"Когда же напряжение отошло и кочевники революции перешли к оседлому образу жизни (и стали называться "номенклатурой". Е.Г.)…в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников. Не было ничего противоречащего принципу партии. Но было настроение моральной успокоенности, самоудовлетворенности и тривиальности… Шло освобождение мещанина в большевике".
Такие "психологические метаморфозы" назывались, естественно, "перерождением" большевиков, хотя на самом деле они доказывали как раз, что перерождения не произошло, что они остались обычными людьми, которым не чуждо ничто человеческое. Их мысли ничуть не противоречили принципам, программным документам партии. Но они хотели – как любой правящий слой после любых переворотов и революций собственности. Действительно тривиально.
Конечно, первоначально речь шла не о "первоначальном накоплении", а о "первичном наедании". Они стремились вначале решить вопрос о собственности на чисто потребительском уровне, на уровне своего потребления, быта. Это еще совсем не противоречило политическим принципам партии.
В конце 20-х годов был отменен пресловутый "партмаксимум", уже к середине 30-х годов разрыв в уровне жизни (жилье, продукты, вещи) между номенклатурой и "простыми советскими людьми" достиг такой же величины, как разрыв между сановниками того же ранга и беднейшей частью обывателей до революции. После войны в особо привилегированное положение наряду с традиционными отрядами номенклатуры (партэлита, госбезопасность, армия, дипломаты) попала верхушка ВПК. Всегда была богатой группа руководителей торговли.
Однако постоянно растущие привилегии не могли до конца разрешить "социальный вопрос" "голодающей" номенклатуры. Аппетит приходит не просто во время еды, особенно важно, что он всегда опережает количество "еды", отпускаемой во всех лучших распределителях. Потребность в "настоящей" собственности, не только на предметы потребления, но и на землю, финансовые компании, промышленные предприятия, торговые фирмы и т.д. – вот что составляло часто неосознаваемый, но все равно мучительный "социальный комплекс". Вот тут уже потребности номенклатуры вступали в противоречие с официальными принципами партии. Л.Д.Троцкий достаточно точно подметил это еще в 30-е годы: "Если сейчас… она (бюрократия. – Е.Г.) сочла возможным ввести чины и ордена, то на дальнейшей стадии она должна будет неминуемо искать для себя опоры в имущественных отношениях. Можно возразить, что крупному бюрократу безразлично, каковы господствующие формы собственности, лишь бы они обеспечивали ему необходимый доход. Рассуждение это игнорирует не только неустойчивость прав бюрократа, но и вопрос о судьбе потомства. Новейший культ семьи не свалился с неба. Привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс".
В этом остром социологическом анализе автор "Нового курса" фактически предвосхитил теорию "нового класса" Милована Джиласа[48]. Конечно, Л.Д.Троцкий излишне привержен марксизму, когда связывает существование "класса" непременно с его отношением к средствам производства. Но он находит простое и глубинное для социалистической системы обоснование стремления номенклатуры к собственности. Потребность в частной собственности связана с таким безусловным инстинктом, как семейный, родительский! Он мог бы назвать свою книгу не "Преданная революция", а "Перерождение государства под влиянием семьи и частной собственности".
Итак, теоретический приговор коммунистической системе произнесен. "Рыба с головы гниет" – чем сильнее власть социалистического государства (чем более "развит социализм"), чем больше у правящего класса, высшего чиновничества, номенклатуры привилегий, тем вернее и быстрее этот класс перерождается, обуржуазивается социально-психологически и стремится стать буржуазией также и в экономическом отношении. Номенклатура разрывает рамки социалистического государства, как птенец разбивает яйцо. Понятно, что это связано не с какими-то "недостатками" или "сталинскими извращениями", а с самим существом системы, несущей в себе свою неизбежную и скорую гибель. В отличие от многих других это пророчество Троцкого сполна подтвердилось.
III
Нэп создавал первую предпосылку для "перерождения" тогда революционной номенклатуры: при сохранении политической диктатуры, монополии на власть (и соответственно командных позиций в отношении распоряжения собственностью) она спешила заключить ту или иную форму союза с другими экономически сильными группами населения – нэпманами и кулаками прежде всего – и начать частичное разгосударствление собственности. Вариант, кстати сказать, в чем-то напоминающий тот "китайский опыт", которым бредит часть нашей современной номенклатуры.
В 20-е годы это был бы классический случай "термидора", вариант, постоянно обсуждавшийся в эмигрантской литературе тех лет. После разгрома "левой оппозиции" казалось, что сталинское руководство открыло шлагбаум движению бюрократического государства именно в этом направлении, от складывающегося тоталитаризма назад, к "номенклатурно-государственному капитализму" при сохранении диктатуры партии и ГПУ[49]. Лозунг "Обогащайтесь!", который был брошен крестьянам, мог бы стать в такой ситуации лозунгом номенклатуры.
Как известно, этого не произошло. В конце 20-х годов был совершен мощный рывок. Ударным трудом ОГПУ и всей "остальной страны" здание тоталитаризма было, наконец, возведено.
Было бы наивно все приписывать личности И.Сталина. Нет, тогда еще и большинство номенклатуры не было готово к "термидору". Общество не было однородным, большевики боялись, и не без оснований, что им не удержаться, если произойдут радикальные социально-политические потрясения. Могли вернуться "старые хозяева", а такая контрреволюция для "комиссаров" с большой вероятностью означала бы не только утрату собственности и власти, но и нечто много более опасное… Гражданская война все еще держала большевистскую номенклатуру на крючке, связала ее кровавой порукой. Отступать было некуда. Большевики, можно сказать, шантажировали самих себя. Вообще позиция красных директоров, военных комиссаров, руководства наркоматов и профессиональных партработников не была прочной в захваченной ими стране. Это руководящая бюрократия хорошо понимала. Таким образом, страх заставлял держаться за идеологию, которая, проникая во все норы, цементировала существовавшую систему. Оставались у них и нерастраченная энергия мессианской веры, и элементы социалистических, антисобственнических утопий. Вот это сложное сочетание страха, инстинкта самосохранения, веры делало невозможным "термидор", переворот сверху в 20-е годы.
Как раз наоборот – номенклатура пошла в наступление на страну: "Левой, левой, левой!" Остатки частной собственности экспроприированы, господство госсобственности стало абсолютным, прошел по деревне плуг коллективизации. Тоталитарный строй становился абсолютным, завершенным. Из ленинского государства выросло сталинское (1930-1953).
Одновременно увеличивались привилегии, но здесь уж началась внутривидовая борьба среди бюрократии. Номенклатура укрепляла свое господство над страной, Сталин укреплял свое господство над номенклатурой, широко применяя и пряник привилегий, и кнут репрессий. Он вел свою "перманентную революцию", провоцировал "усиление классовой борьбы", позволявшее ему сгибать номенклатурные шеи под железное ярмо "партдисциплины", так что не осталось и голов, думающих о "термидоре". Если и думали, то о другом – опять шаги на лестнице… Неужели ко мне?.. Так удалось "подморозить" и сам большевизм, чтобы не гнил, удержать его "на дыбах", в состоянии "революционного подъема" еще добрых 25 лет – с конца 20-х до 5 марта 1953 года.
IV
Однако за эти годы произошла внутренняя метаморфоза идеологии, отмеченная многими исследователями.
Еще в 1920 году Н.Устрялов провозгласил, что русский большевизм меняет окраску: из космополитического, интернационалистского становится национальным, превращается в "национал-большевизм". Сам этот термин, возникший в Германии в 1919 году по аналогии с национал-социализмом, получил широкую популярность в 1921 году, после выхода в Праге сборника "Смена вех"[50]. Название сборника расшифровывается просто, если вспомнить знаменитые "Вехи"[51] (1909). Однако дело было не в полемике между двумя сборниками.
Сменовеховцы оказались "попутчиками" большевиков. Они попали в фарватер той мощной волны, того течения в интеллектуальной жизни Европы 1920-1930-х годов, которое бескорыстно восхищалось динамизмом, молодостью, силой фашизма, нацизма, большевизма в противовес "старческой", "беззубой" демократии. 06 атих интеллектуалах, об этой моде хорошо сказал К.Чапек: "Есть ли что-нибудь достаточно пагубное, страшное и бессмысленное, чтобы не нашлось интеллигента, который захотел бы с помощью такого средства возродить мир?"
