Одновременно со снятием людей с болиндера туда переходят дублер механика инженер–лейтенант Б. М. Опара, старшины Филипп Трачук, Владимир Семенов и старший краснофлотец Григорий Петренко. Для заделки пробоины передаем им несколько мешков цемента, доски и необходимый инструмент.
Среди перешедших на «Щит» тендровцев есть раненые и больные. Военфельдшер Прилипко оказывает им медицинскую помощь. Кок угощает всех спасенных чаем, потом кормит обедом. Для наиболее ослабевших у Прилипко нашлось вино. Тем, кто оказался без верхней одежды, моряки достали из рундуков свое запасное обмундирование.
Мы буксируем болиндер, а морской буксир следует замыкающим. Идем средним ходом. Через несколько часов Опара докладывает, что с помощью команды баржи заделаны все крупные пробоины и поступление воды почти прекратилось. Нашим морякам пришлось работать в тяжелых условиях: трюмы баржи до отказа загружены боевой техникой, дает себя знать и сильная качка. Выражаю группе Опары благодарность за умелые действия.
В Севастополь приходим утром 7 ноября. Когда ошвартовались у пирса, на борт тральщика поднялся контрадмирал Фадеев. Он объявил благодарность всему личному составу.
Савощенко тут же направился в политотдел. Оттуда он принес газеты с докладом И. В. Сталина о 24‑й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. А к вечеру мы узнали, что в Москве на Красной площади состоялся традиционный парад войск. Нашей радости нет границ. «Не бывать фашистам в нашей столице Москве! — заявляют моряки «Щита». — Наступит срок — и на нашей улице будет праздник!»
Поздно вечером мы с комиссаром обмениваемся впечатлениями дня. Возбужденный Никита Павлович обнимает меня и с присущей ему страстностью говорит:
— Ну, командир, сегодня у нас с тобой и у всего экипажа сил и энергии втрое прибавилось! Вот что значит слово и дело партии!
В первой половине декабря «Щит» принимал активное участие в проводке в главную базу боевых кораблей и транспортов с войсками, боеприпасами, продовольствием, топливом. В этот период из резерва Ставки в Севастополь была переброшена 388‑я стрелковая дивизия и большое число маршевых подразделений (около шести тысяч человек).
С моря главную базу флота прикрывали мощные минные заграждения. Корабли и суда могли проходить лишь по узким фарватерам. Но с приближением линии фронта к Севастополю эти фарватеры оказались под воздействием вражеской авиации и артиллерии. В ночное же время движение по ним затруднялось еще и тем, что все маяки и навигационные огни были погашены. В период осенне–зимних штормов на фарватерах возросла к тому же минная опасность: мины срывались с минрепов и свободно плавали на поверхности моря. От этих мин наибольший урон, к сожалению, несли мы сами.
Вот в таких условиях и возникла острая необходимость в проводке тральщиками боевых кораблей и транспортных судов по узким проходам между минными полями.
Для встречи кораблей и судов тральщик выходил из Севастополя с наступлением темноты и возвращался перед рассветом. Так как днем экипаж не всегда мог отдохнуть — систематические авиационные налеты и артобстрелы требовали постоянной боевой готовности, — проводкой судов поочередно занималось, как правило, несколько тральщиков. Чаще других эту работу выполнял БТЩ № 27, которым командовал Адольф Максимович Ратнер.
Обычно тральщик встречал идущие в Севастополь транспорты и боевые корабли у подходного буя фарватера номер три. У этого буя слабый мигающий огонь, сам же фарватер состоит из двух колен, а в точке поворота стоит неосвещенная веха. От всего экипажа тральщика, и в первую очередь от его командира и штурмана, требовалось большое искусство, чтобы провести суда точно по оси фарватера.
Днем «Щит» чаще всего отстаивался в Стрелецкой бухте, а вечером меня вызывал к себе начальник штаба ОВРа капитан 2 ранга В. И. Морозов. Владимир Иванович каждый раз проводил краткий инструктаж. Он неторопливо объяснял, когда и кого нам предстоит встречать, какие произошли изменения в обстановке на сухопутном фронте и на морском театре, сообщал специальные опознавательные сигналы, сведения о состоянии моря и прогноз погоды.
Бывало, что в одну ночь приходило несколько караванов и отдельных судов. В этом случае мы вместе с Владимиром Ивановичем рассчитывали время выхода тральщика для встречи каждого из них.
Возвратившись на корабль, я обычно собирал накоротке командный состав. Доводил до него задание. Затем надевал меховой реглан и поднимался на ходовой мостик.
На фарватеры мы выходили в любую погоду, даже радовались, если ночь выдавалась пасмурная. Штурман Чуйко и его подчиненные делали все, чтобы тральщик мог благополучно и вовремя достигнуть места встречи с кораблем или транспортом. А надо сказать, что пройти в полной темноте по узкому коридору, пролегающему между минными полями, дело далеко не простое.
Придя в подходную точку, мы открывали радиовахту на ультракоротких волнах и ходили переменными курсами около буя, вблизи минного поля. Стопорить машины было нельзя: каждое мгновение могли появиться вражеские торпедные катера или подводные лодки. На ходу легче уклониться от торпеды. Расчеты орудий и пулеметов постоянно находились в полной боевой готовности. На верхних боевых постах несли вахту наблюдатели. У каждого из них имелся свой сектор наблюдения за воздухом и морем. При обнаружении плавающей мины наблюдатель резко свистел. Если мина показывалась слева — раздавался один свисток, если справа — два свистка, а когда прямо по курсу — три свистка. Услышав сигнал, я тут же маневрировал, чтобы оставить мину в стороне. Расстреливать ее пока было нельзя. Это могло привлечь внимание противника. Мы просто замечали опасное место и, зная направление и силу ветра, примерно рассчитывали, куда отнесет мину к тому времени, когда будем идти обратно.
Когда показывались силуэты судов, обменивались с ними опознавательными сигналами и позывными. Я давал сигнал «Следовать за мной», и «Щит» впереди конвоя направлялся фарватером в базу. При этом учитывалось, что противник на внешнем рейде уже выставил свыше ста неконтактных мин. Места их падения были известны, и каждое из них требовалось аккуратно обойти. Если над нами появлялись самолеты противника, отбивались всем конвоем.
Иногда случалось, что связь с конвоем по радио поддерживалась, но его самого не было видно. Из–за ошибки в счислении конвой считал, что находится у подходного буя, и не шел дальше, боясь попасть на минное поле. В таких случаях мы были вынуждены рисковать: включать секунд на тридцать сигнальный прожектор. Тогда конвой мог нас хорошо видеть и смело двигался нам навстречу. А однажды пришлось включить и боевой прожектор, дальность видимости которого гораздо больше, чем сигнального. Это был большой риск. Но другого выхода у меня не было. Ведь я не имел права далеко уходить от подходного буя, чтобы не потерять его из виду и самому не «заблудиться».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
