Молчание. Тьма. Черное беззвездное небо нависло над притихшей землей.
Комар не откликнулся ни на зов, ни на свист.
— Сбежал! — с горьким презрением бросил Кондратьев и пообещал расквитаться с Комаром в недалеком будущем.
Но вот уже трудная и опасная переправа мешков через высокий забор позади. Мальчишки вздохнули с облегчением. Отойдя подальше от Ермиловнина двора, они остановились передохнуть.
— Федя, посмотри‑ка, что у меня на лбу? — попросил Лешка.
Горев подвел Лешку к фонарю.
— Ого, вот так шишка! Пятак приложи, — посоветовал он сочувственно. Пятака не было, у Феди нашлись три копейки. Он потер ими Лешкину шишку. Но Лешка сказал, что ничего не помогает и лучше бросить это лечение и идти к Зинке, потому что наступила ночь.
У Феди заныло сердце; что он скажет Тамаре Аркадьевне? Ночью он еще никогда не возвращался. Теперь она обязательно пожалуется на него отцу. Совсем недавно отец уже расстроился из‑за негок Федя вбежал в дом — торопился взять книгу, Симочка ждала у ворот — и забыл вытереть ноги, а Тамара Аркадьевна только что вымыла пол. Федя ничего не заметил; ни чистого пола, ни своих грязных следов на нем. Он схватил книгу, побежал к двери и тут столкнулся с Тамарой Аркадьевной.
— Ну что за мученье! — воскликнула она чуть не плача. — Сегодня наследил, вчера разбил чашку и вытерся чайным полотенцем!
— Я вытру… я сейчас вытру, — еле слышно произнес он. Она, наверно, не расслышала его слов — ушла рассерженная. А он стоял с книгой в руках и растерянно смотрел на свои грязны^ следы. Как это у него получается все не так? Он очень старается быть хорошим!
Пришел отец.
— Рыжик, как же это ты, братец?
Федя молчал.
Он отдал книгу Симочке и вернулся. Еще в передней Федя услышал громкий голос Тамары Аркадьевны. Федя снял ботинки и в одних носках стоял на чистом сыром полу, Стоял долго — все не решался войти в комнату. Устал, сел на маленькую скамеечку, пригорюнился. Так его застал отец.
— Ты тоже обиженный? — невесело усмехнулся он.
— Стоп! — прервал Федины печальные размышления Лешка. — Пришли.
Мальчуганы с надеждой всматривались в закрытые ставнями окна Зины. Так хотелось увидеть хоть маленькую полоску света, один–единствениый лучик! Но ставни закрыты наглухо, и томительная тишина царит и на улице, и за ставнями.
— Вот вредная! — возмутился Лешка. — Сама же напросилась со своим сараем, а подождать немножко не может!
Неужели их треволнения, их неимоверные старания пропадут даром? Если Зинка спит, куда они денут свои мешки с ломом! Ни Феде, ни Лешке дома с ними показываться нельзя.
Кондратьев осторожно оттянул ставню. Показалось или действительно блеснул свет? Лешка дернул ставню, и изумительная, чудесная полоска света ясно засветилась под ней.
— Я всегда думал, что Зинка самая толковая девчонка в классе! — горячо шепчет Лешка.
Федя не согласен, — самая лучшая не она, самая лучшая — Симочка. Но возражать не стал — не до этого.
Лешка прижался к ставне и тихо позвал.
— Зина!
Молчание.
— Зинка, — погромче произнес Кондратьев.
Никакого ответа.
— Зинка!!! — рассердился Лешка.
Наконец‑то его услышали!
— Кто там? — спросил тихий Зинин голос за закрытой ставней.
— Это я, Кондратьев. И Горев еще… Мы лом принесли.
— Ты не кричи, ты бабушку разбудишь, — жалобно попросила Зина. — Вы чего так поздно? — полюбопытствовала она, открывая сарай.
Лешка закашлялся, Федя засопел.
— Пока собирали… — пробормотал Федя.
— А где вы собирали?
— Везде, где попало, — небрежно ответил Лешка. — И чего ты пристала? Ты лучше открывай скорее.
ВЕСЕЛОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Совет отряда 4 «А» принял единогласное решение провести предстоящее воскресенье у Симочки. Анна Васильевна посоветовала пригласить Николая Егоровича Горева. Договорились, кто будет петь, кто танцевать. Таня обещала прочесть отрывок из рассказа писателя Носова «Дружок».
Когда ушли с совета звеньевые–мальчики, Таня таинственно посмотрела на девочек и предложила устроить в воскресенье чаепитие. Предложение было встречено о восторгом, и было решено скрыть все от мальчишек и Анны Васильевны до последней минуты.
На другой день девочки собирались на переменах кучкой, шептались, загадочно поглядывали на мальчишек, Лешка презрительно улыбался, но цочему‑то все время находился вблизи шепчущихся девочек. Те его прогоняли. Лешка независимо говорил, что ходит, где хочет, а до девчонок ему никакого дела нет. Наконец он не выдержал, отозвал в сторону Федю и шепотом спросил:
— Ты не знаешь, чего они?
Федя не знал. Лешка предложил допытаться у Симки. Федя попытался, но она коротко ответила:
— Потом узнаешь. В воскресенье.
Ждать до воскресенья было очень долго, Федя и Лешка отправились за выяснением к Тане. Она смеялась и говорила, что в воскресенье мальчишек ждет что‑то интересное.
Мальчишки сгорали от любопытства, а девочки с откровенным удовольствием посмеивались над ними. Тогда мальчики обиделись, но девочки не обращали на них внимания. Им было не до мальчишек —в субботу было решено стряпать пирожные для воскресного чаепития. Как это делается, никто не знал, кроме Тани.
Наступил субботний вечер. Стол в кухне у Симочки был ваваден всякой снедью: вареньем, маслом, яйцами, орехами, мукой. Девочки суетились, опрокинули банку с вареньем, к счастью, на стол. Просыпали муку. Пришла Таня, велела всем девочкам надеть передники и повязать косынки. Каждой она дала задание: Лена размешивала муку с маслом, Зина толкла орехи в большой медной ступке, Надя растирала желтки с сахаром. Девочки очень старались: стряпать всем нравилось. Совсем, как большие!
А Симочка в это время смотрелась в зеркало. Когда Таня, заколов ей на затылке толстую косу, чтобы не мешала, взглянула на нее и воскликнула: «Симочка, как тебе хорошо с прической!» — она не утерпела — побежала к зеркалу посмотреть!
Посмотрела прямо, потом сбоку, потом попыталась заглянуть сзади, наконец поднялась на носки и важно прошлась перед зеркалом, заложив руки в кармашки белого домашнего фартучка. Так ее и застала Таня.
— Бесстыдница! Она в зеркало смотрится, а у нас тесто пе получается! — Таня говорит сердито, а глаза ее смеются.
Симочка покраснела, виновато пробормотала:
— Ой, Таня, какая я…
И убежала.
Тесто действительно не получалось. Лена устала перемешивать муку с маслом и для облегчения налила туда воды. Таня узнала — всплеснула руками: все пропало! Девочки бросили свою работу, окружили Таню и Лену. Надя, сердито сверкая черными глазами, наступала на Лену:
— Что теперь делать? Что?
Бедная Лена готова была заплакать, да в кухню вошла Симочкина мама.
— Ничего страшного, — сказала она и обещала быстро исправить ошибку Лены.
Изумительный запах шел из духовки — румянился бисквит. А один уже стоял на столе, прикрытый белоснежной салфеткой. Высунув кончик языка от старания, Симочка толкла сахарный песок с мандариновыми корками — для украшения бисквита.
В кухню заглянул Максим. Удивленно остановился у порога— что за пир готовится? Узнав, потоптался около Симочки и тихонько спросил, нет ли чего‑нибудь попробовать. Симочка дала ему кусок подгоревшего кренделя. Он съел и попросил еще. Но ему больше не дали, зато пообещали, что завтра угостят на славу. Он будет у них почетным гостем.
Ну вот все и готово! На верхней полке буфета красуется изумительно вкусное печенье. Девочки расходятся по домам.
…Сумеречно в комнате. Горит ночник на мамином столике. Симочке не спится. Она тихонько встает с постели и босиком крадется к буфету — еще раз полюбоваться на изделия своих рук.
Вот этот красивый кренделек она положит Феде Гореву. Нет, как замечательно Таня все придумала! А мама так много помогла им… Она, кажется, даже не пообедала...
Симочка неслышно подходит к матери. Спит?
— Мамочка…
Она произносит это едва слышно, но мать открывает гла* за. Симочка юркнула к ней под одеяло, нашла материнскую руку и крепко сжала в ладошке ее указательный палец.
— Мамочка, ты устала? — шепчет Симочка.
— Немножко, — так же тихо отвечает мать.
Дочка приподнимается на локте и тревожно заглядывает в материнское лицо. Даже в полумраке Симочка видит темные круги под глазами матери.
Ой, пусть мама спит завтра подольше. Серафима все сделает сама: сварит суп, приготовит жаркое, приберет квартиру.
Симочка помолчала минутку и снова зашептала. Завтра мама увидит Николая Егоровича Горева. Симочке он очень нравится. Недавно она пришла к Феде, стала снимать в передней калоши и вдруг слышит, как Николай Егорович в комнате говорит:
— Феде любовь нужна, теплота сердечная, а не морали и нотации. Ты же видишь, что тоскует он по бабушке, по родному краю. Приголубить его надо.
