Юнг. Да, увлекательная история, хотя и не совсем правдивая.
Фрейд, разбиравший свои бумаги, отрывается от дела и со зловещим блеском в глазах смотрит на Юнга.
Фрейд. Не совсем правдивая?
Юнг. Мягко говоря.
Фрейд. Хотите сказать, это, по всей вероятности, миф?
Юнг. Нет, я хочу сказать, что у Эхнатона, которого мне привычнее называть Аменхотепом Четвертым, было две совершенно очевидных причины убрать имя своего отца (вернее, часть его имени) из всех людных мест. Во-первых, по традиции так поступал каждый вновь коронованный царь, чтобы имя его отца не мозолило глаза народу.
Фрейд. Вы, похоже, и сами руководствовались этим соображением, когда из своей статьи для «Ежегодника» исключили всякое упоминание моего имени?
Теперь атмосфера наэлектризована до предела. Юнг медлит с ответом, пытаясь сдержать нарастающее раздражение.
Юнг. Нет, это далеко не одно и то же. Если я не упомянул ваше имя, то лишь потому, что оно пользуется широчайшей известностью и не нуждается в повторении.
Фрейд. Ясно. Продолжайте, пожалуйста.
Юнг. А во-вторых, Аменхотеп уничтожал только первую половину отцовского имени, совпадающую, кстати, с первой половиной его собственного — «Аменхотеп», — поскольку это же самое имя носил Амон, один из богов, которого новый царь вознамерился низвергнуть.
Фрейд. Неужели все так примитивно?
Юнг. Мне это объяснение не кажется примитивным.
Фрейд. Значит, вы полагаете, что этот ваш фараон, как там его, не питал ни малейшей враждебности к своему отцу?
Юнг. Доказательств у меня, естественно, нет. Но Аменхотеп, видимо, счел, что имя его отца в любом случае уже покрыто славой, а теперь хорошо бы увековечить и себя самого.
Здесь Фрейд, который на протяжении этой перепалки все более бледнел и съеживался, опять теряет сознание; на сей раз он скользит вперед, рикошетом отскакивает от стола и бесформенной массой валится на пол. Юнг бросается вперед, ставит его в вертикальное положение, на руках несет через весь конференц-зал и бережно опускает на диван. Пока Юнг его укладывает, Фрейд приходит в себя: он смотрит снизу вверх на Юнга с нескрываемым чувством страха и собственной уязвимости. Поудобнее уложив Фрейда, Юнг приносит ему стакан воды.
Фрейд. Как, должно быть, сладостно умирать.
(Делает маленький глоток воды, потом садится и возвращает стакан Юнгу. Лицо Фрейда принимает жесткое выражение.)
Спасибо.
Юнг. Похоже, у вас это случается регулярно.
Фрейд. Вне сомнения, здесь просматриваются какие-то неконтролируемые признаки невроза; на досуге займусь этим вплотную.
Юнг. А вы, случайно, не?..
Фрейд. Нет-нет. Все сухо.
Юнг. Могу только порадоваться, что хотя бы в этом отношении наш краткий сеанс психоанализа оказался для вас продуктивным.
Фрейд. Не думаю, что в этом есть ваша заслуга.
В его тоне сквозит ледяная безапелляционность; от этого Юнг на мгновение умолкает. Когда к нему возвращается дар речи, его слова звучат столь же холодно.
Юнг. Вы никогда в жизни не признавали чужие заслуги, верно?
Фрейд. Не понимаю, к чему вы клоните.
Юнг. Я разгадал вашу игру. Со своими единомышленниками вы обращаетесь как с пациентами: когда необходимо кого-то похвалить, вы преподносите похвалу под видом легкого осуждения, но уж когда есть возможность упрекнуть, ваши упреки выливаются в самое разрушительное презрение. Вы всегда недооценивали мою работу, смотрели на меня свысока. Вещали с амвона, держа всех остальных за неразумных детей, чтобы не оставить им ничего другого, кроме как пресмыкаться перед вами или примитивно насаждать вашу линию, пока вы будете с непогрешимым отеческим видом восседать на вершине. Вы кичитесь широтой своих взглядов, а сами готовы низвергнуть в преисподнюю любого, кто выскажет хотя бы робкое несогласие. Потому-то никто и не смеет дернуть вас за бороду и сказать: «На себя погляди, а потом уж решай, кто из нас невротик!»
(Фрейд смотрит на него в ужасе, с полуоткрытым ртом. Юнг пытается немного умерить свой пыл.)
Я говорю это как друг.
Фрейд. Тогда избави меня боже от врагов.
Юнг. Хотя тот случай в Кройцлингене должен был бы мне ясно показать, что вы больше не считаете меня своим другом.
Фрейд. Опять вы за свое!
Юнг. Приехать в город, что в двадцати минутах от Цюриха, и не сделать ни малейшей попытки со мной увидеться!
Фрейд. Я же вам написал, сообщил о своем приезде.
Юнг. И приурочили получение мною этого письма к своему отъезду.
Фрейд. Откуда мне было знать, что вы проводите выходные на природе?
Юнг. Да вы и не собирались ко мне приезжать!
Фрейд. Зато вам ничто не мешало ко мне приехать.
Юнг. Чтобы сорвать вашу встречу с новым почитателем?
Фрейд. Да у этого человека рак! Потому я и торопился его повидать.
Юнг. Это отговорки. Если помните, когда я предложил вам спуститься на один лестничный пролет, чтобы засвидетельствовать уважение господину директору клиники, вы отказались. Да еще добавили: пусть, мол, делает собственные выводы. Он тогда сделал выводы, а теперь и я могу сделать свои!
Фрейд сдерживается, чтобы не взорваться. Ему стоит неимоверных усилий сохранять спокойствие.
Фрейд. Давайте вернемся к нашей непосредственной дискуссии. Отправной точкой, если помните, послужило мое признание того факта, что эти обмороки, скорее всего, являются следствием какого-то неразрешенного невроза; мне казалось, все психоаналитики сходятся во мнении, что в небольших неврозах нет ничего постыдного. Но вот передо мной стоит такой человек, как вы, который позволяет себе совершенно аномальное поведение, а потом во все горло кричит, насколько он нормален, и вот это уже внушает довольно серьезные опасения. Вы сами хоть на минуту задумывались о своем заболевании?
Юнг. С нетерпением жду вашего диагноза.
Фрейд. Вряд ли вы согласитесь с каким бы то ни было диагнозом, если он будет поставлен мною. Рекомендую обсудить вашу проблему с какой-нибудь доверенной пациенткой. Из числа тех, с которыми вы установили контакт на более интимном уровне.
(Теперь уже Юнг ловит ртом воздух, но Фрейд не дает ему опомниться.)
А теперь сделайте одолжение, избавьте меня от своего присутствия.
Юнг. Я не позволю…
Фрейд. Вон!
(Юнг расправляет плечи и, поставив стакан на стол, без единого слова направляется к выходу. Когда он оказывается у самого порога, Фрейд бросает ему в спину.)
И считайте себя свободным.
Юнг останавливается, но не оборачивается.
Юнг. Как вы сказали?
Фрейд. Не трудитесь изображать из себя друга.
(Юнг поворачивается и смотрит на него в упор.)
Наши отношения давно висят на ниточке; более того, эта ниточка сплетена в основном из прошлых разочарований. Разорвав ее, мы ничего не потеряем. Уверен, вы с этим согласитесь.
Юнг всеми силами старается сохранять равновесие, но, когда он заговаривает, голос его дрожит.
Юнг. Отлично. «Дальше — тишина».
Разворачивается и уходит; Фрейд, оставшись в одиночестве, закрывает лицо рукой.
СЦЕНА 12
Во всю сцену — идиллия: прекрасный парк в Кюснахте, сбегающий к ослепительно-голубому Цюрихскому озеру; солнечный день летом 1913 года. У берега алеют паруса яхты, принадлежащей Юнгу. Сам Юнг сидит в плетеном кресле, развернув его под углом к озеру. Ближе к зрителям стоят Эмма и Агата: они беседуют с Сабиной, у которой на пальце блестит обручальное кольцо; ее беременность бросается в глаза.
Эмма. Как приятно наконец-то познакомиться с вами лично, доктор Шпильрейн.
Сабина. Мы когда-то встречались. Я была пациенткой вашего мужа.
Эмма. Да, что-то припоминаю.
Сабина. У вас чудесные дети.
Ерошит золотистые волосы Агаты.
Эмма. Спасибо. Непременно сообщите нам, когда у вас произойдет радостное событие. Вы, наверное, хотите мальчика.
Сабина. Нет-нет, мы с мужем надеемся, что будет девочка.
