Наступила полная тишина, если не считать хлопания брезентовых стенок на ветру. Затем медсестра заговорила:
– Много лет назад, когда я только училась на медсестру, мне случилось ухаживать за пожилой леди. Она была очень старой и много спала, а я читала, сидя, у ее постели. Как-то вечером она взяла у меня книгу и взглянула на нее – это был роман о любви. Перелистав книгу, она вернула ее мне, улыбнулась и сказала: «Знаете, на свете так много дурацких домыслов о любви».
Медсестра потянулась ко мне и дотронулась до моей руки.
– Пейте чай, миссис Ворминстер, остынет. – Я послушно поднесла чашку к губам, а она тихо продолжала: – И тогда я спросила свою пациентку, почему она сказала это. Было очевидно, что она хотела что-то рассказать мне, и мне стало любопытно. И она рассказала мне целую историю. Когда она была девушкой, то влюбилась в молодого человека – его звали Джоном, – и он тоже влюбился в нее. Рассказывая это, она оживилась, ее лицо осветилось, и я увидела, что в молодости она была очень красивой. Но они оба были очень упрямы, сказала она, каждый гнул в свою сторону и не хотел уступить другому. Поэтому они поссорились, и Джон вгорячах, уехал в Индию, а она в отместку вышла замуж за его брата, Эдвина. Она не любила Эдвина, но хотела доказать Джону, что он ей безразличен. Но, конечно, это было не так. Она сказала мне: «Когда я вышла из церкви с Эдвином, то поняла, что натворила, но было уже поздно. Я была молодой и эгоистичной, и я сделала Эдвина несчастным. Он не заслуживал этого – он был хорошим человеком и любил меня, но я не любила его и сказала ему об этом. Я наказала его за свою вздорность. Затем родился наш первый ребенок, мальчик, и я посмотрела на лицо Эдвина, когда он держал на руках своего сына – нашего сына – и стала взрослее. Эдвин был хорошим человеком – добрым, терпеливым, а теперь он стал отцом моего ребенка – и я решила заставить себя полюбить его, но не смогла».
Мои руки дрожали так, что я была вынуждена поставить чашку. Медсестра не смотрела на меня, продолжая рассказывать:
– «Я чувствовала себя такой виноватой, – сказала мне эта леди, – потому что знала, что все вышло так только из-за меня, поэтому снова и снова пыталась полюбить его. Потом стало еще хуже, потому что вернулся Джон, а я знала, что по-прежнему люблю его, и буду любить всегда, и он тоже все еще любил меня. И я решила, что бесполезно пытаться полюбить Эдвина, я могу только приложить все усилия, чтобы быть ему хорошей женой».
Слезы потекли по моим щекам, а медсестра ласково сказала:
– Я еще не закончила историю. Старая леди сказала мне: «У нас были еще дети – двое сыновей, а за ними родилась моя дорогая дочка. Каждое лето их дядя Джон гостил у нас, и каждое лето я надеялась, что, может быть, на этот раз мое сердце не будет выскакивать из груди, когда он заходит в двери, но ничего не менялось. И как-то летом, когда они вдвоем стояли у окна и разговаривали, я смотрела на Джона, такого высокого, сильного, великолепного, и сознавала, что все еще безумно люблю его. Но затем я взглянула на своего мужа, пониже ростом, потолще, начинающего лысеть, и поняла, что люблю и его тоже. Не такой любовью, как Джона, но, тем не менее, это была любовь». Она улыбнулась мне такой чудесной улыбкой и сказала: «Говорят, что невозможно любить двух мужчин сразу, но это не так. Говорят, будто между мужчиной и женщиной бывает только один вид любви, романтической, страстной, но это неверно. Бывает и другая любовь, спокойная, вырастающая из уважения и привязанности, но такую любовь нельзя торопить, она придет, когда созреет, не раньше». Вы допили чай, миссис Ворминстер? Может быть, вы вернетесь и посидите у кровати мужа? Я уверена, что ваше присутствие обрадует его, когда он проснется.
Я вытерла глаза и тихо сказала:
– Да, сестра, я пойду туда. Спасибо, спасибо, что вы рассказали мне эту историю.
Она подошла к буфету и достала оттуда маленькую лампу.
– Вот, возьмите ее с собой. В том дальнем углу темновато. Поставьте ее на тумбочку, чтобы ваш муж мог хорошо разглядеть вас, когда проснется, – медсестра улыбнулась. – Вы же не хотите, чтобы он подумал, что видит вас во сне?
Она зажгла лампу, а я взяла ее в палату, где лежал Лео, и села у его кровати. Должно быть, у Лео была перебита кость левой руки – рука была в шинах и привязана к деревянной раме над кроватью, удерживаемая в вытянутом положении. Проходя по палате, я заметила еще одного мужчину, чьи конечности были привязаны так же, но Лео, наверное, было еще хуже, потому что горб мешал ему лежать на спине. Ему, наверное, было неудобно лежать так, когда он не спал. И его лицо – при свете лампы я лучше разглядела, каким огромным был кровоподтек с левой стороны, где разорвался снаряд. Я содрогнулась. Чуть-чуть бы ближе и... я отбросила эту мысль прочь. Этого не случилось, Лео был живой, здесь, передо мной. А сестра сказала, что капитан Адамс доволен улучшением его состояния, значит, он еще поправится и вернется в свой розовый парк.
Выпив чаю, я немного согрелась. С Лео могло бы случиться и гораздо худшее, но я все равно была уверена, что ему сейчас очень больно – его рот был перекошен еще больше, чем обычно, потому что губы распухли от синяка, а в одном из уголков рта была трещина, покрытая коркой засохшей, почерневшей крови. Ох, мой бедный Лео, что с тобой сделали!
Чувство вины вернулось ко мне – а что с ним сделала я? Я вела себя не так, как пожилая леди – она старалась полюбить своего мужа, а я не старалась. Наоборот, все лето, пока Лео, не ушел в армию, я старалась не любить его – наконец я призналась себе в этом. Я не хотела любить его, потому что думала, что женщина может любить только одного мужчину, я не хотела расставаться с любовью к Фрэнку. Я поспешно защитилась воспоминаниями о том, что Лео все понимал. Да, он понимал, но ему мало было понимания, ему была нужна любовь, моя любовь. Теперь наконец, я попыталась полюбить Лео, но было слишком поздно. Я не смогла полюбить его.
Мои глаза снова налились слезами. Что мне нужно делать, когда Лео проснется? Если он станет поворачиваться, ему будет нелегко. Ему и так неудобно лежать, с рукой, подвязанной к раме. Не открывая глаз, он потянул руку от рамы, и я тихонько сказала:
– Нет, Лео, не надо этого делать.
Но, конечно, Лео был глухим, поэтому я прикоснулась к его щеке, чтобы окончательно разбудить и привлечь его внимание. Его веки приоткрылись, воспаленные серые глаза остановились на моем лице. Лео перестал тянуть раму и замер, разглядывая меня.
– Эми, Эми...
Голос Лео был всего лишь хриплым стоном, но показался громким в тишине спящей палаты, поэтому я прижала палец к его распухшим губам.
– Тсс, мой Лео, – он открыл рот, но засохшая корка в уголке губ треснула, заставив его вздрогнуть от боли. – Подожди минутку, Лео. – Вынув платок, я лизнула его и тщательно вытерла засохшую кровь вокруг трещины на губах Лео. – Мой бедный Лео, тебе больно?
