Вот такой я сделала ему подарок.
Мне в любом случае было все равно.
Рождественская сказка?
Ну да… Уф… Как бы это сказать?
* * *
Единственное, что начинало меня напрягать, это спиртное.
Проводя в одиночестве дни напролет, я понемногу пристрастилась к алкоголю.
Скука, изоляция, чужой город, короче говоря, под предлогом того, что от работы по дому у меня пересыхает во рту, да и труд мой заслуживает вознаграждения, я подсела на пиво.
Я спускалась в турецкую лавку, находившуюся внизу нашего дома, и покупала себе маленькую банку пива.
Потом большую.
Потом стала брать упаковками.
Как алкаши.
Как бомжи.
Как моя мачеха.
Печальное зрелище.
Очень-очень печальное…
Потому что я все прекрасно осознавала… Я видела себя со стороны…
Да. Я видела, что я делаю.
И каждый раз, когда я вскрывала новую банку – пш-ш-ш-ик! – я видела, как исчезает какая-то частица меня…
И сколько бы я себе ни говорила, как все мы любим: это всего лишь пиво, это всего лишь жажда, завтра я точно не буду столько пить, с завтрашнего дня я вообще завяжу, да и вообще могу завязать в любой момент, и все прочее – я прекрасно знала, что происходит.
Точно знала.
Ведь именно такое образование я получила…
С каждым лишним глотком ощущая надвигающуюся катастрофу… Чертова наследственность… Моя голова, мои руки, ноги, сердце, нервы, все это тело, доставшееся мне, словно губка, пропитанным насквозь…
Ну и как же действует алкоголь на маленькую провинциалку, которой нечем заняться, которая чувствует себя потерянной среди всех этих машин?
Он возвращает ее к корням…
Она начинает подворовывать в магазинах торгового центра, чтоб оплачивать свою выпивку не из тех денег, что получает на хозяйство.
Ее вычисляют охранники и парни из службы безопасности.
Это вынуждает ее отдаваться им за гроши, чтобы они к ней не цеплялись.
Это вынуждает ее отдаваться им за гроши не только, чтоб они к ней не цеплялись, но и чтобы им понравиться…
Все это создает ей определенную репутацию.
Она тусуется с этими магазинными ковбоями в униформе, которые, чувствуя за собою власть, силу в своих руках, уверены и в своих преимуществах ниже пояса.
У нее появляются приятели.
Понятно, какого рода…
Просто парни, относящиеся к ней чуть теплее, чем те двое, которых она кормит по вечерам ужином и которые все остальное время проводят, уткнувшись носом в свои учебники…
Просто парни, помогающие ей забыть непроницаемую маску на лице Франка Мюллера, который снова закрылся наглухо, настолько ему не нравилось то, что он изучал, не смея ослушаться отца, который нравился ему еще меньше.
Парни, с которыми она развлекается, не чувствуя себя самой глупой за столом…
Ее платья и юбки становятся короче.
Значительно короче.
И ярче.
В общем, она у нас опять становится шлюхой…
Однажды после обеда, когда я направлялась на встречу с моими новыми друзьями, уже на лестнице я столкнулась с Франком.
Черт, должно быть, я плохо разобралась в его новом расписании…
На мне была мини-юбка, едва прикрывавшая лобок, стыренные сапоги разных размеров (продавцы напутали с противокражными метками), в руках я держала сумку, фальшивый «Виттон», которую тут же и выставила между нами, как щит.
Не знаю, почему я это сделала. А он, он ведь даже ничего плохого мне не сказал… Наоборот.
– Ну и дела, малышка Билл! Слушай, на улице холод собачий! Тебе не стоит так выходить – промерзнешь до смерти!
Я тогда брякнула ему в ответ какую-то глупость, лишь бы отвязаться от его доброжелательности, которая была мне сейчас совсем некстати, но пару часов спустя, когда я стоя трахалась с ушедшим на перерыв охранником, закрывшись с ним в подсобке для мусорных бачков, прижатая к рулонам бумажных полотенец, мне вспомнился голос Франка, и его мягкость, так резонировавшая здесь, добила меня окончательно.
Охранник тот был хороший, мы с ним развлекались, проблема была не в нем, просто я не могла больше продолжать в том же духе.
Я не могла. Я слишком хорошо знала, куда ведет этот путь… И чем он заканчивается.
В таких случаях хорошо, когда рядом мама… Злобная мать с вытаращенными глазами, или добрая, которая поможет тебе поставить на место швабры и рулоны полотенец, а потом подтолкнет к выходу.
Я думала об этом по дороге домой. Что я сама должна стать для себя матерью. Хотя бы на один день. Что я должна сделать для себя то, что сделала бы для своей дочери. Пусть и невыносимой плаксы. Пусть даже Майкл тем временем от нее отказался.
Ладно, что бы там ни было, но попробовать стоило…
Ведь справлялась же я и с куда более сложными задачами…
Я шла, наклонив голову, шкрябала тротуар своими острыми каблуками и представляла себя в роли мамы и дочери поочередно, накручивая сама себя.
Я была пьяной. Дурной. И грубиянкой до мозга костей.
Я не привыкла слушаться. Да и вообще, черт побери, с чего это она тут заявилась читать мне теперь нотации? После всех тех страданий, на которые меня обрекла? После всех растерзанных в клочья котят, которых я хоронила тайком, после всех подарков к праздникам мам, которые я нарочно делала хуже всех, потому что для меня было лучше сдохнуть, чем подарить что-либо красивое моей мачехе, а все училки долгие годы считали меня косорукой и смотрели как на дебилку. Все эти дуры, путавшие мои нежные чувства с бедностью…
После всех этих бед… Мелких бед, бесконечной вереницей тянувшихся одна за другой.
Черт, но явиться теперь, чтоб учить меня жизни, слишком уж просто…
Так что вали отсюда, грязная девка.
Проваливай.
Уж это-то ты умеешь.
Я хмурилась и обменивалась злобными взглядами со своими отражениями в витринах.
Я спорила сама с собой: нет, нет, нет – да, да, да.
Нет.
Да.
Нет.
Я так отчаянно сопротивлялась самой себе не потому, что строила из себя эдакого непокорного подростка, а потому, что не могла я сделать того, о чем сама же себя просила. Это было выше моих сил… Все, что угодно, но только не это.
Только не это.
Я уже доказала, что ради Франка способна на многое, даже рискуя угодить за решетку, но то, что требовала от меня сейчас моя дама Плюш, было куда опаснее тюрьмы.
Это было самое худшее.
Потому что у меня никогда не было и, возможно, уже и не будет ничего другого, что отделяло бы меня от «четвертого мира».
Это была моя единственная защита. Единственная гарантия безопасности. Я не хотела к ней прикасаться. Никогда. Я хотела хранить ее в целости и сохранности до самой своей смерти, просто чтобы быть уверенной в том, что никогда в жизни мне больше не придется испытывать унижения из-за того, что у меня чешется голова и от меня воняет дохлым хомячком.
Тебе, звездочка моя, этого не понять. Тебе, должно быть, кажется, что я сочиняю все эти фразы с наворотами, чтоб все представить типа как в книге.
Что я тут разыгрываю из себя Камиллу. Сама себя разбираю по косточкам, одна-одинешенька перед лицом целого мира.
Никому этого не понять. Никому. Только я – малышка Билли с котячьего кладбища – знаю, что это такое.
Так что плевать мне на тебя.
Плевать на всех.
Я говорю «нет».
Никогда я не притронусь к страховке моей жизни.
* * *
Вернувшись домой, я переоделась, стараясь не попадаться на глаза Франку, который сидел за учебниками в нашей комнате.
Когда этот кретин Аймерик фон-барон де Гаражная Дверь на Тот Свет явился из своей коммерческой школы с теннисной ракеткой за спиной, я смотрела какую-то дебильную передачу по телику.
Типа желая показаться приветливым, он поинтересовался:
– Ну так как? И что у нас сегодня вкусненького на ужин?
– Ничего, – ответила я, в более крутой цвет перекрашивая ногти, – сегодня вечером я приглашаю своего друга Франка в ресторан.
– Ах во-о-от как? – протянул он так, словно раскаленный шар застрял у него комом в горле, – и чем же это он заслужил эдакую честь?
– Нам с ним есть что отметить.
– Даже та-а-ак? И можно ли узнать, что же именно, или это слишком нескромный вопрос?
– Перспективу никогда больше не видеть твою мерзкую лицемерную рожу, придурок.
– О-о-о-о! Какая уда-а-ача!
(Ну да, потому что на самом деле я сдулась и сказала: «Это сюрприз».)
Черт… небо становится все светлее… Мне действительно надо спешить, вместо того чтоб смешить тебя и того кретина.
Давай, пристегнись, моя старушка with diamonds in the sky[41], потому что я включаю турборежим…
У меня больше нет времени выпендриваться, так что финал третьего сезона пойдет на уско-вжи-и-и-к-ренной пере-вжи-и-ик-мотке.
* * *
Я пригласила Франка в пиццерию, которую держали китайцы, и, пока он взрезал свою кальцоне, взяла инициативу в свои руки, второй раз в жизни.
Я рассказала ему о том, что́ втайне пообещала самой себе, когда мы с ним были еще детьми, там, на железном мосту Искусств.
