея…
Им повезло – до самого вечера не видели они ни единой души, и их никто не видел, а если кто и видел, то ребята об этом никогда не узнали.
А дорога все больше и больше заворачивала на север – по мере приближенья, поднималась вверх стена Ельного бора, видны уже были отдельные острые вершины елей, а так же струйки дыма поднимающиеся из труб стоящей там деревушки Еловки (именно эту деревеньку, отдалённую от Берёзовки на двадцать вёрст и называли ближайшей).
Алеша не раз уже оглядывался – все ему чудились звуки погони, но вдали виделся лишь давно оставленный перелесок.
Они прошли по деревянному мостику перекинувшемуся над небольшой, одетой в ледяную броню, речушкой. И тут увидели далеко впереди скачущих им навстречу тройку! Ребята рванулись обратно к пройденному мосту и укрылись под ним.
Алеша возбужденно шептал:
– Ну, теперь ясно это наши родители были – они уже видно, в самую ночь за Дубравом съездили, а потом поутру, когда ты кушанья готовила, мимо, до самого торгового тракта доскакали, всех расспросили и теперь обратно возвращаются. И в Еловке, стало быть, всех расспрашивали… А я то надеялся переночевать там в какой–нибудь избе, да теперь нам туда лучше и близко не подходить…
Нарастал топот, вот задрожал деревянный промерзший настил над головами. Жар шумно потянул носом, неуверенно вильнул хвостом и едва сдержал приветственный лай рвущийся из его груди: пес учуял своих хозяев.
– Тпр–ру! Стой! – раздался вдруг над самой головой окрик Дубрава.
Сани были остановлены, и вот голос Николая–кузнеца – усталый, но новой надеждой наполненный:
– Никак почуял что?..
И тут вдруг измученный, слезами наполненный голос матери:
– Где ж он, Алёшенька, радость моя…
У Алёши заныло сердце – так мучительно было, что он не смог сдержать стона. И тут же вскрикнула мама:
– Вот – не могло моё сердце ошибиться! Сейчас стон был – должно быть снегом ему присыпало! Алёшенька, Алёшенька!
Мука была уж совсем невыносимой, и сердце так надрывалось из–за этой борьбы, что, казалось – сейчас вот не выдержит, разорвётся; в глазах перемежались чёрные и кровавые пятна, и наверное бы он всё–таки не выдержал, и закричал, если бы Оля не обняла его нежно за голову, не прижала бы к своему тёплому телу, не осыпала бы ласковыми поцелуями. Но и ей было тяжело: ведь и её мать звала, и по какому–то наитию – так же, как дочку Дубрава:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
