– Ступу?! – скрипуче взвизгнула Яга. – Как же – понесёт тебя, человечка моя ступа!.. Да и ветер вырвет…
– И то правда. Ну, стало быть прощай… Крак, идёшь со мною?..
Конечно древний ворон слетел со своего насеста и устроился на плече Дубрава. А когда Старец вновь раскрыл в бурлящую северным ветром и снежными полчищами ночь, то совсем поблизости прорезался звон колокольчиков, и вдруг вырвалась из тёмного, стремительного кружева тройка – в санях стоял отец Алёши – Николай–кузнец; матушка сидела рядом, заплаканная – увидев Дубрава, она заголосила:
– Алёшенька из дому ушёл! Вместе с Ольгой ушли! Помогите вы нам!
Николай старался говорить спокойнее, но и его голос дрожал:
– Мы уже носились по дороге к Дубграду – никого не встретили. Кроятся они от нас, верно… А сейчас буря эта началась… Помогите вы нам, если можете…
– Ну, хорошо, что вы приехали – а то уж думал, пешком мне что ли идти…
Когда Дубрав взбирался в сани, за спиной его протяжно загрохотало, заухало, затрещало, и разодранная чёрная тень, сразу растворилась в снежном мареве. Алёшина мама, хоть и поняла, что – это была Баба–яга – пребывала в таком страшном волнении за своего сына, что даже и не испугалась, и не удивилась.
Вот Николай–кузнец взмахнул вожжами, и тройка понесла – в одно мгновенье растворились во мраке очертания корня – и Старец невольно вздохнул – он знал, что видел его в последний раз…
* * *
А утром, когда Алёша был разбужен, было так:
– Ох, сынок, – говорила мать, – опять ты меня напугал, я подошла – гляжу на тебя, а ты весь бледный–бледный и губы у тебя белые! И холодный и недвижимый…
– Да ладно! – выдохнул Алеша. – …Что ты ко мне как к маленькому. Холодный и холодный – согреюсь сейчас.
Говорил он раздражённо, и действительно чувствовал раздражение: зачем это она выдернула его из сна, да в такой ответственный момент, когда он проползал по каменному щупальцу, над обрывом.
– А на груди то у тебя что – ушиб что ль какой–то?.. И холодом то каким веет…
Алёша выгнул шею, и обнаружил, что рубашка была расстёгнута, и вздымался над сердцем синий нарост – и чувствовал он как колет сердце медальон:
– Да что ты, право следишь за мною! Отставь!..
Алёша поддался порыву злобы, и в глазах его стало темнеть – со стороны же казалось, будто дикий, холодный пламень там вспыхнул. Взгляд его метнулся по горнице, и остановился на платочке, который лежал на подоконнике в розоватом сиянии восходящего дня – снова кольнуло сердце, но уже по новому, не злобой.
Соскочил Алёша с печки, подбежал, подхватил – так и есть: то было Олино рукоделье: ведь она была пожалуй лучшей (после своей матушки), швеёй в их деревне; и на этом платочке отобразила круглое озеро, да березки над ней склоненные; у одной из берёзок можно было разглядеть и её фигурку – впрочем, не ясно – потому что она почти сливалась с белейшим стволом. Тогда Алёша поднёс этот шелковистый, веющий цветочным ароматом платок, тихо поцеловал его, и прошептал:
– Прости меня, Оля, опять я… – повернулся к маме, которая расстроенная стояла у печи, перебирала посуду, и ей сказал. – …Прости меня, мама…
– Да ничего–ничего… – вздохнула она. – Тебе ж тяжело…
Алеша сморщился, заскрежетал зубами, но всё же сдержал рвущийся крик. После этого сложил платочек, во внутренний карман убрал, к самому сердцу приложил – и теплом благодатным согрелся, словно бы Оля своей ладошкой дотронулась. Пытаясь предотвратить следующие вопросы матери, которая конечно же заметила Алёшину боль, он спросил:
– Как сегодня на улице?
– Солнечно и сугробы пышные лежат! Но дедушка на улицу вышел на небо посмотрел и сказал, что к вечеру буря начнется…
Алёша не обратил внимание на слова про бурю – чувствовал он в себе силы преодолеть любое испытание (но скорее конечно и не представляя этих испытаний); вот он приложил к ледяному узору на окне ладонь и подержал так некоторое время, не чувствуя холода. Потом отнял руку и увидел, что ледяной узор остался прежним, разве что совсем немного подтаял – так холодна была его рука. Стараясь не высказывать своего волнения, задал следующий вопрос:
– А высоко ли солнце?
– Да, высоко. Все уж давным–давно проснулись, только ты один так долго спишь! Если б я тебя не разбудила ты б наверное, спал до вечера!
– Странно. – задумался Алеша, – наверное, там время идет совсем иначе, нежели здесь…
– Ты о чем это?
– Да, что же я… Мне же идти надо! – воскликнул Алеша
– Куда идти? Ты же болен! Тебе лекарство принимать надо, в бане париться, да ты еще и не позавтракал!
– Мне старец Сергий сказал, чтоб я побольше двигался.
Алеша повернулся к столу, залпом выпил парное молоко, закусил хлебом, съел несколько ложек меда и спешно стал одеваться.
– До снежной бури вернусь домой! – и сам подивился своей смелости и убедительному тону. – Я и Жара с собой возьму!
Говоря это, Алеша уже полностью оделся, а оделся он так, что в избе ему тут же стало жарко.
Он уж было бросился к сеням, но вспомнил о оставленном в кладовке мешке с едой и вернулся за ним – мешок оказался весьма тяжелым – Алеша взвалил его через плечо и тут вспомнил об охотничьем ноже, который собирался взять у отца. Он остановился на миг, задумался и решил, что можно обойтись и без ножа.
Спустя мгновенье он, никем не замеченный, выскочил из дома навстречу яркому солнечному сиянию, которое заливало высокое морозное небо и блистало на пышном белом ковре покрывавшем землю.
Алеша бросился бежать к калитке, на бегу крича:
– Жар! Жар, за мной!
Раздался радостный лай и большой огненный шар с выделяющимся черным мокрым носом и блестящими глазами выскочил из конуры и догнал Алешу.
Юноша распахнул калитку и остановился там повернувшись к дому, глядя на белый столбик дыма, который поднимался из трубы, на ветвистые яблони, что росли у окон, на крыльцо на которое он так часто взбегал или же выбегал…
– Прощай! – проговорил Алеша и на глаза его выступили слезы. – Когда я увижу теперь тебя вновь, дом родной?
Алеша поправил перевешенный через плечо мешок, и поспешил по деревенской улице, туда, где за последними домами стояла белая, как снег, березовая роща от которой деревня и получила свое название – Березовка.
В те минуты, печаль расставания с родимым домом оставила Алешу – и что право! – светило солнышко, синело небо, морозный, свежий воздух приятно щекотал лицо и полнил легкие прохладой. Все вокруг было чисто и светло; белый снег скрипел под валенками, где–то чирикали воробьи. Да вот и они сами – маленькие птахи, клевали кем–то насыпанные зерна. И представился тогда Алеше весь дальней путь этакой освещенной солнцем дорогой, на протяжении которой он будет играть с Олей в снежки, песни петь, просто разговаривать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
