Кувырнувшись, взбрыкивая ногами, Шухлик нырнул, как в воздушный пруд, в пышное кучевое облако — тихое и чуть-чуть мокрое. Каждой каплей оно нашёптывало речные и морские сказания о русалках, о водяных, о добряках-дельфинах, о спрутах, осьминогах и китах. Облаку хорошо в небе, а думает оно о земле, куда рано или поздно вернётся дождём.
Омытый облачной влагой, ослик полетел дальше. Впереди показалась горная гряда. На вершинах — ослепительный снег. А повыше, почти касаясь белых пиков, зависли чёрно-фиолетовые грозовые тучи. Они наливались багряным светом. И вдруг вспыхивали стремительно, будто пронзали небо сияющими кинжалами и саблями.
Гроза разошлась не на шутку, беспрестанно полыхая, ударяя по горам короткими и длинными разрядами. Вроде азбуки Морзе — точка, тире, тире, точка. Похоже, что тучи звали к себе золотого ослика, приняв его за одинокую, заблудившуюся молнию.
Шухлик, приблизившись к грозе, ощутил её немыслимую мощь, которую она, наверное, долго копила, а теперь раздавала направо-налево. И сам ослик, распушившись, будто золотой одуванчик, впитывал это грозовое небесное могущество. Пожалуй сейчас, он смог бы сдвинуть горный хребет или расколоть его, как грецкий орех, надвое.
Внезапно среди туч и мелькания молний Шухлик приметил райскую птицу. Да нет — чудесную осьми-крылую ослицу, купавшуюся в грозе!
О, как она стройна и грациозна! А перья восьми её крыльев, как драгоценные камни — алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, — переливаются и лучатся!
Каждый любит на свой манер — кто глазами, кто ушами, кто губами или руками. А Шухлик любил носом. Ещё в детстве он полюбил корову Сигир, потому что от неё замечательно-уютно пахло парным молоком, свежей травой и сеном. И вот теперь влюбился без памяти в осьмикрылую ослицу, которую давным-давно замечал на небе среди звёзд.
Ах, до чего тонкий и острый, изящный и призывный аромат исходил от ослицы! В нём перемешались удары грозы, рокотание грома, бурные порывы ветра, дыхание пустыни и лугов, прохлада горного воздуха и бодрость океанской волны.
И сердце Шухлика мгновенно озарилось любовью, так что из него посыпались во все стороны маленькие булавочные молнии. В голове стало просторно, как в бесконечной степи. И окрылилась душа.
Он устремился к ослице. Но она исчезла — нигде не видать! Возможно, оседлав молнию, скатилась на ней в горы? Или умчалась к звёздам, уже проступавшим на закатном небе?
Оставив позади утихающую бурю, Шухлик медленно поплыл на спине, выискивая созвездие Крылатой ослицы. Он знал, что непременно встретится с ней — не сегодня, так завтра!
Едва шевелясь и грезя наяву, всматриваясь в огни городов и тьму пустыни, вернулся золотой ослик к саду Багишамал, и потихоньку, круг за кругом, опустился на лужайку, где росли семь его деревьев. Ах, нет! Уже восемь! В центре, как стержень, как позвоночник нового сада, появился платан-подросток! Очевидно, внук платана-исполина, который отсчитывает секунды жизни.
Вокруг лужайки, освещенной светлячками, сидела целая компания музыкантов. Лучше сказать, струнно-духовой оркестр. Четыре енота с флейтами. Сурок дядюшка Амаки с толстенной трубой, в которую он смог бы заползти без труда, как в нору. Тушканчик Ука, едва удерживающий скрипку. Фокусник Хамелеон с однострунной балалайкой. Томная выдра сестричка Ошна, прильнувшая к арфе. А ещё кукушка Кокку, дикобраз Жайра с губной гармошкой, петух Хороз со своим фальцетом, павлины, группа цикад и несколько древесных лягушек.
Кукушка взмахнула хвостом, и оркестр заиграл довольно стройно старинный испанский танец сарабанда. Верно, давно разучивали.
Шухлик в золотом камзоле, будто король всех на свете ослов, перебирал в такт копытами, хоть сроду не слыхал этот танец. "Наверное, и это наследство от дедушки Буррито!" — думал он, глядя на звёзды.
И вот одно из созвездий дрогнуло, поколебалось в небе и в мгновение ока очутилось на земле, рядом с Шухликом. Прекрасная крылатая ослица!
— Позвольте! — поклонилась она. — Белый танец! — И глаза её лучились, как изумруды. А крылья, сложенные на спине, напоминали подвенечное платье.
Они кружились и кружились — золотой и осьми-крылая. С деревьев гулко падали оземь спелые плоды. И так же гулко билось сердце Шухлика, считая секунды счастья. Он был на седьмом небе, где, как говорят, счастье рождается.
Незаметно музыка утихла. Сколько ещё времени они стояли и смотрели друг на друга — неизвестно. Ослица улыбнулась, взмахнула крыльями, расплёскивая лунный свет по лужайке, поднялась над садом Багиша-мал и растворилась в звёздном небе.
А под ноги Шухлику медленно-медленно, будто танцуя сарабанду, опустилось изумрудное перо. Золотой ослик поднял перо, пристроил его за ухо и очутился под древним позвоночным платаном рядом с дайди Диваном-биби.
— И всё это за секунду? — спросил он, провожая взглядом тот прозрачный воздушный шар, из которого только что вышел. — Столько радостной жизни?
Дайди оглядывал его с головы до хвоста.
— Посмотрите-ка, каков фрукт! — зацокал он языком. — Был рыжим, а стал золотым, глазом не успел моргнуть! Запомни навсегда, что ты пережил за полную секунду счастья. В твоей жизни миллионы таких секунд! И постарайся, чтобы другие были не хуже этой. А если выпадут тяжёлые секунды, принимай их без уныния — они мелкие, как песчинки. Огромная секунда счастья — вот что такое наша жизнь!
Платан над ними мерно позванивал, и откликался из сада его внук-подросток, укоренившийся среди деревьев Шухлика.
Новое превращение
Сад Ворона
— ЗОЛОТОЙ МОЙ, — прищурился Диван-биби. — А что это у вас за ухом? Неужто изумрудное перо?!
Шухлик потупился, застеснявшись:
— Да, перышко, подобрал поддеревом…
— О, я хорошо знаком с осьмикрылой ослицей! Она гостила в моём саду! Но редко кому удаётся её увидеть. — И Диван-биби заглянул ослику в глаза. — Да, золотой садовник, похоже, ты влюблён?!
И Шухлик сразу до того покраснел, что стал червонным.
— Ну, как же в неё не влюбиться?! — всплеснул руками дайди. — Она чудесна, волшебна! Имя её Ок-Тава.
— Ок-Тава, — повторил ослик. — Она прекрасна. Диван-биби согласно кивнул.
— Однако знай: Ок-Тава ветренна и непостоянна! Чтобы удержать её, надо всегда помнить о ней, ухаживать и оберегать в своей душе. Только так покоришь сердце крылатой ослицы! Останется с тобой — И вы будете счастливы, и ты сможешь всё в этой жизни. Если действительно полюбил, отдай ей всё лучшее, что есть в тебе.
— А что именно? — навострил уши золотой ослик. — Что у меня лучшее?
— Может, записать? — улыбнулся дайди. — Вспомни радость прощения! Радость освобождения от трёх «3»!
Радость победы над ленью! Радость исцеления копыта! И вообще радость от огромной секунды жизни! Собери в букет и подари. От такого букета самая расчудесная ослица не откажется. Ну, попробуй!
Шухлик, вспоминая все свои радости и складывая их вместе, стебель к стеблю, вдруг преобразился и засиял, как восходящее солнце. Диван-биби даже прикрыл глаза рукой.
— О, какая роскошь! — воскликнул он. — Мир ещё не видел такого богача! Ты, золотой садовник, самый завидный жених! Храни пока этот букет, не теряй ни листочка. Но если попросят, раздавай без сомнения! Эти радости вернутся к тебе втрое радостнее!
Казалось бы, всё правильно! Бесспорно. Шухлику очень бы хотелось поверить до конца словам дайди. Но постепенно его одолели ужасные, мучительные сомнения. Таких он не испытывал со времён первого сражения с Танбалом.
"Диван-биби мудр, много знает и всё понимает, — размышлял Шухлик. — Но в этом случае, наверное, ошибается. Разве может такая волшебная звёздно-кры-лая ослица принять от какого-то ослика-садовника букет его скромных радостей? Навряд ли! А если и примет, то из жалости!"
Шухлик всё больше угнетался и уничижался. Неуверенность словно хлестала его кнутом и колола острой палкой в загривок, как когда-то Маймун-Таловчи, да будет свет в душе его!
Золотой ослик день и ночь страдал от любви к див- ной ослице. Не мог оторвать глаз от её изумрудного пера. И думал, думал, чем бы украсить свой букет.
И вот однажды утром — ещё петух Хороз не успел прокричать — Шухлика осенило. Он вспомнил об огненном цветке любви! Вот с этим цветком его букет преобразится! Такой не стыдно будет поднести Ок-Таве!
Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане — в саду Ворона.
Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мёртвый сад.
Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.
