— Света как раз не стало, — смутился старик, прикрывая рукой серебристую щетину.
А для матери Андрей был все тем же бедовым мальчуганом.
— Жив, сынок! — сквозь слезы говорила она, беря его лицо в ладони…
Дома, как и предполагал Андрей, посреди большой комнаты уже был накрыт стол.
Чего тут только не было! Андрей растроганно улыбался. Помнили, что он любил все цельное: с капельками воды лежали в салатнице под перьями лука зеленые огурчики, редиска, помидоры.
Андрей присел на диван, осматриваясь в родных стенах. Все здесь осталось прежним и вместе с тем изменилось: поистерся и вылинял ковер на полу, а когда-то он был таким ярким и пушистым; стали скрипеть половицы, в рамочке над сервантом появилась увеличенная фотография родителей. За окном виднелась прикрепленная к решетке балкона кормушка — с нее заглядывал одним глазом в комнату белый голубь. Через открытую дверь сверкал из угла другой комнаты новый трельяж — понятно, в доме появилась невеста.
Отец, перед тем как начать бриться, надел очки. Раньше за ним такое не замечалось.
— Давай быстро в душ, я есть хочу, — шутливо подтолкнула брата Нина.
За столом разговор, конечно, зашел о службе. Андрей был очень доволен: эскадрилья у них отличная, командир экипажа — первоклассный летчик, без колебаний доверяет управление лайнером и ему, помощнику командира корабля. Однако не за горами и то время, когда ему самому дадут экипаж, и тогда он тоже будет держать в руках командирский штурвал.
Отец к возможному продвижению сына по службе отнесся чрезвычайно серьезно:
— Ты, Андрей, в командиры особенно не рвись. Человек, если характер не приобрел, во власти часто теряет самого себя. Гнется, как лоза, и только в одну сторону — куда дует ветер. А наша армия сильна самостоятельными, толковыми командирами. Так что сначала соразмерь свои силы и возможности.
И опять Андрей, глядя на отца, подумал, что все-таки неважно у него со здоровьем. Вон желтизна появилась на лице…
— Ну что, еще по одной или хватит?
В этом вопросе Хрусталев-младший почувствовал скрытый интерес: «Как там, в летчиках, не пристрастился ли?» В семье спиртное никогда не пользовалось особым почтением.
— Хватит, — отозвался Андрей безразлично. Мать между тем беспокоило, что сын мало ест.
— Да вы что, столько наставили, разве осилишь? — воскликнул Андрей.
— Андрей, ты как собираешься отпуск проводить? — Нину беспокоили свои заботы.
— Пока еще не разрабатывал плана.
— Мы тебя ждали, — заговорил отец, и стало понятно — сейчас начнется семейный совет. — У нас с матерью есть путевки на юг, а вы с Ниной смогли бы устроиться где-нибудь с нами рядом!
— Куда на юг?
— В Феодосию.
Конечно, это было бы великолепно! Изумрудное море, золотой пляж, кружевная кайма прибоя, и над воем — белое солнце.
Андрей не успел ответить, как в квартиру позвонили. Знал бы отец, что принесет в их планы этот звонок, определенно дал бы команду «никого не впущать».
— Ой, это, наверное, Тамара! — спохватилась Нина. — Я совсем забыла. Мы же договорились с ней поехать на пляж. — И выскочила в коридор.
— Здравствуй! Ты еще не собралась? — донеслось оттуда. В звонком голосе и удивление, и упрёк, и вместе с тем смелость: очевидно, гостья здесь не в первый раз.
— Куда там! Посмотри, кто к нам приехал!
Тамара вышла из полумрака коридора на свет. Андрей, пораженный, поднялся навстречу, и они оказались друг перед другом. Широко раскрытые голубые глаза в пол-лица, светлые волосы, забранные в узел на затылке, открывали высокую шею. Локоны у висков подчеркивали нежность этого чудного лица.
— Здравствуйте! — Она стояла в белой кофточке, голубых джинсовых брюках, через плечо перекинута на длинном ремне сумка.
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. — Андрей повернулся, чувствуя себя перед ней неуклюжим и разлапистым увальнем.
— Я вас знаю, Андрей, — сказала Тамара, присаживаясь в пододвинутое к столу кресло. И видно было, что ей приятна эта встреча. — Я вас знаю не только по рассказам Нины. Помните, когда учились в вечернем институте, вы решали задачки девочкам из магазина в вашем доме? Они тогда поступали в торговый техникум?
— Конечно, помню.
— Так вот, одна из них была моей подругой. Мы еще ходили с ней смотреть, как вы играли в волейбол за свой завод. Помните, на площадке «Труда»? Там все еще за вас болели.
— Но вас я не видел! — с сожалением произнес Андрей.
— Тогда меня за болельщиками не разглядеть было. Я только в девятый класс ходила.
Они могли бы, наверное, и еще что-нибудь вспомнить, но вмешался отец:
— Теперь нам, мать, хоть из-за стола вылезай. Объявились старые друзья. А я надеялся еще рюмашку поднять за знакомство.
— Нет, дядя Коля, это, правда, интересно. Нина вот ждет, радуется, все уши мне прожужжала про брата, а я, оказывается, давно Андрея знаю.
— Ну тогда за встречу!
— Отец! — По лицу матери было видно, что она начинает сердиться.
— Нет, мать, и не проси! За детей грех не выпить! — Похоже, он не против был видеть в Тамаре свою невестку.
— Тогда давай вместе по половинке…
— Давай!
Первый день длинного лейтенантского отпуска начинался довольно счастливо. Но закончился он при самых неожиданных обстоятельствах.
3
Рядовых членов экипажа такая погода особенно не пугала: что им этот полет? Раз командир принял решение — значит, ему виднее. Командир у них первоклассный летчик, к тому же еще и инструктор, лучший методист — чего там сомневаться?
Потянул ветерок, и снег стал падать косо. Александр Иванович поднял воротник куртки. Летчики один за другим тоже подняли воротники.
А у Хрусталева о командире было свое мнение. Посторонний человек и не заметил бы ничего особенного: никаких недоразумений вроде между ними никогда не возникало, не срывались в голосе, выясняя отношения. Более того, они и понимали друг друга с полуслова, да еще были и земляками. Выросли в одном городе, купались в одной реке.
Однако познакомились они только прошлой весной, и года не прошло с тех пор, но сразу коротко сошлись. Было это у Трегубова — однокашника Хрусталева. Ничем выдающимся Трегубое не отличался, кроме того что был на редкость скромным летчиком: сидит Микола, помалкивает в сторонке да посмеивается над шутками друзей. Он был некрасив: выцветшие, с рыжиной темные волосы, нос вроде как с узелком на конце, круглое веснушчатое лицо. Но, казалось, вполне довольствовался тем, что уже имел от жизни, и снисходительно смотрел на попытки своих друзей прыгнуть выше самих себя.
Николай жил один — жена уехала к родителям рожать второго ребенка, непременно сына, так ему хотелось. Хрусталев только что прибыл в этот гарнизон, оказался среди незнакомых людей. И вдруг такая встреча…
Гарнизон находился в глубинке, но летчики жили хорошо, в пятиэтажных домах со всеми удобствами.
Николай с Андреем сидели у балконной двери за журнальным столиком. Внизу, чуть поодаль от дома, цвели яблони. Ранняя была весна, в конце апреля погнало почки, а на майской демонстрации над шеренгами школьников уже колыхались ветки свежей зелени.
Трегубов только что вернулся домой после неудачного полета: до вечера писал в штабе объяснительные записки.
— И как же это получилась ошибка?! — сокрушался Николай, отодвинув в сторону бокал.
Трегубов летал «праваком» у майора Игнатьева. Все произошло неожиданно. Сажал самолет Николай со своего рабочего места — так было предусмотрено полетным заданием. Приземлил он машину мягко, как и полагается, строго по осевой линии бетонной полосы, на заданной скорости. Пробег начался без осложнений. Пришло время уменьшить скорость. Но едва только Игнатьев перевел винты двигателей на режим торможения, самолет вдруг резко крутануло в сторону и понесло с бетонки на грунт. Как, почему — разве сразу разберешься?! Может, тележка шасси развалилась, может, тормозится лишь одна из них или двигатель отказал. Зарылся лайнер по гондолы в землю, но все равно его тянет вперед, а в нескольких сотнях метров домик командного пункта в черно-белую шашечку. Что для самолета эти метры! Из домика стали уже сигать, рассказывал Трегубов, через окошки, а машину не остановить. Выключили все двигатели, зажали тормоза и сидели ждали, куда вынесет. Повезло им: метров десять осталось до лобового столкновения, когда самолет наконец остановился. Осмотрелись летчики и сразу поняли причину. Встретились взглядами и ничего друг другу не сказали: техника работала отлично, что там зря говорить. Но зато налицо была вина командира экипажа — он перевел на режим торможения винты двигателей только на левом крыле. Николай молчал, ни слова упрека не услышал от него Игнатьев.
— Вышел штурман Костя Иванюк, посмотрел на наш самолет, — Трегубов усмехнулся, — только и сказал: «Если мы и дальше так летать будем, то парадного мундира я точно уже не получу». — Николай с хрустом откусил положенное по довольствию яблоко. — Деловой мужик штурманец!
