Рассветало. И это было прекрасно: по утрам здешний люд обычно выходит в горы. Тут уж наверняка встретишь кого из деревенских.
Он терпеливо ждал, но никто не появлялся. Одолевал голод. Пришлось надергать вокруг лесных кореньев и заморить червячка. В полдень он подполз поближе к деревне Харо и притаился в кустах. Деревня молчала. Высились разморенные зноем десятки соломенных крыш. Нигде ни души. К вечеру Нуп вынужден был вернуться на гору и провести там еще одну ночь. Па другой день какой-то человек, выйдя из деревни, направился в поле. Пуп, сидевший в кустах, разглядел его в лицо: нет, это явно не его земляк. Значит, житель Харо. Впервые за пять лет видел Нуп человека из деревни, куда француз сгонял народ со всей округи. Был он еще молод, в драной набедренной повязке и разорванной рубахе, на шее болталась какая-то вещица, окрашенная вроде в два цвета — синий и красный. Изжелта-бледный, он шел, понуро глядя под ноги.
«Целых пять лет прожил под французом, а только и сподобился этой штуки на шею, — подумал Нуп, — да драной одежки. Ох, люди, люди!.. Выйду-ка я, остановлю его, расспрошу… Только не случилось бы чего. А ну как выдаст меня французу? Да нет, вроде непохоже… француз-то вон до чего парня довел. Видать, и сам он его не жалует…».
Нуп вышел из-за куста. Парень из Харо, вздрогнув, обернулся, оглядел его с головы до пит и, по всему судя, собрался дать деру.
— Постой, — сказал Пун, — Это я, твой земляк из Конгхоа… Спустился сюда с горы, вижу, ты идешь. Дай, думаю, расспрошу человека…
Но нарепь, заслышав слово «Конгхоа», вдруг побелел и, ошалело глядя на Нупа, забормотал:
— Ты… Ты с гор спустился?..
Потом перевел взгляд на самострел. В глазах его промелькнул ужас. Он бросился бежать.
Беда! Добежит до деревни, нашумит — все откроется. Нуп со всех ног кинулся в погоню. Увы, во рту у пего, почитай, два дня не было ни крошки, ноги ослабли, спотыкались о камни и раз пять чуть не подвели его — Нуп едва не рухнул наземь. Деревья на обочинах тропы как нарочно тыкали ветками в лицо. Впереди ничего не было видно. Но он, стиснув зубы, бежал изо всех сил. Шатаясь, добежал до ручья. Вдруг перед ним мелькнула рубашка беглеца. Нуп прыгнул с берега вниз и, настигнув парня, крепко ухватил его за набедренную повязку.
— Ты чего бежишь?.. Чего бежишь?..
Оба, задыхаясь, не слышали друг друга. Не скоро еще у Нупа умолк звон в ушах, растаяла рябь в глазах. И тут он увидел: парень из Харо глядит на него с мольбой и лопочет:
— Не надо… Не убивай меня!.. Это француз!.. Он силком взял меня в проводники… Я не хотел… Не хотел… Не убивай меня…
На виске у Нупа вздулась фиолетовая жила. Ему теперь все было ясно. Крепко держа парня за руку, он почувствовал, как к горлу подкатил горький ком.
— О, проклятый француз! — крикнул он, — До чего ж ты коварен и лют! Заставил людей Харо указать тебе дорогу в Конгхоа. Сам напал на нас, а людям Харо внушил: бойтесь людей Конгхоа. Они ненавидят вас, не простят никогда и поклялись перебить всех до единого… Проклятый француз! По твоему наущенью год назад люди Харо напали с копьями на Конгхоа. И теперь они, повстречав земляка из Конгхоа, боятся его больше, чем тебя, окаянного. О, отчего гадючья пасть твоя источает столько яду?..
Нуп говорил и говорил чуть не до вечера, покуда парень из Харо не избавился от своих страхов. Он обещал, вернувшись в деревню, поговорить с прежним старостой Харо, чтобы тот завтра утром увиделся с Пупом на своем поле. Потом парень ушел. Нуп решил было вернуться на ночь в Конгхоа, но побоялся, как бы не опоздать сюда к завтрашнему утру, не прозевать старосту. Пришлось ему и на этот раз ночевать в лесу. В полночь он слышал, как прошло мимо стадо слонов. Набивая брюхо, они с треском выдирали из земли целые деревья и громогласно трубили. Часть прошлой ночи Нуп просидел на дереве, но теперь лезть на дерево не решился и спрятался в каменную пещеру. Холодное дыхание камня пронизывало все тело, леденя позвонки, пробирая до кишок. Он сунул ноги в груду сухих листьев, лег и задумался. Года три с лишком назад он отпустил пять человек из Конгхоа, пожелавших уйти в крепость Харо, под начало француза. Француз убил тогда четверых. Нынче он снова позволил тридцати землякам вернуться под руку француза в эту же крепость. Но нет, на сей раз он действовал не наобум: среди тридцати ушедших в Харо не было ни единого молодого парня — одни старики и женщины. Да и потом, он решил отправиться следом за ними и не спускать с них глаз. Чтобы при первой возможности выручить не только этих тридцать человек, но еще и восьмерых, захваченных прежде. Освободить их и увести всех назад, в Конгхоа. Как это сделать? Ему и самому пока не было ясно. Но их надо освободить во что бы то ни стало… Скоро, надеялся он, уже рассвет. Но ночь почему-то тянулась бесконечно. Дул ветер, капли оседавшего тумана падали, стуча по засохшим листьям. Нуп сел и, прислонясь спиной к камню, стал ждать. Ждал он долго. Но, как и в прошлую ночь, когда начала заниматься заря, он, сморенный усталостью, уронил голову на камень и забылся сном. Какая-то птица спустилась из поднебесья и закричала. Пронзительный крик ее разбудил Нупа. Солнце уже сияло вовсю…
Незадолго до полудня он встретился с прежним старостой Харо. Нуп знал его довольно давно. Увидав Нупа, тот остановился, потом сделал шаг, другой, третий и вдруг заплакал в голос.
— Ах, Нуп, беда!.. Горе горькое… Люди Харо и сами-то не хотят больше здесь оставаться… Зачем же ты, Нуп, еще тридцать земляков своих сюда послал?..
Нуп до крови закусил губу, чтобы не заплакать.
— Я!.. Да не посылал я их, дядюшка… Ну, а как они там, расскажите. Я с гор спустился, вон какой конец отмахал, чтоб узнать…
Они уселись рядышком за густыми зарослями родомирта, у дальнего от дороги угла поля. Нуп, опершись щекой на руку, слушал рассказ старика из Харо о недавно попавших сюда тридцати восьми его, Нупа, односельчанах. Низкий голос старика звучал гулко и отрывисто. Слушая его, Нуп безотчетно бил пальцем ноги по угловатому камню, бил с такой силой, что едва не сорвал ноготь; из-под него проступила кровь, но Нуп не чувствовал боли. Лицо его посерело. По щекам текли слезы.
— Хватит, дядюшка… Дальше не надо!..
Голос его дрожал. Он вытер слезы.
— Да нет, продолжайте… Хочу узнать все… Говорите, говорите…
Старик снова начал неспешное свое повествованье.
Лишь сегодня, впервые за пять лет, Нуп узнал толком о страданьях и бедах людей бана, согнанных французом сюда, в «новую деревню». Наверху, в горах, только и слышишь, бывало: у тех, кто ушел к французу, соли вдоволь, полно разной одежки. Теперь все понятно. Да, соли вдоволь и одежки полно. Только у кого? В деревне Харо четыреста человек, а достаток в одном лишь доме — у старосты. Как же тогда прочий деревенский люд? Нет, нет у него соли приправить еду, да и одеться не во что. Француз из деревни никого не выпускает. Утром только после того, как часы у француза прокричат восемь раз, он открывает ворота и выпускает народ в поле. Под вечер, когда часы прокричат пять раз, все обязаны возвратиться, ворота запираются. Люди живут в загоне, как свиньи да буйволы. Круглый год во всякое время гоняют их на работы. Посадят на самобеглые повозки железные и везут на земли француза — плантациями зовутся — в Плейку, в Биенхо или Датхоа. Пробудет народ там месяц, а то и два, вернется — все хворые, слягут и не встают; трава тем временем на полях вымахает выше риса. Есть нечего — голод. Девушек деревенских француз, почитай, чуть не всех перепортил. Уведет к себе, а как отпустит, болеют бедные, маются. Иные, бывает, разорвут юбку, обернут полосу вокруг шеи, перебросят через ветку манго, что растет посреди деревни, да и удавятся насмерть. Молодых парней француз угоняет силком в войско, увозит кого в Банметхуот, кого в Конгтум или Ламвиен… А месяц назад француз заподозрил одного человека: тот, мол, ходил в горы да виделся с «господином Мином»[17]. Пригнали его назад, избили чуть не до смерти, потом отрубили кисть руки. «Руку ему отрубили, — сказал француз, — чтоб неповадно было держать сторону господина Мина…». Старик почти ничего не знал ни о тридцати людях из Конгхоа, пришедших сюда недавно, ни о восьмерых, что были схвачены раньше. Слышал лишь: француз велел им ставить дома рядом с людьми Харо и расщедрился на малую толику соли, только соль эту брать никто не стал.
— Я хочу встретиться с кем-нибудь из них, — сказал Нуп. — Вы не поможете мне, дядюшка?
Старик думал очень долго. Наконец взял Нупа за руку и сказал:
— Что ж, ладно. Сегодня вечером на этом поле. Идет?
Наступил полдень. Нуп пристроился в густой тени под деревом, решив хоть немного поспать. Но сон не шел. Он снова подполз поближе к деревне Харо. В ярких лучах солнца она выглядела особенно бедно и неприглядно. Нуп встал, прячась за деревом, и долго глядел на нее. Слезы застилали ему глаза.
