Я вспоминала подружек Камиллы, которые рыдали в монастыре, не имея приданого, и думала, насколько же здесь все измеряется деньгами…
Да, мне нравилось выглядеть счастливой, однако самой несильно в это верилось, мешала одна маленькая деталь…
Каких-то 11 452 евро.
Да и ладно, брала, что дают: у меня была работа, деньги, отложенные про запас, парень, который меня не бил, и электрические батареи отопления в маленьком домике, отделкой которого мы занимались с ним вместе, так что в плане счастья, я знала, что большего и пожелать не могла.
В общем, все понемножку складывалось, вот только ты, звездочка моя, видимо почувствовала себя бесполезной, и как-то раз зимним субботним вечером тот самый Маню явился домой после охоты и бара (вернее, главным образом после бара) сильно подвыпившим, он ржал как идиот, и ему не терпелось рассказать мне какую-то крутую историю: «Эй, знаешь того мелкого пидора?.. Да знаешь ты его, мелкий пидор из соседнего района… Ну который никогда не здоровается и одет как гомик, ну тот… Ну да, так вот, они его подловили, ты прикинь… Ага, схватили, когда он прогуливался в гордом одиночестве по Шармет, ну поиздевались над ним немножко, над этим пидором, ну а поскольку он ничего им не отвечал, строил из себя гордого, так вот, они забрали его с собой, прикинь… Черт, засунули его к Мимишу в «ситроен», и знаешь, что они там с ним сделали? Облили мочой течной самки кабана… Да ты знаешь… ну конечно… спрей… приманка… им сбрызгивают стволы деревьев, во время гона привлекая самцов… Ну да, так вот… они на него всю бутылку вылили… Уа-ха-ха! прикинь… насквозь промок… А потом они выкинули его посреди леса… Вот уж ему надерут задницу, этому пидору! Сколько он об этом мечтал! Уа-ха-ха! Черт, как же они с ним позабавились… Во дебил… Во пидор… Ну и ночка ему предстоит, этому козлу, завтра благодарить придет… Хе-хе, если, конечно, сможет ходить, ага? Уа-ха-ха! Уа-ха-ха!»
Помню, я в тот момент что-то гладила, а на дворе уже стояла глубокая ночь. Черт, меня словно током ударило. И тут я в мгновение ока, словно Халк[38], явила миру свое истинное лицо.
С меня разом смыло весь мой глянец довольной жизнью тетки, и я в мгновение ока превратилась обратно в маленькую разъяренную пацанку из Сморчков.
Вот тут-то я помянула добрым словом отца и всех тех придурков, которые научили меня заряжать любое ружье и заставляли стрелять по всяким зверушкам, копошащимся в гниющих салонах брошенных тачек, потому что их забавляло видеть, как я рыдаю.
В тот момент – да.
В тот момент я им сказала спасибо.
В тот момент, все, что я действительно унаследовала, я держала в руках.
И в тот момент – Маню, он не сразу понял.
Я ничего не сказала. Выключила утюг, сложила гладильную доску и убрала ее в подвал, зашла в спальню, бросила вещи в его спортивную сумку, забрала свои документы, надела куртку, взяла свою сумку и, направив его прекрасное охотничье ружье на дверь, терпеливо дождалась, пока он доссыт свое пиво и выйдет наконец из сортира.
Поскольку этот кретин, казалось, не слишком мне верит, я разнесла в щепки дверь, отчего у него наверняка лопнула барабанная перепонка. После этого он почему-то сразу же мне поверил.
Зажимая ухо рукой, Маню отвез меня туда, где они его бросили. «Если ты его не найдешь, я тебя прикончу, – предупредила я его не своим голосом, – если с ним хоть что-нибудь случилось, ты у меня будешь плакать кровавыми слезами».
Мы сигналили, включили дальний свет и в конце концов заметили его бредущим по дорожке для верховой езды.
Ружье, мой взгляд, этот придурок за рулем, наполовину оглохший и до смерти перепуганный, – Франк, он сразу воткнул что к чему. Он сел со мной рядом на заднее сиденье, и наш любезный и такой услужливый водитель подвез нас к дому родителей Франка.
– Делай, как я, – сказала я ему, – возьми сумку с вещами. И поторапливайся.
Его не было минут десять, и все это время этот придурок за рулем твердил мне одно и то же: «Так ты его знаешь? Так ты его знаешь? Так ты его знаешь?»
Да, дебил, я его знаю.
И заткнись же ты наконец. И да будет тебе известно, что я им дорожу, а здесь мое мнение уважают.
Затем наш милый водитель, сама любезность, отвез нас в город, где Франк учился в лицее (я опускаю названия, тебе ведь, звездочка моя, и так прекрасно известно, где все это произошло), и припарковался у комиссариата полиции. Я попросила Франка сходить позвать какого-нибудь вооруженного полицейского, и когда он вернулся в сопровождении стража порядка, я возвратила подарок своему бывшему жениху.
О да, мсье полицейский… Ведь забрать подаренное – все равно что украсть…
Полицейский так ничего и не понял. В любом случае, пока он смотрел вслед уезжающему Маню, мы смылись в противоположном направлении. Он покричал немного для проформы и ушел обратно в контору.
Надо сказать, в ту ночь на улице сильно подмораживало…
Мы зашли в какой-то говеный отель у вокзала, и я попросила номер с ванной. Франк был весь синий от холода, в шоке от того, что я вытворяла, да и вообще от всего произошедшего. Да, думаю, в тот момент я внушала ему страх. Еще бы! Когда почти двадцатилетний опыт жизни в Сморчках внезапно дает о себе знать, это зрелище не из приятных…
Я налила ему горячую ванну, раздела, как маленького мальчика, и да, я видела его пипиську, хотя нет, я на нее не смотрела, она канула в воду.
Когда он вышел из ванной, я смотрела по телику какой-то фильм. Он надел чистые трусы, майку и лег на кровать рядом со мной.
Мы молча досмотрели фильм, погасили свет и в темноте ждали друг от друга каких-то слов.
Я ничего не могла сказать, потому что тихо плакала, так что он первым нарушил молчание. Он нежно погладил меня по голове и некоторое время спустя прошептал:
– С этим покончено, моя дорогая… С этим покончено… Мы больше никогда туда не вернемся… Тише, тише… моя Билли… С этим покончено, говорю тебе…
Но я продолжала плакать.
Тогда он обнял меня.
Я заревела еще сильнее.
Тогда он засмеялся.
И я засмеялась вслед за ним.
И мои сопли и слезы разлетелись во все стороны.
* * *
Я проплакала несколько часов подряд.
Словно у меня внутри открылся шлюз. Словно происходило полное очищение организма. Слив отработанной жидкости. Впервые в жизни я перестала обороняться.
Впервые в жизни…
Впервые в жизни я почувствовала, что это наконец случилось. Я наконец почувствовала себя в безопасности. И разом все выплеснулось наружу. Все… Заброшенность, голод, холод, грязь, вши, мой запах, окурки, нищета, пустые бутылки, крики, оплеухи, синяки, тотальное убожество, плохие оценки, вранье, насилие, страх, кражи, предки Ясона Жибо, запрещавшие мне пользоваться их туалетом, остатки еды с их стола, моя киска, сиськи, рот, последнее время служившие мне разменной монетой, все эти парни, которые попользовались мною всласть, и так бездарно, все эти поганые подработки, и этот Маню, убедивший меня в том, что я действительно ему нравлюсь и что у меня может быть собственный дом и…
Все это выплеснулось из меня вместе со слезами.
По мере того, как я изливала душу, Франк, казалось, набирался сил. Не знаю, как это нормально объяснить, но у меня сложилось такое впечатление. Чем дольше я рыдала, тем больше он расслаблялся. Выражение его лица становилось все более простодушным, он щекотал мое ухо прядью моих же волос, по-доброму посмеивался надо мной, называл то Бедовой Джейн[39], то Камиллой Безбашенной, то Малышом Билли[40] и улыбался.
Он рассказывал мне, как мое лицо изменилось до неузнаваемости, рассказывал, как я долбила дулом затылок этого бедолаги, пока тот вел машину, описывал его порванную мочку уха и как она болталась на поворотах, изображал, каким голосом я приказала ему притащить полицейского и как швырнула Маню ружье со словами: «Держи свой подарок», и порой он уже чуть ли не смеялся. Да, он практически смеялся.
Только значительно позже, после многих откровенных разговоров, когда он тоже начал понемногу рассказывать мне о своей войне, о своей каждодневной битве в одиночку – до меня, до нас, я поняла, почему той ночью он был так счастлив видеть меня несчастной: потому что, пока я рыдала нон-стоп в его объятьях, чуть ли не билась в судорогах, у него появилась первая веская причина не умирать.
Мои горючие слезы стали тем топливом, что дало ему силы двигаться дальше, а своими подшучиваниями он просто хотел меня приободрить. Доказать, что мы можем смеяться надо всем чем угодно, и, кстати, с тех пор мы именно так и будем с ним поступать, поскольку, да ты посмотри, Билли… Смотри… В этой узкой дрянной постели мы наконец-то вернулись к жизни, какой бы дрянной она у нас ни была… Эй… Прекрати плакать, малыш… Прекрати плакать… Благодаря тебе самое страшное уже позади. Благодаря тебе мы спасены. Ох, хотя нет, плачь, не стесняйся… Поплачь… И заснешь… Плачь, но не забывай никогда: конечно, мы оба сейчас в самом начале пути и главные трудности еще впереди, пускай, но, стоя на краю могилы, мы сможем обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: это жил я, а не искусственное существо, созданное тем страхом и ужасом, что мне внушили всякие придурочные жлобы…
