— Никитич, доброго тебе здоровья. Ссуди-ка там меня маленькой.
— Спешишь, Никанорыч? — осклабился продавец.
— Спешу, спешу. Душа горит.
Продавец, покряхтывая, полез в тесный ларек, покопался под прилавком и подал старику четвертинку водки, говоря:
— На, Никанорыч, поправляйся. Лекарство аптечное.
Старик схватил бутылочку, сунул в глубокий карман и торопливо повернулся, но зацепился ногой за ногу и упал. Звякнуло стекло. Старик вскочил, схватился за карман. Из полы пиджака на пыльный тротуар струйкой потекла прозрачная жидкость. Старик побледнел и задрожал еще больше. Он наклонился и начал выжимать полу пиджака, подставляя беззубый рот, чтобы выпить хоть то, что еще не успело вытечь. Старушки наблюдали за ним и покачивали головами.
— Вот ведь оказия какая! Бог покарал, не иначе.
Вдруг старик отбросил сморщенную полу пиджака, выпрямился, сердито оглядел старушек красными подслеповатыми глазами, повернулся и пошел к дому, нескладно ругаясь:
— Анафема! Сукин сын! Бог покарал? Ишь ты! Несчастье шастает за мной, несчастье. Пропади все пропадом. Ах, боже ты мой! Прости меня грешного. Черти за мной ходят, не бог. Чтоб ты околел окаянный, не можешь подать бутылку как следует. Но я тебе еще покажу, будь ты проклят. Анафема! Сукин сын!
Чертыхаясь, старик вошел во двор. Почти вслед за ним вернулась и старуха с кошелкой.
Часа два Михаил сидел в садике. Глаза его слипались, и он куревом старался отогнать сон. К старикам никто не приходил.
А в это время в доме происходило следующее.
Вернувшись из ларька, старик повалился в постель, не раздеваясь, и заохал. Жена бросила кошелку на пол и метнула на непутевого мужа колючий взгляд.
— Опохмелился?
— Какое! — застонал старик. — Купил да разбил бутылку… Пропала вся жидкость.
Обманываешь? Всю вылакал?
Вот те хрест, не вру. Нет ли у тебя там хоть денатурату?
Старуха ничего не ответила, начала возиться около плиты, налаживая керосинку. Потом она из-под лавки достала бидончик, открыла его и по комнате распространился запах керосина. Старик застонал:
— Ох, умираю…
— Черти бы тебя забрали, — отозвалась старуха.
— Бог покарает тебя, ведьма, на том свете. Сама-то, небось, опохмелилась.
Ну, и опохмелилась, — остановилась старуха посреди комнаты. — А тебе и воды не дам.
— Анафема ты!
— Сам ты черт лохматый. Лакать больно любишь! Где теперь брать деньги?
— Надоели они мне…
— Надоели? Тебе еще голову оторвут за то, что могилу выказал. Попомни!
Старик поднялся и сел.
— Оторвут, говоришь? Пускай. Вот пойду и все расскажу. Все равно умирать пора…
Старуха оторопела, похлопала глазами, словно не понимая — о чем говорит муж.
А он повторил:
— Все равно умирать, — и начал подниматься.
— Сиди уж, халява! — закричала старуха и бросилась к нише. Она копалась в каком-то тряпье, а старик, с ухмылкой поглядев на нее, нарочно заохал и повалился на подушку.
Вытащив из тряпья поллитровую бутылку с синеватой жидкостью, старуха налила половину чайного стакана денатурату и подошла к кровати.
— На, лакай, — протянула она мужу стакан.
Но старик неожиданно заартачился.
— Сама пей эту гадость. И так в нутрях горит.
— Ах, ты не хочешь?! — протянула старуха, щурясь. — Не дам и этого. Валяйся.
Старик, кряхтя, поднялся, почесал затылок и проговорил, рассуждая сам с собой:
— Если сейчас пойти, ноги не доволокут. Трясутся, Может, выпить эту гадость и потом отправиться? Так-то оно будет лучше. — Он поднял голову и протянул трясущуюся руку. — Давай, ежиха.
— Одумался?
— Не каркай. — Старик схватил стакан и потихоньку, мелкими глотками выпил денатурат, взял мякиш, обмакнул в соль, пожевал и потом тяжело вздохнул, широко разинув рот. — Отрава, — выдохнул он и повалился на постель. — Полежу малость и пойду.
— Куда? — удивилась жена.
— Туда, к этому самому подполковнику.
— Я тебе пойду, мерин старый!
— Не пугай, давно пуганый.
— Я тебе покажу!
Старуха ярилась, металась по комнате. Старик лежал вверх лицом с закрытыми глазами и говорил монотонно, словно читал молитву.
— Все мне показывают… Скрывай, таись, а пить приходится гадость. С такого питья все равно через месяц окачуришься.
— Давно слышу.
— Теперь все. Наплевал я на вас. Душа изболела…
Старуха сплюнула и принялась возиться около кастрюли, не отвечая и не оборачиваясь к мужу. Она рывка ми брала вещи, бросала их, стучала и гремела. Старик бурчал, бурчал и затих. Но он не спал, изредка поворачивал голову и смотрел на жену. Она тоже исподтишка поглядывала на мужа.
Через полчаса старик попросил:
— Дай-ка еще, да я пойду…
— Не дурачься, Семен!
— Я не дурачусь. Много раз обещал — не делал. Теперь все.
— Семен!
— Дай, говорю!
— Ну, ладно, — прошипела старуха. Она схватила бутылку, налила в стакан немного денатурату, постояла, подумала.
— Ты чего там ворожишь? — спросил старик.
— Ничего, — глухо отозвалась старуха, поспешно долила денатурату до краев и, подойдя к кровати, поставила на стол стакан. — Пей!
Лицо у старухи побледнело, глаза воровато метнулись по сторонам.
Старик приподнялся.
— Наворожила?
— Наворожила, — опять глухо ответила старуха, не оглядываясь.
— Ладно. Пусть тебе бог помогает, — и он жадно начал пить.
Михаил увидел вышедшую из ворот старуху и вскочил. Старуха шла торопливо. Михаил не отставал, но решил идти за ней только до тех пор, пока можно было наблюдать за ее домом. Старуха, повернув за угол, где были ларьки, зашла в телефонную будку. Михаил постоял в нерешительности: задание было ясное — следить за домом, за его посетителями. Узнать же хотя бы что-нибудь из телефонного разговора старухи тоже было очень важно. Наконец он решился, перешел улицу и прислушался. В этот момент старуха спрашивала:
— Это скорая помощь?
«Наверное, со стариком плохо», — догадался Михаил и пошел на противоположную сторону улицы. Старуха немедля вернулась обратно, а минут через пятнадцать к дому подошла машина скорой помощи. Санитары вынесли на носилках сторожа, лежавшего навытяжку. За ним вышла с большим узлом старуха. Она села в машину, и «скорая помощь» ушла. Осмотрев большой замок, повешенный па воротах, Михаил отправился с докладом к подполковнику.
Он уже подошел к автобусной остановке, когда увидел Виктора. Время еще было раннее, и трудно было догадаться — по каким делам забрался на эту окраину
Виктор. Михаил пошел вслед за пареньком на небольшом расстоянии.
Когда же Виктор подошел к дому сторожа, Михаил спрятался за угол. «Что у него общего со стариками?»-уже не первый раз задал себе вопрос Михаил.
А Виктор, увидя замок на воротах, торопливо вернулся к той же остановке, у которой стоял Михаил. Паренек был озабочен, ему не стоялось на месте: то он подходил к ларькам и принимался рассматривать куски сливочного масла, бутылки с молоком, выставленные на витрине, то отходил под дерево, к которому была прибита вывеска с указанием номера проходящего автобуса, и стоял неподвижно, с тоской смотрел в конец улицы. Прошел автобус. Виктор в него не сел и остался на, остановке один.
— Здравствуй, Виктор! — поздоровался Михаил, выходя из-за ларька. Паренек вздрогнул и ответил.
— Здравствуйте!
— Ты чего сюда такую рань забрался? Свидания вечером назначают.
— А нам все равно — каникулы.
— Костя жалуется, что ты редко заходишь. Или дружба разладилась?
Виктор смотрел под ноги и не отвечал.
— А я принес ему журналы «Радиотехника», приемник он будет собирать. Увлекательное дело. У тебя нет желания с ним вместе помозговать, разобраться в схемах и самому собрать, скажем, приемник ламп на двадцать, первого класса?
— Нет, — опять сухо ответил Виктор.
Михаил не отставал.
— Как же ты время проводишь? Чем увлекаешься? Танцами?
Виктор исподлобья глянул на Михаила и буркнул:
— Ну и что ж?!
— В общем, кордебалет: ноги работают, голова — нет. Так, что ли?
Виктор скривил губы в усмешке, но тут же спохватился и напыжился.
— А я тебя как-то у церкви видел, — продолжал Михаил, разглядывая паренька с прищуром. — Молишься?
Безобидный, казалось, вопрос привел Виктора в замешательство, он побледнел, повернулся и направился
к тротуару. Михаил остановил его, теперь уже строго:
— Ты постой! От меня не убежишь.
Виктор остановился, втянул голову в плечи.
Испугать мальчишку легко, разгадать трудно. Достаточно было и того, что Михаил понял: с Виктором что-то творится, он не так нахально разговаривает, как тогда ночью, когда стоял на стреме. Прежде он никого не боялся, надеялся на отца. Может быть, он кое-что понял? Стоило ли его и дальше пугать? «Страхом не воспитаешь»- подумал Михаил и сказал:
