И вот отечественная лесозаготовительная промышленность приготовилась к решающему рывку вперед: фирма, в которой трудился Пронин, закупила американские харвестеры. Шестиколесные монстры с мощными циркулярными пилами на выносной стреле-манипуляторе были покрашены в кричаще-красный цвет и сжирали гектар леса в три рабочих смены.
С сомнением оглядев кучку работяг, столпившихся у блистающей холеной машины, замдиректора выбрал Семена — за то, что цвет кожи был не так землист, как у прочих, и белок глаз был бел и руки не тряслись. И еще лицо у него было упорядочено: ни похмельной тоски на нем, ни классовой ненависти. Внутренняя гармония, в которой Семен пребывал, привлекала внимание окружающих.
— Пронин, — пошушукавшись с бригадиром, произнес замдиректора. — Хочешь поучиться на этой машине работать?
Семен с достоинством кивнул.
Мчась по разделительной спецполосе, пчелкинский «S-класс» с мигалками и магическим триграмматоном АМР изредка подвывал, чтобы согнать с дороги зазевавшихся гаишников. Развалившийся на заднем сиденье министр в третий раз перечитывал передовицу «Коммерсанта». Смысл статьи оставался ему недоступен: перебивая аналитические выкладки экспертов, в голову лезли липкие мысли о вечном.
Прошлой ночью Пчелкин не спал вовсе. И этих бессонных часов ему хватило, чтобы заново прожить все уже прожитые годы, вернувшись в них не соучастником, а судьей, оглядывая свои дела не человеческими глазами, но с высоты птичьего полета.
И не отпускал, не отступал растревоживший его вопрос: неужели и правда нет в этом мире ничего высшего, чем номера АМР и Французские Альпы, неужто он, Пчелкин, уже достиг и пика гастрономических наслаждений в парижском Tour d’Argent, и пика эротических в одном чудесном лас-вегасском отеле, и пика земного могущества, возглавив свое министерство и получив доступ к Бюджету бюджетов. Счастлив тот человек, который заканчивает восхождение на вершину в самой старости и шагает с нее прямо в бездну вечности. Увы тому, кто добился всего к пятидесяти годам и заскучал. Не лучше ли как Майкл Джексон, подумал даже малодушно Пчелкин, краем уха слушая новости.
Он вдруг приказал водителю сделать крюк и ехать к храму Христа Спасителя. Остановился у подножия его беломраморной глыбы, задрал голову, посмотрел на купола, тяжко вздохнул, поднял руку, собираясь перекреститься… Но рука ослушалась его и словно плеть повисла вдоль тела.
— Нет, лучше уж йога, — прошептал Пчелкин.
Приехав в министерство, он заперся у себя, прогнал даже ту секретаршу, что сейчас считалась его фавориткой, и уронил голову на руки. Что же это с ним? И до чего внезапно вещи, раньше казавшиеся преисполненными смысла, теперь представлялись ему пустыми и никчемными… И даже дело его жизни, освоение бюджетов, на миг утратило в его глазах свое сакральное значение.
— А для чего? — шепотом несмело спросил он себя.
Зашуршал селектор, и фаворитка мяукнула, что в его дверь скребется первый зам. Пчелкин хотел сначала его послать к чертям, но замялся: в такую минуту ему стало страшно остаться наедине с самим собой.
Первый зам улыбался вкрадчиво, ступал мягко и смотрел в пол. Именно он приносил Пчелкину на подпись все документы, помогавшие министру устраивать свою жизнь — и жизнь его замов. Обычно в момент подписания их бегающие взгляды встречались и блуждающая улыбка зама отражалась в лице министра. Но сейчас глаза Пчелкина были черны и мертвы, как два затоптанных окурка анфас. Занеся над покорно ждавшей росчерка бумагой свою коллекционную «Монтеграппу», отправившую дружественным компаниям и далее в оффшоры не один миллиард, Пчелкин вдруг засомневался. Рука, не поднявшаяся давеча, чтобы осенить грудь крестным знамением, снова отказалась служить. «Монтеграппа» глухо, словно опускалась крышка гроба, упала на дубовый стол.
— Что с вами, Филипп Андреевич? — испуганно спросил первый зам. — На вас лица нет!
— На воздух хочется, Дениска, — слабым голосом откликнулся Пчелкин. — У нас никаких поездок не намечается?
— Организуем! — с готовностью закивал зам. — Хотите вот в Иркутск? Там лесозаготовители осваивают новую технику, американскую. Повышает эффективность и экологичнее.
— Давай хоть в Иркутск, — вяло согласился Пчелкин. — Опостылело тут все, — пожаловался он.
Первый зам единым неуловимым движением, подобно жидкому Терминатору Т-1000, перетек от стола руководителя к двойной входной двери и канул в проеме. Через миг из приемной долетел его голос — преобразившийся, начальственный и даже грозный: «Да-да, и прессу! Борт организуйте поживее! Завтра утром! Никаких но!»
— Не надо прессу… — попросил было Пчелкин, но так тихо, что это его пожелание осталось не услышанным.
Остаток дня он провел как в тумане, так и не подписав ни одного важного документа. Сказавшись больным, никого не принимал, отправил секретаршу в ближайший книжный за альбомами с видами Тибета, Соловца и фотоснимками телескопа «Хаббл».
«Должно же быть что-то еще…» — шептал он, упершись лбом в холодное стекло и слепо глядя вниз на кишащую под ногами Москву. К тому моменту, когда разгоряченная ношей секретарша вернулась в приемную, Пчелкина в кабинете уже не было.
Вернувшись домой, он проглотил снотворное и упал в постель. Пчелкин очень хотел, чтобы завтра поскорее наступило или пусть бы уже не наступило никогда. Почему-то ему казалось, что все его проблемы разрешатся сами собой. Таблетки снотворного растворялись в виски, распуская вокруг себя чернильное облако, сначала окутавшее сознание Пчелкина, а потом и весь мир.
Первым, кто встречал «пазик» на лесоповале на следующий день, был генеральный директор фирмы. На заднем плане еще дымился после марш-броска по бездорожью забрызганный грязью праворульный «Лендкрузер». У гендиректора под глазами набрякли сизые мешки, и он курил сигарету за сигаретой.
— Мужики! — с ходу обратился он к вываливающимся из автобуса сонным работягам.
Те насторожились, как насторожились почти семьдесят лет назад их деды и бабки, услышав однажды от Иосифа Виссарионовича испуганное «Братья и сестры!» вместо обычного презрительного «Товарищи!».
— Мужики, — обвел их вороватым взглядом гендиректор. — К нам министр едет. Хозяйство смотреть. Технику новую. Вечером будет. Нужно, чтобы наш кто-нибудь продемонстрировал… Давай ты, — он ткнул узловатым пальцем в Пронина.
— А я как раз это самое, Сергей Валентиныч, именно этого намедни назначил, — залопотал ему в ухо зам.
— Это правильно, — одобрительно икнул гендиректор. — И китайцев всех с объекта уберите от греха подальше! А то телевидение приедет…
К тому моменту как герольдами подъезжающего барона на лесоповал прискакали телевизионщики, Пронин уже довольно уверенно спиливал харвестером сосны полуметровой толщины. Каждый раз, когда кренилось и с уханьем заваливалось очередное дерево, по лицу Семена волнами расходилось блаженство. Про себя он думал, что теперь не бросит эту работу никогда. Он был готов теперь работать в две смены, и пусть чертов Китай захлебнется нашей древесиной!
Когда борт подлетал к проклятому иркутскому аэропорту, похоронившему больше самолетов, чем любой другой российский аэропорт, Пчелкин даже немного хотел, чтобы опять был туман, или ошибка пилота, или слишком короткая посадочная полоса.
Но не сложилось. Замутило только при приземлении, но после употребленного в полете это было вполне простительно.
— А вот мы потом на Байкальчик, — вкрадчиво журчал первый зам, погружая Пчелкина в присланный городской администрацией членовоз. — Воздух свежий, все развеется…
Но экзистенциальная тоска подступила у министра уже совсем близко к горлу, и посадку в автомобиль пришлось несколько отложить.
Потом, когда кортеж понесся сквозь заповедные байкальские леса, в освободившейся от мути министерской душе вдруг проклюнулось что-то… Предчувствие… Предчувствие откровения!
Поднявшись с дивана, Пчелкин подсел поближе к водителю, как маленький мальчик просунулся меж двух передних сидений и, пытаясь унять нарастающий трепет, принялся подхлестывать его: «Гони! Гони!».
Что-то произойдет сейчас, говорил он себе. Что-то сейчас случится. Эта бессмысленная поездка в далекий Иркутск случилась с ним неспроста. Это сама судьба, внемля его терзаниям, готовит ответ на его вопрос. И он выслушает ее вердикт, каким бы суровым тот ни был.
И вот, зарываясь в жидкую грязь, на подъездах к лесоповалу выстроились семь машин кортежа. Пчелкин и все его замы, тщетно стараясь уберечь дорогую итальянскую обувь, смешно скакали по крошечным островкам тверди. За ними увивались и журналисты, и приехавшие встречать министра хозяева лесозаготовительной компании.
Пчелкина повели мимо харвестеров и форвардеров, и гендиректор все вещал что-то о том, что с новой американской техникой производительность труда вырастет в десятки раз и что с такой скоростью работы можно будет запросто заготовить все леса на десятки километров вокруг Иркутска за считанные месяцы, было бы разрешение, Филипп Андреевич, было бы разрешение…
