— Верно, — наклонил голову Карпов.
— А теперь еще о Лоховой, — продолжал майор. — Эту женщину нельзя упускать из виду ни на секунду,
— Не лучше ли задержать ее?
Сомов отрицательно покачал головой:
— Еще не время...
— Но ведь она может скрыться?
— Это исключается, — твердо проговорил майор.
30
Теперь каждый день Сенька Свист околачивался у цирка.
Пискун, взбешенный отъездом артистки, приказал ему не являться на глаза без ожерелья.
Сенька не на шутку побаивался Пискуна. Он знал, что этот мрачный человек способен погубить его, а в случае необходимости выручить из беды.
Слово Пискуна было законом для Сеньки, и он решил обязательно выполнить его поручение.
Данилова вернулась неожиданно. На пятый день, утром, Свист увидел входящую в вестибюль цирка смуглую женщину. На ее шее было янтарное ожерелье.
— Живем! — обрадовался Свист и отпраздновал удачу стаканом вина.
К выполнению своей миссии он приступил обдуманно. Купил заблаговременно билет в цирк, и к началу представления сидел на галерке.
Ослепительно ярко вспыхнули прожекторы. На арене появилась группа джигитов на вороных конях.
С нескрываемым удовольствием Сенька следил за представлением. В антракте он полакомился мороженым и выпил бутылку пива.
Второе отделение публика ждала с нетерпением. Предстояло выступление воздушных акробатов, сестер Даниловых.
Толкаясь в течение дня около цирка, Сенька по серебряному кольцу узнал одну из сестер.
Сестры Даниловы занимали уборную в нижнем ярусе здания.
Когда грянул выходной марш, Свист встал со своего места и в полутьме нащупал перила лестницы.
В служебных помещениях сейчас было пусто. В конце длинного коридора дремал сторож.
Тускло светили редкие электрические лампочки. Пахло опилками и конюшней.
Никем не замеченный, Сенька подошел к двери с табличкой «Даниловы» и вставил в замочную скважину отмычку.
Слабо щелкнул замок. Проникнув в уборную артисток, он включил электрический фонарь.
Луч света скользнул по стенам и остановился на туалетном столе. В ярком пятне Сенька сразу увидел ожерелье.
Быстрым движением он схватил его и прислушался. Глухо доносилась музыка. Словно рокот моря прокатывались аплодисменты зрителей.
Выключив фонарь, похититель выскочил в коридор. Затем проскользнул в вестибюль.
Представление заканчивалось. Контролеров у входа не было. И, пользуясь этим, Свист беспрепятственно вышел на улицу.
Ранним утром Свист незаметно пробрался в каморку сапожника.
— Вот! — вытаскивая из-за пазухи ожерелье, воскликнул он.
— Тише, ты... — оборвал его Пискун, отбирая ожерелье.
— А гроши? — осторожно спросил Свист,
Пискун сунул ему десятирублевку:
— А теперь — сматывайся!
Сенька едва не застонал от обиды. Так рисковать — и напрасно...
Пискун в упор взглянул на него:
— Ну?
Свист сообразил, что дальнейшее пребывание здесь бесполезно, и, хлопнув в сердцах дверью, исчез.
А поздно вечером явилась Лохова.
Пискун молча вручил ей ожерелье.
Лохова приказала:
— Заприте дверь. Дайте бумагу и краску.
Пискун повиновался.
Лохова отодвинула в сторону инструмент сапожника и положила на столик лист чистой бумаги.
Пискун наблюдал за ней.
Лохова разрезала ножом нить. Бусинки рассыпались.
Она взяла одну из них, смазала краской и осторожно прокатила по бумаге.
На белом листе появилась черная полоса, испещренная линиями.
Вторая бусинка тоже оставила след. За ней — третья, четвертая...
Закончив, Лохова протянула бумагу сапожнику. И, тогда Пискун догадался, что перед ним какой-то план.
— Что это? — недоумевая спросил он.
— План катакомб Южного. А здесь, — показала она на скрещение белых линий, — склад авиабомб, оставленный немцами при отступлении. Русские не подозревают о его существовании.
— Для чего вы мне говорите это?
Лохова произнесла отчетливо:
— Хозяин приказал взорвать склад. И сделаете это вы.
Пискун попятился назад... Растерянно пробормотал:
— Погибнет целый район города...
Лохова усмехнулась:
— У вас будет время убежать. Удлините шнур.
— Зачем мне рисковать?..
Лохова резко поднялась. Лицо ее исказил гнев:
— Вы что же, думаете, вас будут упрашивать?
— Нет, нет, — замотал головой Пискун, — вы не поняли меня...,
— Тем лучше для вас, — сухо произнесла Лохова. — Больше медлить нельзя. Мы и так чуть не сорвали операцию. Приступите к делу завтра.
Она склонилась над планом:
— Вот тут — вход в катакомбы. Он — на берегу моря, под обрывом, на котором стоит бульвар. Сейчас вход заложен, но вы легко найдете его. Камни разобрать нетрудно. Пробираться к складу будете так... Видите эту линию?
Пискун кивнул.
— Тут заложите заряд, протяните шнур. Ясно?
— Да...
— После взрыва в порту возникнет суматоха. У проходной вас будет ждать штурман — норвежец. Он поможет вам пробраться на корабль. Все.
Лохова собрала бусинки, завернула их в носовой платок и сунула в карман плаща:
— С вами мы больше не увидимся. Но помните, если струсите — на пощаду не рассчитывайте. А теперь выпустите меня.
31
Мягкий свет лампы падал на зеленое сукно стола.
Стенные часы пробили три...
Сомов откинулся на спинку кресла и провел рукой по лбу. Затем нажал кнопку звонка.
На пороге появился сержант.
— Введите задержанную! — приказал майор.
В кабинет быстро вошла Лохова.
— Что это значит? На каком основании...
— Вопросы здесь задаю я, — спокойно остановил ее Сомов. — А основания имеются. Вот.
И он показал на бусинки ожерелья, лежавшие на столе.
— Только поэтому... — начала было Лохова.
— Именно, — наклонил голову майор. — Садитесь.
Лохова села.
Майор взял бусинку и, прижимая ее пальцем, прокатил по листу бумаги. Не успевшая высохнуть краска оставила исчерченный белыми линиями отпечаток.
— Не объясните ли вы, что это значит?
Лохова поняла, что погибла, ей не простят провала... Остается одно — надкусить воротник.
Она наклонила голову.
Но Сомов, мгновенно вскочив, успел помешать ей.
— Вот вы и выдали себя. Ампула яда, зашитая в воротник — старый прием. Снимите плащ!
Лохова повиновалась. Дрожащими руками она расстегнула пуговицы и сбросила плащ на пол.
Сомов сел снова.
— А теперь выкладывайте все.
Лохова устремила неподвижный взгляд на бусинки со следами краски. Если бы только она успела выбросить их!
Сомов терпеливо ждал.
Наконец Лохова подняла лицо. Теперь оно было усталым и безразличным.
— Хорошо, — глухо произнесла она, — слушайте...
32
Над городом нависли темные тучи. Гнетущая, напряженная тишина, отдаленные вспышки молнии предвещали грозу.
Держа в руке небольшой пакет, крался по пустынным улицам Пискун. Прячась в тени домов, он часто озирался по сторонам.
Но никто не попадался навстречу. Утомившийся за день город спал.
Когда Пискун добрался до Приморского бульвара, хлынул ливень.
У обрыва Пискун разыскал тропинку и осторожно стал спускаться... Скользила под ногами мокрая глина, шуршали, осыпаясь, камни. Склон становился все круче и круче. Чтобы не сорваться, Пискун то и дело хватался свободной рукой за кустарник.
У подошвы обрыва он остановился и перевел дух. Где-то здесь, у большой глыбы должен быть вход в катакомбы.
Раздвинув бурьян, Пискун нащупал каменную кладку.
Первый же камень, за который ухватился Пискун, подался легко...
Вскоре образовалось отверстие.
Разорвав рукав пиджака, Пискун протиснулся в щель.
И сразу наступила тишина. Лишь глухо доносились завывания ветра.
Пискун сделал несколько шагов вперед и включил электрический фонарь. Желтое пятно света заплясало по замшелым стенам, изрезанным знаками и надписями.
Когда-то, при постройке города, отсюда брали камень. Позднее контрабандисты углубили хода, создали разветвленный лабиринт подземных галерей. Пользуясь ими, они беспрепятственно доставляли беспошлинные товары, увозили в неволю женщин.
Но времена негоциантов-разбойников прошли.
А в катакомбах появились новые обитатели. Уголовники и бродяги скрывались здесь от преследования.
Позже в 1919 году подпольщики Южного выпускали тут листовки и прокламации, которые распространяли среди оккупировавших город иностранных солдат.
В дни войны здесь обосновались партизаны. Отсюда они совершали смелые набеги на вражеские объекты. И никакие уловки фашистов не смогли помешать им.
А в дни, предшествовавшие освобождению города от врага, партизаны вышли на поверхность.
