— На нашем корабле это самая важная птица, — оживился мистер Уилкинс. — Он был губернатором в одной из французских колоний, а сейчас просто путешествует. В Бангкоке он присутствовал на моем представлении. Пожалуй, спрошу, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Как мне к нему обратиться, дорогая?
Миссис Уилкинс медленно повернула голову и взглянула на француза, прохаживавшегося взад-вперед по палубе. В петлице у него была закреплена розетка ордена Почетного легиона.
— Никак не обращайся, — отозвалась она. — Покажи ему обруч, и он сам в него прыгнет.
Я едва удержался от смеха. Monsieur le Gouverneur был невысокий человечек, много ниже среднего роста, хлипкого телосложения, с маленьким некрасивым лицом, черты которого были крупными, почти негроидными. Кроме того, у этого человека были густые седые волосы, густые седые брови и густые седые усы. Он действительно чем-то смахивал на пуделя, и глаза у него, как у пуделя, были добрые, умные и блестящие. Когда он в очередной раз проходил мимо, мистер Уилкинс окликнул его.
— Monsieur! Quest-çe que vouz prenez?[9] — Я не могу воспроизвести всю эксцентричность его акцента. — Un petit verre de porto?[10] — Он повернулся ко мне: — Иностранцы всегда пьют порто, тут уж впросак не попадешь.
— Только не голландцы, — откликнулась миссис Уилкинс, глядя за борт. — Они ни к чему, кроме шнапса, и не притронутся.
Высокопоставленный француз остановился и взглянул на мистера Уилкинса в некотором смущении, мистер же Уилкинс, легонько стукнув себя в грудь, объявил:
— Moi, propriétaire cirque. Vous avez visité…[11]
Тут мистер Уилкинс по необъяснимой причине изобразил руками обруч, как бы приглашая пуделя прыгнуть сквозь него. Затем он указал на обезьянку, которая продолжала сидеть на коленях миссис Уилкинс.
— Le petit fils de ma femme,[12] — представил он.
Губернатор весь просиял и захохотал; смех у него был особый — музыкальный и очень заразительный. Мистер Уилкинс тоже начал смеяться.
— Oui, oui, — закричал он. — Moi, владелец цирка. Un petit verre de porto. Oui, oui. N’est-çe pas?[13]
— Мистер Уилкинс говорит по-французски, как настоящий француз, — сообщила миссис Уилкинс бегущим волнам.
— Mais très volontiers,[14] — согласился губернатор, все еще улыбаясь.
Я пододвинул ему кресло, и, поклонившись миссис Уилкинс, он уселся рядом с нами.
— Скажи пуделю, что нашего сыночка зовут Эгберт, — сказала она, глядя на море.
Я подозвал боя, и мы заказали на всех выпивку.
— Подпиши счет, Элмер, — сказала миссис Уилкинс. — Нечего мистеру, не знаю, как там его, играть в кости, если он не может выбросить больше двух троек.
Vous comprenez le français, madame?[15] — вежливо обратился губернатор к миссис Уилкинс.
— Он спрашивает, дорогая, говоришь ли ты по-французски.
— Вот еще! Он что, считает, что я родом из Неаполя?
Тогда губернатор, бурно жестикулируя, разразился страстной тирадой по-английски, настолько гротескной, что мне потребовалось все мое знание французского, чтобы ее понять.
Мистер Уилкинс тут же потащил его вниз показать своих животных, а через некоторое время мы снова собрались в душном салоне на обед. Появилась жена губернатора, которую посадили справа от капитана. Губернатор представил ей всех присутствующих, после чего она грациозно нам поклонилась. Это была крупная женщина, высокая, крепкого сложения, лет пятидесяти — пятидесяти пяти, одетая в довольно строгое платье из черного шелка. На голове она носила огромный круглый шлем. Черты ее были настолько правильными и крупными, а формы настолько внушительными, что вам сразу приходили на ум те могучие женщины, без которых не обходится ни одна процессия. Она была бы прекрасным олицетворением Америки или Британии во время какой-нибудь патриотической демонстрации. Она возвышалась над своим миниатюрным мужем, как небоскреб над хижиной. Он беспрерывно болтал, с живостью и остроумием, и, когда говорил что-нибудь особенно забавное, ее лицо расплывалось в широкой нежной улыбке.
— Que tu es bête, mon ami,[16] — сказала она и, повернувшись к капитану, добавила: — Пожалуйста, не обращайте на него внимания. Он всегда такой.
Мы действительно хорошо позабавились за обедом и, когда все было съедено, разошлись по своим каютам, чтобы переждать послеобеденную жару. На таком маленьком корабле, однажды познакомившись со всеми попутчиками, было просто невозможно, даже если бы я этого и хотел, избежать их компании, разве что если сидеть запершись в каюте. Единственным человеком, державшимся особняком, был тенор-итальянец. Он ни с кем не заговаривал, а сидел в сторонке и тихонько тренькал на гитаре; чтобы уловить мелодию, приходилось напрягать слух. Беседуя то об одном, то о другом, мы наблюдали, как догорает день, ужинали, а потом снова сидели на палубе и глядели на звезды. Два коммерсанта, несмотря на духоту, играли в салоне в пикет, бельгийский же полковник присоединился к нашей маленькой группке. Он был толст и робок, а рот открывал лишь для того, чтобы произнести какую-нибудь вежливую фразу. Приход ночи и наступление темноты, видимо, вдохновили сидевшего на корме тенора, вызвав у него ощущение, что он один на один с морем, ибо, подыгрывая себе на гитаре, он начал петь, сначала совсем тихо, потом громче; вот наконец музыка захватила его целиком, и он запел во весь голос. У него был настоящий итальянский голос, порождение спагетти, оливкового масла и солнечного света; пел итальянец неаполитанские песни, которые я слышал в годы моей юности, а также арии из «Богемы», «Риголетто» и «Травиаты». Пел с чувством, но довольно наигранно, и тремоло его напоминали манеру исполнения любого третьеразрядного итальянского тенора, однако в эту прекрасную ночь под открытым небом манерность его пения лишь вызывала у вас улыбку, и вы чувствовали, как вас переполняет ленивое наслаждение. Он пел примерно час, и все мы тихо сидели и слушали. Потом он смолк, но остался на своем месте, и его могучий силуэт смутно вырисовывался на фоне закатного неба.
Я обратил внимание, что маленький французский губернатор держит в руке руку своей большой жены — зрелище это было нелепым и в то же время трогательным.
— Знаете ли вы, что сегодня годовщина того дня, когда я впервые встретил мою жену? — разорвал он внезапно тишину, которая, безусловно, угнетала его, потому что он был на редкость словоохотлив. — Сегодня также годовщина дня, когда она обещала стать моей женой. Вам это может показаться странным, но оба эти события произошли в один день.
— Voyons, mon ami,[17] — с укоризной сказала его жена, — неужели ты собираешься уморить всех этой старой историей? Ты совершенно невыносим.
Но на крупном, строгом лице ее играла улыбка, а по тону можно было предположить, что она не прочь послушать эту историю снова.
— Но им это будет интересно, mon petit chou.[18]— Именно так он всегда обращался к жене, что при ее импозантности и статности и при его малом росте было весьма забавно слышать.
— Разве нет, monsieur? — обратился он ко мне. — Это романтическая история, а разве все мы не романтичны в душе, особенно в такую прекрасную ночь?!
Я уверил губернатора, что мы будем очень рады его послушать, а бельгийский полковник не упустил случая в очередной раз продемонстрировать хорошее воспитание.
— Видите ли, брак наш был браком по расчету в самом чистейшем виде, — начал губернатор.
— C’est vrai,[19] — подтвердила супруга. — Было бы глупо это отрицать. Но иногда любовь приходит не до свадьбы, а после нее, и такая любовь вернее. Она длится дольше.
Я заметил, как губернатор нежно пожал ей руку.
— Видите ли, я долго служил во флоте; когда я вышел в отставку, мне было сорок девять лет. Я чувствовал, что полон сил и энергии, и жаждал найти себе какое-нибудь занятие. Я начал искать, использовал все имевшиеся у меня связи. К счастью, у меня был двоюродный брат, который имел кое-какое влияние в некоторых кругах. В этом заключается одно из преимуществ демократического, правления: если ты обладаешь определенным влиянием и имеешь определенные заслуги, это не пройдет незамеченным и тебе воздадут должное.
— Ты сама скромность, mon pauvre ami,[20] — сказала она.
— И вот однажды меня вызвал к себе министр по делам колоний и предложил пост губернатора в одной из колоний. Место, куда он собирался меня послать, находилось довольно далеко и к тому же на отшибе, но так как всю свою жизнь я таскался из порта в порт, это обстоятельство меня ничуть не смутило. Я принял предложение с радостью. Министр велел мне быть готовым к выезду через месяц. Я ответил, что старому холостяку, у которого за душой нет ничего, кроме необходимой одежды да книг, много времени на сборы не потребуется.
— Comment, mon lieutenant![21] — воскликнул он. — Вы холостяк?
