лишь целовальник.
– Да они в сто раз хуже Кощея Бессмертного, уж я-то знаю, – ответил на это Прохор.
Только остановились, на задах кабака за высоким забором что-то забухало, громко, раскатисто. Меркурий Фролыч не сразу смог понять, что этот звук – лай цепного пса. По густоте и силе этого лая можно было предположить, что собака, которой он принадлежал, ростом с холмогорскую корову.
– Здесь есть что прятать, – выбираясь из коляски, весело проговорил чиновник особых поручений. – Может быть, и мы чем разживемся!
Меркурий Фролыч подозвал к себе кучера, что-то нашептал ему на ухо. После, подхватив саквояж, взлетел на крыльцо и, изобразив на лице неземную радость, решительно отворил скрипучую кабацкую дверь. Похоже, что в Кострах кабак вообще не запирался, а работал круглосуточно. Доли секунды хватило чиновнику особых поручений, чтобы осмотреть помещение и увидеть все, что нужно.
За прилавком питейного заведения копошился какой-то человек. Что именно он делал, было не видно, но по тому, как напрягалось его бритое, с одутловатыми щеками лицо, можно было предположить, что занятие это требовало от него значительных физических усилий. Заржавленным, точно у лежалой селедки, глазом человек коротко зыркнул в сторону вошедшего и продолжил ковырять под прилавком. Посетителей в кабаке не было. Это объяснялось ранним часом, но виноторговец, очевидно, не терял надежды, что кто-нибудь заглянет да спросит шкалик чистой.
Прямо с порога быстрым шагом чиновник особых поручений направился к прилавку, говоря при этом то, что тут же на ходу и придумывал:
– Ну, наконец-то, наконец-то я добрался до вашего медвежьего угла! Дорога, вы уж меня извините, дрянь! Два раза за семнадцать верст бричка ломалась. Один раз вообще чуть было в овраг не угодили, и обидно было бы. Нет, не моя смерть на дне сырой балки, а то, что плакала бы тогда наша с вами сделка. Но прежде, чем я вам все расскажу и покажу, здравствуйте!
Кабатчик, выпрямившись, оторопело посмотрел на него.
– Здравствуйте, – проговорил с растяжкой на букве «а».
– Что-что? – завертел головой Кочкин. – У меня складывается такое впечатление, что вы, дорогой Аким Акимыч, мне не рады, что вы меня не ждали. Но у нас же с вами был уговор! Я бросил все, потратил кучу времени, поехал в ночь, а вы смотрите на меня как на проходимца! Скажите еще, что вы меня не приглашали!
Чиновник особых поручений говорил быстро, уверенно, этого требовала выбранная им тактика. Собеседника нужно было ошарашить, опрокинуть, сделать виноватым, вспенить ему мозги и только после этого, разобравшись, извиниться.
– Прощени… просим…
– Да что вы все прощения да прощения, говорите по существу!
– Обмишурились вы, я не Аким Акимыч!
– Ах, вот оно что, ну так позовите мне Акима Акимовича! Вы, вероятно, приказчик? Как я сразу-то не понял!
– Нет, ваше степенство, я не приказчик, я хозяин! – Кабатчик этой ошибки простить не мог – обиделся.
– Если вы хозяин, то кто Аким Акимыч? – спросил Кочкин.
– А нету никакого Аким Акимыча!
– Что значит «нету»? – Теперь оторопело смотрел чиновник особых поручений.
– А вот так, нету, и все!
– Я что же это, деревни спутал? Ну, этого не может быть! Ведь мы ехали, как нам объяснили…
– А вы, позвольте спросить, в какую деревню ехали?
– В какую деревню?
– Да, в какую деревню!
– В Селезни!
– В Селезни? – Кабатчик поджал бесцветные губы и поднял глаза к потолку. – Да у нас вроде нет такой деревни.
– Это точно?
– Точно, нет!
– Твою мать! – выругался Кочкин и с грохотом опустил свой саквояж на обитый железом прилавок. – И что? Где мне теперь искать этого Акима Акимыча? Выходит, что я зря съездил!
– А он, этот человек, он кто? – спросил кабатчик как бы между прочим.
– Да кто? Так же как и вы – виноторговец! Вы уж, ради бога, извините меня, что я вот так вот запросто. Вас, кстати, как зовут?
– Ничего, бывает, а зовут меня Лука Лукич Сопиков, да там, на вывеске написано…
– Да не смотрел я на вывеску, потому что был уверен в том, что здесь живет Аким Акимыч Сеновалов!
– Что-то вроде как знакомая фамилия, – начал в свою очередь подвирать целовальник. Фамилию он эту не слышал, но ему стало интересно, за какими такими делами понадобился виноторговец этому, по всей видимости, ловкому малому.
– Может быть, вы его все-таки знаете? – В глазах гостя блеснул огонек надежды.
– Нет, так вот сразу я вам не скажу. Фамилия вроде знакомая, а вроде и нет. А он по какому такому делу вам нужен?
– По какому делу? – Чиновник особых поручений приценивающе посмотрел на кабатчика. – Да привез я ему вещицу одну…
– Что за вещица-то?
– Да вам это, наверное, без надобности, – отмахнулся Кочкин.
– Нет, мне интересно, что там другому-то торговому человеку понадобилось, может, и мне это сгодится! Да и вы, получится, не зря ехали…
У чиновника особых поручений Меркурия Фролыча Кочкина был огромнейший опыт общения с людьми, занимающимися винной торговлей. Он знал, что одно из самых трудных в жизни дел – это суметь разговорить кабатчика, получить от него какие-нибудь сведения, выпытать нужную информацию. Кабатчик хитер, подозрителен, изворотлив, с ним просто так не сладить. Его жизненный опыт огромен, потому что он черпает его из моря проходящих мимо прилавка людей. Но как и у всех прочих, так и у виноторговцев имеются слабости. Слабость, она вообще свойственна человеку, только вся хитрость заключается в том, что не всегда ее видно. Порой посмотришь на иного – монолит, глыба гранитная, не подступиться, бей его кувалдой – все нипочем. Тут у любого руки опустятся. А ты не торопись, кувалду отставь да посмотри внимательно. А вот она и трещинка-слабинка, легонечко так, долотцом, тюкни в нее раз-другой, глядишь, и раскололась глыба на несколько частей. Так-то!
Слабостью торговцев зеленым вином, как, впрочем, и любых других торговых людей, является выгода, вернее – стремление к ней. Все, что кабатчик ни делает, он делает или, по крайней мере, старается делать с выгодой для себя. Это его главная задача и цель жизни. А это его и губит. Потому что в погоне за выгодой он порой теряет здравый смысл, тупеет и, как глухарь на токовище, за чистую монету может принять любую обманку, все, что якобы сулит выгоду.
И вот Кочкин, зная про эту трещинку-слабинку, тюкнул в нее долотцом, в двух словах рассказал кабатчику о таких выгодах, что у того перехватило дыхание. Меркурий Фролыч врал легко и искусно: слова его лились свободно, как вода, были просты и доходчивы, а голос искреннее, чем у святого подвижника. И кабатчик верил ему – да и как не поверить, ведь гость говорил о том, что напрямую касалось целовальника. Он говорил о каком-то чудесном корешке, который у него с собой вот здесь, в саквояже… И если этот корешок даже не покрошить, а просто обмакнуть в питие, человек, выпивший это питие, хмелеет мгновенно и, более того, хочет еще, да и того мало, другого пить отказывается наотрез, сколько его ни уговаривай.
– А как корешок-то этот называется? – блестя глазами, спросил кабатчик.
– Называется он пьяный корень!
– Пьяный корень, это подумать только! Так его, значит, в водку обмакивать надо?
– Какая водка? – взвился Кочкин. – Никакой водки!
– А чего тоды?
– Чего тоды? Простая вода, вот чего. Простая вода! Желательно родниковая, но можно и из лужи, и эта вода становится как водка! Да нет! Вру! Она становится водкой! Слыхал, небось, про Кану Галилейскую? Вот тут почти что то же самое!
Целовальник судорожно кивнул. Последние слова Кочкина подкосили его. Он забыл обо всем, а тут еще чудесный гость достал из саквояжа, по которому в продолжение всего разговора похлопывал, что-то завернутое в тряпицу и развернул. Дурно пахнуло от лежавшего в ней кривого отросточка.
– Вот он – пьяный корень!
– И пахнет приятно, – потянул носом кабатчик.
– Aromatisch, – сказал Кочкин.
– Чего? – не понял целовальник.
– Воды давай.
Вода тотчас же появилась – полный чайный стакан. Кочкин осторожно двумя пальцами взял корешок, чуть отвернувшись от целовальника, проговорил какие-то похожие на заговор слова, после обмакнул в стакан и сразу же вынул.
– Готово, – сказал он громко и радостно.
В этот самый момент дверь кабака распахнулась,
