— Не надо быть отличным командиром полка — будь ты хорошим председателем колхоза. Ничего больше не надо! — Игнатьев отошел от окна, повернулся к своим орлам, и сразу пропало впечатление его тщедушности. Другой человек перед ними: сильный, мужественный, решительный. Не сразу и поймешь, что такая перемена — от непропорционально большого, с крупными чертами лица. В молодости Александр Иванович походил, наверное, на античного воина: высокий, поджатый с висков лоб, выступающий вперед подбородок. Но самым выразительным был крутой излом бровей, почти вертикально сходившихся к переносице.
Пожалуй, из всего экипажа только один капитан Хрусталев, второй пилот, или, точнее, правый летчик, рвался сейчас в небо. Да, он хотел лететь, очень хотел! И именно потому, что Александр Иванович локтем бы сейчас открестился от этого полета. Да, снег, в небе сложно, но это как раз и надо. Ох, многое лежало между капитаном Хрусталевым и майором Игнатьевым! Как, кстати, и этот полет, но только бы он не сорвался.
Хрусталев будто и не слушал лихих выпадов своего командира; прислонившись к стене, ближе к тусклой лампочке, с видимой заинтересованностью читал газету. Бывают же баловни природы: рослый, здоровый, с крутыми плечами. Не то что штурвал, шею быку свернуть может. Ко всему еще и красив. Проступали в его лице гуцульские черты — от матери: темные сросшиеся брови, а глаза неожиданно голубые, румяное лицо, чуб под фуражкой не умещается.
Весь вид Андрея выражал прочную незыблемость в жизни. Такие нравятся женщинам. Слышали в полку, будто влюбилась в него какая-то красавица, когда служил он в другой части, и якобы из-за нее перевелся сюда, но точно никто ничего не знал.
Перешел из командиров кораблей в правые летчики — кажется, и ухом не повел, вроде не его это дело выбирать себе должности. А пожертвовал он многим: легче спуститься с командира эскадрильи до отрядного или даже до командира корабля, чем с командира корабля до правого летчика. Хоть и сидят «правак» с командиром в одной кабине — кресла с правого и левого бортов самолета, хоть и разделяет их узенький проход, но разница между ними большая. У каждого из них свой штурвал, своя приборная доска, но царь и бог в самолете — левый летчик, командир. Он и взлетает, и садится, а «правак» в это время на подхвате: убрать-выпустить шасси, закрылки, да и то лишь о разрешения командира. Что дозволено Юпитеру — не дозволено быку…
Правое сиденье хорошо только в двух случаях: лейтенанту из училища — освоиться в небе, пожилому пилоту — дотянуть до пенсии. А для способного летчика легче в могилу лечь, чем пересесть на правое сиденье.
И, зная все это, Андрей пересел. Стиснул зубы, но не стал колебаться. Крепкий летчик, с характером…
В каптерку, не стряхивая с себя снег, вошел старший техник самолета:
— Товарищ майор, самолет заправлен, все готово. Доложил и тут же вышел: на улице дышалось легче, слишком накурено было в каптерке.
— Так что, полетим, Андрюха? — особую значительность вложил Игнатьев в вопрос Хрусталеву. Как будто «правый» принимал окончательное решение на вылет.
Не кривил душой Александр Иванович, чуял недоброе. Рассчитывал на характер Хрусталева. Мог Андрей пойти иногда буром, грохнуть шлемофон о бетон. Мог он и сейчас сказать, что не полетит — это же самоубийство! И был бы прав. Сам Александр Иванович ему потом спасибо сказал бы. Они смотрели друг на друга: усталый, вроде бы безразличный, с прищуренным взглядом майор Игнатьев и пышущий здоровьем, с ярким румянцем на щеках, горящий желанием лететь Хрусталев.
Понимал «правак» командира. Трудно ему. Не уверен Александр Иванович в благополучном исходе полета, а отказаться не может: прочат его на освободившуюся должность командира эскадрильи. Не может отказаться — сразу скажут, что испугался Игнатьев погоды, или, еще хуже, расценят это как демарш против поспешного решения командира части. В другое время Хрусталев пошел бы ему навстречу, взял бы все на себя, а сейчас — нет.
— Почему не лететь? Самая погодка для настоящих летчиков. — Свернул газету, сунул в карман: видно, что-то потом дочитать хотел; одним пальцем, как крючком, подцепил за тесемку свою сумку и первым вышел из каптерки.
— Пойдем, ребята! — Ссутулившись, направился вслед за ним Александр Иванович. «Вот хлыщ, а? Вроде мы все упадем, а он один полетит!» — неприязненно подумал он.
Они шли к самолету гуськом, почти целое строевое отделение, шли след в след, как в войну ходили в ночную разведку.
Снег падал медленно, будто во сне, будто засыпая на лету, падал с шелестом крыла, но если остановиться, чудилось, словно сверху, из серой мглы, доносится иногда тонкий перезвон. Вроде большая звезда рассыпалась на хрусталики, и они, падая, время от времени задевают друг друга.
2
На земле, оказывается, невозможно быть отдельно от всего мира. Хотя бы потому, что на всех одно солнце. Человек порой не подозревает, что он связан с людьми тысячами невидимых нитей и весь земной шар — всего лишь клубок с множеством концов. Потянешь за один — и чего только не вытянешь!
И даже судьбы двух людей могут перехлестываться самым невероятным образом.
Капитан Хрусталев был тогда лейтенантом. Жизнь казалась прекрасной, на душе было так же безоблачно, как и в то отпускное утро. Вагон устало покачивался вправо-влево, уже отгромыхал, отмелькал за окном последний мост на пути домой.
Это был не первый офицерский отпуск Андрея — в первом летчик еще, считай, школяр, — теперь он подержался за штурвал, уже оставил за собой в небе инверсионные росчерки, и что там у него впереди — дух захватывает! Он стоял в тамбуре, уже готовый к выходу, и с виду казался спокойным, но в душе все ликовало, выстукивался ритмом колес мотив: «Все гляжу, все гляжу я в окошко вагонное…»
Да, он, Хрусталев, возвращается домой, вон уже город разворачивается к нему парадным подъездом. Очень соскучился Андрей по родным местам: по этой речушке, пляжу, улицам, тополям — так, что мог бы, наверное, выйдя из вагона, поцеловать серый асфальт площади.
Мимо проплыла высокая арка стадиона, перед ней красный трамвайчик скользил под уклон и, казалось, придерживался одной рукой за стальной канат.
Поезд сбавлял ход. Андрей отодвинул от двери чемодан, давая возможность проводнице, высокой, гибкой девушке, открыть дверь. Знакомство их началось на станции пересадки, где Андрея провожал его попутчик — старший лейтенант танковых войск.
— Милая, вот передаю тебе моряка, доставь его в лучшем виде! Это мой друг, понимаешь, друг? — говорил он снизу. — Чтобы в целости и сохранности, с полным комфортом!
Ясное дело, не знал танкист различия в форме истинного моряка и морского летчика, но это неважно было…
Андрей заранее уведомил своих телеграммой о приезде. Пусть накроют стол, придут на вокзал, а отсюда все вместе они отправятся домой дребезжащим трамвайчиком. Полчаса будет он вилять по родным улочкам, пока не остановится перед их домом.
Интересно, кто все-таки придет встречать его? Нина — это точно! Как же, приезд братца обещает ей вольготную жизнь на целых полтора месяца. И отец, конечно, будет. Он хозяин и должен принять сына как следует, прямо с поезда. А мать? Мама, наверное, останется дома, ей вечно не хватает времени на домашние дела…
Они стояли все трое недалеко от входа в вокзал. Отец озабоченно смотрел в сторону хвостовых вагонов, и у Андрея при первом взгляде на него сжалось сердце: совсем седой стал старик, и в лице появилась какая-то нездоровая отечность. Сильно он изменился за год, как будто жизнь вела ему особый счет времени и за каждый прожитый день сбрасывала два. Во всем виновата война проклятая! Вернулся отец с нее человеком наполовину: одна рука, одно легкое, а правый бок он до сих пор в толкучке прикрывает полусогнутой рукой. Начал воевать рядовым, а закончил офицером уже у западных границ.
Сдавать начал бывший командир взвода разведки: просмотрел сына.
Андрей спрыгнул на перрон. Навстречу уже спешила Нина. Глазастая сестричка! Видно было, порывается бежать, но что-то ее останавливает, не позволяет вот так, запросто, припустить во все лопатки. Несколько раз оглянулась на родителей, словно укоряя их за медленный шаг, но потом все-таки радость взяла верх, и она быстро засеменила на высоких каблуках к брату. Вон какая красавица стала, из-за женихов, наверное, отцу покоя нет.
Открытое лицо Нины полыхало румянцем, в больших серых глазах застыл восторг. Андрей закружил сестренку, ее тяжелая темно-русая коса охватила его шею.
— Ой, какой здоровый стал! — смеялась Нина, не отрываясь от него.
Степенно поздоровался отец. Сын прижался к его колючей щеке.
— Почему не брит? — спросил Андрей с деланной армейской строгостью.
— Света как раз не стало, — смутился старик, прикрывая рукой серебристую щетину.
