— Я хочу встретиться с кем-нибудь из них, — сказал Нуп. — Вы не поможете мне, дядюшка?
Старик думал очень долго. Наконец взял Нупа за руку и сказал:
— Что ж, ладно. Сегодня вечером на этом поле. Идет?
Наступил полдень. Нуп пристроился в густой тени под деревом, решив хоть немного поспать. Но сон не шел. Он снова подполз поближе к деревне Харо. В ярких лучах солнца она выглядела особенно бедно и неприглядно. Нуп встал, прячась за деревом, и долго глядел на нее. Слезы застилали ему глаза.
Вечером он ждал поодаль от условленного места. Забравшись на высокое дерево, он смотрел вниз, на поле. Вот кто-то вышел из леса, остановился на краю поля, огляделся вокруг и тихонько позвал:
— Эй, Нуп!.. Где же ты? Нуп!..
Да это голос старой Ху. Нуп почувствовал, будто внутри у него вспыхнуло жаркое пламя. Он соскользнул с дерева, не заметив даже, как ободрал до крови живот.
— Полно, матушка, не плачьте, — сказал он. — Мне ведь о стольком надо вас расспросить…
Но старая Ху задала вопрос первой:
— Что с Типом? Француз не застрелил его? Как схватили меня, он все гнался за ними. Почему не пришел он вместе с тобой?
— Нет-нет, с ним ничего не случилось. Здоров, все у него хорошо. Молодежь делает сейчас колья и шипы для ловушек, он у них за главного…
Старая Ху поведала Нупу: из восьмерых земляков, схваченных раньше, француз выпустил из тюрьмы только двоих. А всем, кто пришли сюда недавно по собственной воле, велел ставить дома и жить рядом с людьми Харо. И еще он хотел было выдать всем рис и соль, но земляки только головами качали, мол, не хотим, и не взяли. Все думают об одном — поскорее бежать, вернуться назад, в Конгхоа.
— Ну, а Ла, вы ее…
Старуха, не дослушав Нупа, заплакала в голос.
— Ла, она… Француз надругался над нею… — Слезы мешали старой Ху говорить. — До сих пор не отпускает… Держит у себя в крепости…
Нуп долго стоял молча. Ярость и боль, подкатив к горлу, перехватили дыхание.
Старуха присела на камень и сказала:
— Слушай, Нуп, мы хотим вернуться немедля. Ни одна душа не желает здесь оставаться. Будь что будет, надо бежать — хоть завтра. Пускай в горах нет соли, ничего, перетерпим… А тут… Сам видишь, Ла…
Нуп легонько положил руку ей на плечо.
— Пока еще рано, матушка, толковать о побеге. — Он старался говорить медленно и внятно. — Пусть люди берут соль, берут рис у француза. Главное — чтобы он ни о чем не догадался. А когда приспеет время, я спущусь и уведу вас отсюда.
Прямо среди ночи Нуп отправился в Конгхоа, условясь встретиться снова через день поутру. Он шел всю ночь. Не раз слыхал он, как где-то неподалеку тигр гнался по лесу за косулей. По он позабыл о страхе. Ноги его, не ведая усталости, шагали быстро и ровно. Он все обдумал. Да, пускай тридцать выходцев из Конгхоа потерпят еще немного, поживут под французом. Надо дождаться, пока он не выпустит всех восьмерых узников. А Нуп тем временем подготовит побег… Мысли так и роились у него в голове. Что, если француз пустится в погоню? Будем отбиваться… Поставим кругом ловушки…
В деревню он возвратился на рассвете. И тотчас отправился искать старого Па и дядюшку Шунга с Сипом. Они собрались и все утро толковали о важных делах.
— На ближайшее время, — сказал Нуп, — надо бы дядюшке Па с дядюшкой Шунгом взять на себя все деревенские дела. И приглядеть, чтоб заготовлено было побольше кольев да шипов, главное — ядовитых. Тут важна каждая мелочь. А сам я буду наведываться в Харо. Француз отравил своей ложью людей. Я должен открыть им глаза, объяснить все как есть. Иначе не пойдут они против француза.
…Лиеу едва успела насыпать в корзину Нупа пять чашек сухих кукурузных зерен, положить немного соломенного пепла, плодов лоиапг. Нуп забросил корзину за спину… И вот уже Лиеу стоит на пороге их дома и провожает глазами мужа. Вскоре он скрылся за зеленым пологом листвы. Но, уходя, он забыл сказать жене, когда надлежит высаживать рис в поле. Что же, не беда, она сходит и спросит у дядюшки Па. Так Лиеу и сделала.
— Я, мама, иду в поле, — сказала она свекрови.
— Как, дочка, не дожидаясь Нупа? — всполошилась та.
— Ничего. У него сейчас дела поважнее, а я пока начну — время-то идет…
Нуп вернулся в Харо. На этот раз старая Ху привела с собой Ла. Француз отпустил ее и еще троих земляков. В тюрьме осталось теперь только двое. Ла уткнулась лицом в ствол дерева и горько заплакала. Нуп погладил ее по волосам. В этом году ей исполнилось восемнадцать. Ах, сколько добрых, утешительных слов хотел он сказать ей, но почему-то не смог вымолвить ни словечка.
— Пусть глаза твои больше не плачут, сестрица… — только и произнес он наконец. — Знай, ты скоро спасешься, вырвешься из этого проклятого места.
* * *
Деревня Харо. С неба сеется мелкий унылый дождь. Ночь темна. Дует ветер. Шестеро человек сидят вокруг очага. Они не смеют раздуть чуть тлеющие угли, присыпанные золой. Француз из крепости запретил жечь огонь по ночам. Как увидит где свет, сразу стреляет. Днем-то еще тепло, а ночью холод пробирает до костей. Ла сидит, закутавшись по уши в одеяло, и все время перемешивает угли.
— Увы, — протяжно вздыхает старый Шринг, — наверно, поля на горе Тьылэй и люди на горе Тьылэй забыли о тех, кто томится здесь, у подножия.
Он роняет голову на подушку, белеют его седые волосы.
— Да и сама гора Тьылэй позабыла нас, — снова вздыхает он. — Позабыла совсем… Это правда… Зачем ей вспоминать нас? Разве мы, безумцы, сами не бросили ее, не ушли от нее на чужбину?.. Сколько раз отговаривал нас Нуп — раза четыре, нет, пять, а мы не послушали его… По заслугам и кара… Они не думают больше о нас, и они нравы…
Люди, сидящие вокруг очага, молчат, словно лишились дара речи. Слышатся негромкие всхлипывания. Кто, кто это плачет? Шестеро людей поднимают головы и глядят друг на друга. Плачут все шестеро.
Ах, как хочется сестрице Ла заговорить, облегчить душу, слова так и просятся на язык. Но можно ли говорить об этом?.. Правда, Нуп не сказал: держите все в тайне… А может, просто забыл напомнить?.. Если открыть секрет, не случится ль чего?
Но она больше не в силах молчать. Перекатывая с места на место багровый уголек, она долго глядит на едва тлеющий огонь, потом отбрасывает волосы со лба и говорит:
— Нет, гора Тьылэй не забыла нас. И ручей Конгхоа не забыл… Слышите, нас помнят…
Пятеро человек поворачиваются и глядят на сестрицу Ла. А она продолжает, точно говорит сама с собой:
— Нет, нас не забыли, о нас помнят… Даже среди ночи… в этот дождь и ветер… Там, в лесу, нас ждут… Ждут и жалеют…
— Кто? — спрашивают все пятеро в один голос. — Кто ждет нас в лесу?
— Человек, что спустился с горы Тьылэй.
— Но кто оп? Кто?.. Почему ты не хочешь сказать? Пе назовешь имени?
Нет, Ла не в силах больше сдерживаться. Она плачет навзрыд, бормоча сквозь слезы:
— Я скажу… Скажу… Это — Нуп! Слышите, Нуп… Едва мы пришли сюда, он явился следом за нами… Он прятался в лесу за полем Харо… Все разузнал и придумал, как нас спасти…
— И ты… Ты виделась с пим?.. Где, когда?
Ла рассказывает им все о своей встрече с Нупом: что говорил он, как велел поступать. Все шестеро, загасив огонь, сидят и шепчутся в темноте. Темно. Но они знают: у каждого из глаз текут слезы.
— Слушайте, люди, — повторяет на все лады старый Шринг, — помните: мы виноваты кругом перед Нупом… Теперь надо выполнить все его наставления… Прикинемся, будто во всем согласны с французом… И никому ни слова, будем хранить тайну… Ежели хоть словечко дойдет до француза… сам убью любого, своими руками.
…Дней через пять были отпущены два последних узника из Конгхоа. И волостной начальник Тю Ру держал во французской крепости такую речь: «Все эти тридцать восемь человек как мыши, взбежавшие до самого копчика отвесного шеста, — им некуда больше деваться. А нам не о чем тревожиться».
* * *
В непроглядном мраке, окутавшем деревню Харо, снуют люди. Их много, они торопятся. Но не слышно ни слова, ни звука. Разве что иногда звякнет, упав наземь, оброненная кем-то мотыга или котел. И люди тотчас замирают, не дыша. Тридцать с лишком пар глаз опасливо озираются в темноте. Наверху, в крепости, француз-часовой бряцает ружьем и кричит что-то по-своему. Но вокруг опять тишина, все спокойно. Невидимые во мраке ночные птицы хлопают крыльями над самыми головами людей. Исконные жители Харо спят, ни о чем не ведая.
Старая Ху и сестрица Ла ведут Нупа по деревне. Всюду, куда ни придут они, звучат приглушенные восклицания:
— Это ты, Нуп?!
— О небо, Нуп!.. Добрая ты душа, не забыл земляков из Конгхоа!
Чьи-то руки обнимают его. Кто-то плачет. Он высвобождается из крепких объятий, вслушивается в знакомые голоса и узнает каждого: дядюшка Шринг, сестрицы Хань, Ле, Тунг, братец Шонг…
